Пленница вскинулась, рванулась в сковывающих её кандалах.
– Тебя мы бы насиловать не стали, – с ненавистью выдавила она. – Мы кастрировали бы тебя и держали на цепи впроголодь, вымазанного в собственном дерьме. Ты бы вымаливал у нас смерть, но ждал бы её долго, бесконечно долго, трусливый падальщик.
Ладонь Лейвеза метнулась к рукояти жалованного покойным императором кинжала, но в последний момент тортильер сдержал гнев и выдёргивать из ножен клинок не стал.
– Не сомневаюсь, – сказал он спокойно. – Но я со-лгал тебе. Тортильерия не насилует пленных и не издевается над ними. Да, я, возможно, убил твою мать или другую родню. Возможно, казнил. Но ни одну из них перед смертью не истязали. Они были храбрыми воительницами, я уважаю их. Мучить и унижать пленниц – удел императорских лизоблюдов и палачей, но не солдат. Клянусь в том памятью моих сыновей.
Пленница потупила взгляд.
– Моё имя Салхха. Что тебе от меня нужно?
– Я догадался, кто эти падающие с неба дьяволы, но хочу знать наверняка. Вам удалось приручить пещерных драгонов, не так ли?
Дикарка вдруг расхохоталась. Весело и заливисто.
– Ты глупец, старик, – сказала она, отсмеявшись. – Драгоны трусливы и робки, они ничто в сравнении с тем, что вас ждёт. Больше ты ничего не услышишь. Ступай от меня прочь.
Император принимал Лейвеза в роскошном дворцовом зале со стенами, сложенными из плит розового мрамора, забранных на стыках орнаментом из чистого золота.
– Ты наверняка наслышан о постигших наши северные земли неприятностях, тортильер? – небрежно осведомился император.
Был он отчаянно, непозволительно юн. А ещё смуглокож, кареглаз, с падающими на плечи вьющимися смоляными кудрями и перетянутым диадемой высоким лбом. Стоя в двадцати шагах от трона, старый Лейвез смотрел в глаза убийце своих сыновей.
– Это не неприятности, – отрезал тортильер, едва сдерживая рвущую за сердце ненависть, – это беда.
– Так уж и беда? Варварские восстания – не редкость в нашей истории, тебе подобает об этом знать, старик.
Ненависть прорвала сдерживающие заслоны. Лейвез распрямил плечи.
– Не тебе указывать, что мне подобает знать, а что нет, молокосос.
Император побагровел, вскочил с трона.
– Стража!
Старый тортильер отпрыгнул назад, пригнулся, выдернул из ножен кинжал. Мгновение помедлил. Криво усмехнулся, выпрямился, швырнул клинок под ноги набегающим стражникам.
– Давай, – бросил он императору. – Вели им меня заколоть.
– Стойте! – Император выдохнул, мотнул головой. – Ступайте прочь. Я погорячился, старик, прости. Что ты говорил о восстании?
Лейвез перевёл дух, усилием воли взял себя в руки. Только что сопляк совершил достойный поступок, тортильер сумел его оценить.
– Это не восстание, – твёрдо сказал он. – Это вторжение. Если то, о чём я догадался, правда, нам осталось недолго. Дикарки истребят нас.
Дактиль ластился, толкаясь лобастой башкой. Была она размером с саму Ликху, поэтому толчки то и дело валили её с ног. Тогда Ликха вставала и недовольно шлёпала дактиля по клюву. Тому игра неимоверно нравилась, он радостно клекотал, расправлял крылья, толкался всё сильнее и топтался на месте, поднимая клубы пыли.
– Довольно! – Ликха оттолкнула клюв ладонями. Дактиль обиженно зажмурился. – Ну хватит, – повторила Ликха примирительно. – Ещё зашибёшь.
Некогда мелкий и неуклюжий птенец вымахал в исполинского грозного зверя. По утрам он улетал невесть куда, а возвращался под вечер, неся в когтях клыкаря, рогача, а то и драгона. Половину добытой туши сжирал сам, остальное доставалось племени. Привыкшие к жизни впроголодь воительницы ели теперь от пуза. Мать-предводительница следила, чтобы Ликхе доставался лучший кусок.
Дактиль вновь расправил крылья, запрокинул башку и издал глухой гортанный клёкот, похожий на человеческий смех. Затем припал к земле и пристально уставился на Ликху, будто чего-то ждал. Она поняла, чего именно, не сразу, а когда наконец поняла, растерянно заморгала. Затем неуверенно шагнула вперёд и по распластанному на земле крылу взобралась на ребристую спину. Умостилась между крыльями и обхватила руками длинную гибкую шею.
Дактиль взмыл в небо. Ветер хлестанул Ликхе в лицо и едва не сдул её прочь. Замерев от восторга, она смотрела на стремительно уменьшающиеся в размерах кусты, деревья, ручьи. На соплеменниц, ставших похожими на мелкую саранчу. На входы в пещеры, в которых обитало племя, с каждым махом крыльев всё менее различимые, будто тающие на горных склонах.
– На восток, – неуверенно приказала Ликха и осторожно потеребила ладонью основание правого крыла. Дактиль послушно повернул к солнцу. – Теперь на запад.
Дактиль развернулся, описав в воздухе полукруг.
– Вниз!
– Ты что, узнала звериное слово? – спросила мать-предводительница, когда Ликха соскользнула на землю, а дактиль, на прощание толкнув её башкой и свалив с ног, взлетел и отправился на охоту.
