… И всё это потому, что они поссорились (почти на год). Но потом опять спарились на годок, который закончился сущим или форменным безобразием, а в итоге вроде наоборот – формальным оформлением. Что ж, мне это было ясно с первого слова (повести): «В одной обычной деревне…» Я особо не претендую на отстранённость и судейство – мне художественно жаль троечку «сущих» сцен, которые были прописаны в стиле отличнейшей неопасторали.]
(«Дневник»)
…подобные ухаживания). Однако Янка показывала свою холодность и строгость, но выпила. «А мне, Лёшк, не нальёшь?» – отозвалась с кровати Леночка. Я тут же накатил ей стаканчик и выдернул тарелку у Яны. Леночка, болтая со мной, успешно поглотила три по 50 и скушала (при моём участии) всю тарелочку. Кай тоже разок приложился с Замом, и Яна совсем отсела от нас на стул в углу. Она ёрзала на стуле, изгибая спину как кошка и хрустя пальцами – даже вся её телесная энергия была направлена против нас. Ну что ж…
Леночка вышла в туалет.
Я за ней. Приятность опьянения, тепла уж растекалась по всем моим венам, членам, мозгам. Я чувствовал себя как новорождённый в новом мире, но не обычном-шоковом, а мягком и хорошем, как котик морской, и вдобавок украшенном иллюминацией. Лёгкими прыжками – как в мультфильме по Луне – я проследовал за Леночкой и, опередив её, галантно распахнул ей дверцу деревянного сортира (наверное, трезвый человек, наблюдающий со стороны, почувствовал бы рвотные позывы от такой клоунады). Но рвотные позывы – как раз как бы кстати – почувствовал мертвецки надравшийся Зам, поблевал с порога, отвлекая звуком от прочего, а потом и свалился туда же (ну это ничего). С чрезвычайной лёгкостью я выскочил на тот же порог, но, чуть не рассчитав, саданулся лбом в притолоку. Я схватил Кая под руки и, уверяя, что «надо поговорить», вывел наружу. Его лицо приобрело чрезвычайную (тупую) серьёзность (пять минут до сего он был некритически смешлив). Из туалета Леночка застучала (я зачем-то закрыл её на вертушечку). Я усадил варёного Метова на бревно и поскакал открывать. Повернув вертушечку, я заорал: «Примите вам наш нижайший поклоун!» и чуть не распластался по земле в реверансе (вертушечка, прокрутившись на гвозде вокруг своей оси, не хотела её выпускать).
Я всё-таки сделал это. Леночка так и вывалилась на меня, обхватывая своими пухлыми ручками. Я видел очень блестящую луну очень высоко и чёрные клочки облаков, летящие около неё, какая-то птица… Мы всё топтались с Ленкой – облака медленно наплывали, всё было очень ярко и ясно – она как-то слишком уж выпятила свой довольно приличный живот ко мне – это, оказывается, я её очень крепко захватил руками за талию… Как-то уж совсем неожиданно я уже чувствовал её холодные губы изнутри… Вдруг мой язык дёрнулся вперёд, наткнувшись на её массивные зубы, и сразу – обратно! Она засмеялась, облизываясь: «Ты не можешь, что ль?!.» Я высвободился из её объятий, указал ей на Кая, клевавшего носом, а сам зашёл в туалет и закрылся. Она стала теребить Кая и вскоре уже уселась на него и восполнила его умелостью (пусть даже вялой) всю мою неумелость, так что весь рот у него был измазан розовой помадой. Я их разделил и завёл «жениха» обратно, Яна лежала на кровати в полутьме. Яха дрых уже на полу. Я включил свет, вбежала Леночка.
