[38]. Хоть какое-то развлечение. Им обоим было просто необходимо выбраться из квартиры.
Сделав пересадку с Джубили[39] на Центральную линию, они вышли на станции Сент-Пол и направились к театру. Зарядил дождь. До начала спектакля оставался еще целый час, поэтому Форрест и Джул зашли в паб и заказали рыбу с чипсами. В помещении с зеркальными стенами царил полумрак. Они устроились за стойкой бара.
Форрест много говорил о книгах. Джул спросила его о книге Камю, которую он читал, – «Посторонний». Она заставила его объяснить сюжет, в котором главный герой, переживший смерть матери, убивает другого парня, а потом попадает за это в тюрьму.
– Это детектив?
– Вовсе нет, – ответил Форрест. – Детективы лишь описывают то, что уже случилось. В конце все тайное становится явным. Порядок восстановлен. Но порядка на самом деле не существует, верно? Это искусственная конструкция. Сам по себе детективный жанр укрепляет гегемонию западных представлений о причинности. В L’Etranger[40] ты знаешь обо всем, что происходит, с самого начала. Там нечего выискивать, потому что человеческое существование, в конечном счете, бессмысленно.
– О, меня бросает в жар, когда ты произносишь французские словечки, – сказала Джул, потянувшись к его тарелке за чипсами. – Больше так не делай.
Когда принесли счет, Форрест достал кредитную карту.
– Я угощаю, спасибо Гейбу Мартину.
– Твоему отцу?
– Да. Он оплачивает все счета по этой малышке, – Форрест постучал пальцем по кредитке, – пока мне не исполнится двадцать пять. Так что я могу спокойно работать над романом.
– Повезло. – Джул взяла в руки карточку. Она запомнила номер и, незаметно перевернув, подсмотрела код на обороте. – И ты даже не заглядываешь в счет?
Форрест рассмеялся, забрал у нее кредитку и подтолкнул через стол бармену.
– Не-а. Он сразу идет в Коннектикут. Но я стараюсь разумно пользоваться своей привилегией и не принимать ее как должное.
Пока они шли под мелким дождем к Центру Барбикан[41], Форрест держал зонт над ними обоими. Он купил программку, какие продаются в лондонских театрах – с фотографиями и историей постановки. Они заняли свои места в темном зрительном зале.
Во время антракта, пока Форрест отлучился в туалет, Джул, прислонившись к стенке в фойе, наблюдала за публикой. Джул прислушивалась к акцентам театралов: лондонскому, йоркширскому, ливерпульскому. Проскакивали бостонский, среднеамериканский, калифорнийский акценты. Южноафриканский. Опять лондонский.
Черт.
Паоло Вальярта-Беллстоун здесь.
Прямо сейчас. На противоположном конце фойе.
Он казался слишком ярким в серой толпе – красная футболка под пиджаком в стиле casual, сине-желтые кроссовки, слегка обтрепанные края джинсов. Мать Паоло была филиппинкой, а отец – белый американец, тоже помесь неизвестно чего. Во всяком случае, так он их описывал. У него были черные волосы – коротко подстриженные с тех пор, как она видела его в последний раз, – и изящные брови. Круглые щеки, карие глаза, мягкие, красные, чуть припухлые губы. Ровные зубы. Паоло был из тех парней, что путешествуют по миру с рюкзаком, заговаривают с незнакомцами на карусели и в музеях восковых фигур. Этакий собеседник без претензий. Он любил людей и всегда видел в них только лучшее. Сейчас он жевал желейные конфеты «Шведская рыба» из желтого пакетика.
Джул отвернулась. Ей не понравилось то, какой счастливой она себя почувствовала. И каким красивым он был.
Нет. Она не хотела видеть Паоло Вальярта-Беллстоуна.
Она не могла его видеть. Ни сейчас, ни когда-либо.
Джул быстро покинула фойе и вернулась в зрительный зал. Двойные двери закрылись за ней. В зале оставалось не так много народу. Только билетеры и парочка стариков, которые не захотели покидать свои места.
Она знала, что должна как можно скорее убраться отсюда, не столкнувшись с Паоло. Она схватила свою куртку. И не стала дожидаться Форреста.
Где же выход? Ведь должен же быть запасный выход.
Девушка неслась по проходу с курткой под мышкой, и надо же такому случиться – Паоло возник прямо перед ней. Она остановилась. Теперь уж от него не скрыться.
Он помахал пакетиком с конфетами.
– Имоджен! – Парень подбежал к ней и поцеловал в щеку. Джул уловила сладкий запах мармелада в его дыхании. – Я безумно рад тебя видеть.
– Здравствуй, – холодно произнесла она. – Я думала, что ты в Таиланде.
– Планы изменились, – сказал Паоло. – Вынужденная задержка. – Он отступил назад, восхищенно оглядывая ее. – Ты стала самой красивой девушкой Лондона. Вау!
– Спасибо.
– Я серьезно. Женщина, не девушка. Извини. Мужчины еще не бегают следом, распуская слюни? Как тебе удалось так похорошеть за то время, что мы не виделись? Это потрясающе. Я говорю слишком много, потому что нервничаю.
Джул стало жарко.