– Нет, – неуверенно ответила Ликха. – Он просто привязался ко мне, сама не знаю почему.
– Как ты его назвала?
Ликха не ответила. Она никак не назвала своего зверя. Или, скорее, птицу. В основном потому, что была не уверена, какого та пола. Про себя она называла дактиля «Мой», иногда сбиваясь на «Моя».
Когда солнце умостилось в зените, с юга прибежала воительница-скороход, вымотавшаяся, едва не падающая от усталости.
– Имперские орды вторглись в наши земли, – задыхаясь, сказала она. – Пограничные племена разбиты в сражении, мало кому из воительниц удалось уцелеть. Сейчас имперцы движутся на север, истребляя всё на своём пути.
Предводительница расправила плечи.
– Мы не пропустим их. Я велю слать гонцов во все племена. Через двое суток мы будем в сборе и пойдём имперцам навстречу.
– Мы погибнем, – сказала Ликха дактилю тем же вечером. – Все или большинство из нас. Тебе придётся жить без меня. Ты понял?
Дактиль потоптался на месте, подняв тучу пыли. Фыркнул. Затем взмахнул крыльями и взлетел. Поднявшимся ветром Ликху сшибло с ног и поволокло по земле. Она, не вставая, смотрела своему зверю вслед, пока тот не растворился в вечерних сумерках. Затем солнце зашло, и зажглись звёзды. Тогда Ликха поднялась на ноги и побрела к пещерам.
Наутро дактиль вернулся. Хлопанье крыльев обрушилось на племя грохотом. Рвал со склона холмов кусты и валил деревья поднявшийся ветер. Ликха выскочила из пещеры наружу и обмерла.
Дактили приземлились. Их было десятка три. Огромных, страшных, уродливых. Ликхе казалось, что холм просядет под их тяжестью, вдавится в землю, провалится сквозь неё. Они наклоняли головы, разевали клювы и молчали. Затем один за другим припали к земле. Ликха поняла.
– На спины! – во весь голос закричала она. – Забирайтесь к ним на спины. Они наши! Ясно вам? Дактили теперь наши сородичи! Они заключают с нами союз!
Император скривил пухлые мальчишеские губы.
– Ты шутишь со мною? Дикарок какие-то тысячи, нас сотни тысяч. У них оружие из ломкого железа и меди, у нас из закалённой на кузнечных горнах стали. Они понятия не имеют о воинском искусстве, а мы наследуем заветы множества поколений искусных военачальников. Каким же образом они истребят нас?
С четверть минуты тортильер молчал.
– Я полагаю, – проговорил он наконец, – северным племенам удалось заключить союз с дактилями. Я не раз видел их гнездовья высоко в горах, в неприступных местах на отвесных склонах. Это страшные, чудовищные создания, повелитель. На дактилей нет управы, они не поддаются дрессуре, и звериное слово на них не действует.
Император подался вперёд, смуглая кожа стремительно побледнела.
– Я наслышан об этих тварях. Но ты сам не понимаешь, что говоришь, старик. Если дактили не поддаются дрессуре и не слышат слово, как же дикаркам удалось их приручить?
– Этого я не знаю. Скорее всего, они нашли средство, нам неведомое.
– Что же ты предлагаешь, старик? – На этот раз в голосе императора явственно прозвучали неуверенность и страх.
– Я? – удивился Лейвез. – Ровным счётом ничего. Мне осталось недолго, юноша. Несколько лет, с десяток от силы. До дня, когда варварки вторгнутся в южные земли, я не доживу.
– Вот как? – Император заломил бровь. – Судьба империи, выходит, тебе безразлична?
– А тебе? – дерзко вопросом на вопрос ответил Лейвез.
Юнец вновь побагровел от гнева, но на этот раз сдержал его.
– Я спросил тебя первым. Слушаю твои слова.
– Что ж, изволь. Были времена, когда я, не раздумывая, отдал бы жизнь за отечество. Но эти времена в прошлом, потому что отечество отвернулось от меня.
– Хорошо. – Император рубанул воздух ребром ладони. – Что нужно для тебя сделать, чтобы ты справился с поразившей империю напастью?
Старый тортильер обречённо вздохнул.
– Ничего, – сказал он устало. – С этим не справиться. Шансы ничтожны, их практически нет. Если это дактили, то те, кто правят ими, правят и миром. Ладно, что ж… Вели слать гонца на юг. Нас осталось восемь десятков. Все старики. Но это – два панцерных клина. Я поведу их на север. Мы попытаемся.
– Не понимаю, – растерялся император. – Ты только что отказался от моего предложения. А теперь, выходит, соглашаешься? И своих стариков поведёшь на убой? Не понимаю.
– Импер-ратор дур-рак, – отозвалась птица-пересмех. – Слава импер-ратору!
– Заткнись! – прикрикнул на птицу Лейвез. – Дурак тут один я. Хотя бы потому, что тоже не понимаю, зачем собираюсь на верную смерть. Да, ещё одна мелочь, повелитель. Ты спросил, что нужно сделать, чтобы заручиться моим согласием, не так ли?
– Так, – коротко кивнул император. – Слушаю твои слова – проси всё, что хочешь. Что тебе нужно? Золото, признание, слава? Трон? Клянусь памятью отца, я уступлю его, если отвадишь от нас беду.
На пару мгновений старый тортильер замер. Гнева и ненависти в нём больше не было.
– Пустое, – сказал он и поклонился в пояс. – Прикажи отпустить пленницу, твоё величество. Пускай уходит.