– Пойдем со мной, – предложил он. – Я угощу тебя чаем. Или кофе. Все, что захочешь. Я скучаю по тебе.
– Я тоже по тебе скучаю. – Она не хотела этого говорить. Слова сами сорвались с языка, но это была правда.
Паоло взял ее за руку, касаясь только пальцев. Он всегда был уверен в себе. Даже несмотря на то что Джул его отвергла, парень мог бы прямо сейчас сказать, что она не это имела в виду. В Паоло удивительным образом сочетались нежность и напор. Он прикоснулся к ней так, словно они двое только и мечтали об этом; словно знал, что она не очень-то часто позволяет кому бы то ни было прикасаться к ней. Так, прижимаясь кончиками пальцев к ее пальцам, он вывел Джул обратно в фойе.
– Я не звонил только потому, что ты запретила мне это делать, – сказал Паоло, отпуская ее руку, когда они встали в очередь за чаем. – Но меня все время так и подмывает позвонить тебе. Каждый день. Я смотрю на телефон, но не решаюсь набрать твой номер, потому что не хочу быть назойливым. Я так рад, что мы встретились. Боже, как ты красива.
Джул нравилось, как футболка обтягивает его плечи и как его кисти касаются ткани пиджака. Он прикусывал нижнюю губу, когда волновался. Черные ресницы отбрасывали легкую тень на его миловидное лицо. Ей хотелось видеть его, просыпаясь по утрам. Она чувствовала, что если бы могла встречать день, видя перед собой Паоло Вальярта-Беллстоуна, в ее жизни наступила бы полная гармония.
– Ты по-прежнему не хочешь вернуться домой в Нью-Йорк? – спросил он.
– Я вообще не хочу возвращаться домой, – ответила Джул. Как и многое другое из того, что она говорила ему, это было чистой правдой. На глаза навернулись слезы.
– Я тоже не хочу домой, – сказал он.
Отца Паоло, магната в сфере недвижимости, несколько месяцев назад обвинили в торговле инсайдерской информацией. Эта новость гремела по всем телеканалам.
– Моя мама бросила отца, когда узнала, чем он занимался. Сейчас она живет у сестры и ездит на работу из Нью-Джерси. Большие деньги все исковеркали, и теперь вокруг нашей семьи вьются адвокаты по бракоразводным и уголовным делам и тучи посредников. Тьфу.
– Мне очень жаль.
– Это просто отвратительно. Брат моего отца оказался отъявленным расистом. Ты не поверишь, что полилось из его рта, когда речь зашла о разводе. Моя мать, понятное дело, тоже брызжет ядом. Имеет полное право, конечно, но на то, чтобы поговорить с ней даже по телефону, никаких нервов не хватит. Я не думаю, что можно вернуть все назад.
– И что ты будешь делать?
– Как всегда, бродить по свету. Мой друг готов отправиться в путь через пару недель, и тогда мы двинемся с рюкзаком за спиной через Таиланд, Камбоджу и Вьетнам, как и планировали. Оттуда рванем в Гонконг и навестим мою бабушку на Филиппинах. – Он снова взял Джул за руку и нежно провел пальцем по ее ладони. – Ты не носишь свои кольца. – На ее ногтях поблескивал бледно-розовый лак.
– Только одно. – Джул показала ему другую руку, с нефритовой змейкой на пальце. – Все остальные принадлежали моей подруге. Я лишь брала у нее поносить.
– Я думал, они твои.
– Нет. Да. Нет. – Джул вздохнула.
– Так все-таки – да или нет?
– Моя подруга не так давно покончила с собой. Мы поссорились, и она умерла, затаив на меня обиду. – Джул говорила правду и в то же время лгала. От близости Паоло у нее путались мысли. Она знала, что больше не стоит с ним разговаривать. И чувствовала, что истории, которые она сочинила для себя и окружающих, громоздятся друг на друга, переплетаются, меняя оттенки. Она уже с трудом разбиралась в этой путанице и не могла сказать, что имеет в виду.
Паоло сжал ее руку.
– Я сожалею.
– Скажи мне, – воскликнула вдруг она, – если человек совершает что-то ужасное, он и сам зло?
– Что?
– По-твоему, человек – то же самое, что и его поступки? Если они плохие, значит, и человек тоже плохой?
– Ты хочешь знать, попадет ли твоя подруга в ад из-за того, что совершила самоубийство?
– Нет. – Джул говорила о другом. – Я не об этом. Действительно ли наши худшие поступки определяют нашу сущность при жизни? Или все-таки люди лучше, чем самое большое зло, которое они совершают?
Паоло задумался.
– Ладно, возьмем того же Леонта[42] из «Зимней сказки». Он пытался отравить друга, заточил свою жену в тюрьму, бросил собственного ребенка в глуши. Выходит, он – исчадие ада. Верно?
– Верно.
– Ну, а в конце? Ты видела эту пьесу раньше?
– Нет.
– В финале он раскаивается. Искренне сожалеет обо всем, и этого достаточно. Его прощают. Шекспир позволяет Леонту получить отпущение грехов, несмотря на совершенные им злодейства.
Джул хотелось выложить Паоло всю правду.
Она хотела открыть ему свое прошлое во всей его уродливости и красоте, отваге и сложности. Возможно, тогда бы она получила искупление.