Яна, заметив помаду, влепила Каю оплевуху, оттолкнув меня, выскочила. В мгновенье я крайне ясно – крайне близко – увидел её полураскрытые припухшие губки, покрашенные той же розовой помадой – у внутренней стороны нижней губы были крошечные комочки, сгустки этой дешёвой жирной помады. Меня как-то вдруг передёрнуло – в этот момент – я даже хотел схватить Яну и, повалив, как проститутку, на пол, разбить ей в кровь всю область рта. Потом хотел уйти домой и больше никогда не приходить. Потом сразу хотел бить головой в… Тут вдруг странное измышление настигло меня: а что если столб, в который я впечатался лбом, был бы из железа, что, тогда удар бы был больней и почему? Вес, плотность, думал я. Но бью-то я… Вдруг мне представился такой эксперимент: два куба – в одном 10 тонн, в другом – 20, две машины разгоняются (с одинаковой скоростью и расстоянием) и врез…
Я уже, видать, не первый раз бился… Отдавшись образам, я созерцал параллельно и Ленку, которая, искривив рожу, перед каким-то обмылком зеркала водила по верхней губе обмылком этой жирной гадости. Обезумев, я бросился на неё, и каким-то чудом сразу обуздав все конвульсии её сильного тела, впился губами в её парфюмированный рот, всасывая как пылесос и цепляясь зубами за её неровные зубищи… Макарошки от ужина семейства Яны, вдруг представилось мне до физического ощущения, были с какими-то даже нитками мяса, чей основной смысл – настревать в зубах, что испортит любой поцелуй – хорошо, что я не ел их!.. Пока не заболели мышцы лица (моего, конечно) … Вот это такой первый поцелуй (или второй).
Кая я столкнул на пол. Выволок Леночку, баню запер снаружи на палку. Вместе с Леночкой заваливаюсь домой к Яне (обычно две пары прозябают дома, когда нет родителей). Леночка изрядно пьяна, громко, учащённо дышит, вроде как имитируя дыхание при половом акте (что это за затея, не понимаю, но она часто практиковала сие ещё класса с 7-го – наверно, самовозбуждение или самоудовлетворение), я сжимаю её ляжки, завалив на кровать во тьме.
Вдруг появляется лунный свет и полуобнажённый силуэт Яны…
(«Метеорит»)
Долго ещё шли Владимир, Дмитрий и Руслан, пока не вышли на первую попавшуюся поляну после сотен и сотен метров дебрей. В радиусе метров двадцати не было ни одного дерева, не считая кучки молодых сосен. Измотанные молодые люди с трудом поставили палатку, развели огонь, подогрели взятую с собой воду и попили чай со сгущённым молоком. Сразу завалились спать.
(«Настоящая любовь»)
…но Яна взяла себе стул и села рядом, небрежным жестом открытые её ножки касались его ног. Мини-юбочка ничуть не скрывала [нрзб.]. Две верхних пуговицы [её] рубашки были расстёгнуты. Она была неотразима. Она была совсем рядом. Её дыхание [нрзб.], крошечные тесёмочки или [нрзб.] кожа [нрзб.]. Пили кофе, мило болтали. Как вдруг Слаю в голову ударил хмель [змий]. Он взял её ногу, положил себе на колени, стал гладить, всё выше и выше, поцеловал…
(«Дневник»)
…полуобнажённый силуэт Яны – на соседней кровати (Яна положительно думает, что Кай совокупляется с Леночкой – у неё на глазах, у неё на кровати!). А между тем это только я прячу лицо в грудь и щипаюсь. Яна спрыгнула с кровати (я всё секу), подошла к полке, пошарила рукой, захватила что-то длинненькое, по-особому блеснувшее в лунном свете, какую-то эбонитовуюпалочку (почему-то нестерпимо отчётливо и определённо пришло на ум именно это слово из кабинета физики; фантазия это или догадливость? или всё же их совпадение?! «Или мастурбировать – или это опасная бритва, чтоб покончить с собой», – сразу осенило меня чисто моим дуализмом), и направилась в туалет (в доме – их дом строили городские строители-подрядчики – единственный, наверно, в селе ватерклозет).
(«Настоящая любовь»)
…коленку. Она убрала ногу.
– Слай! Я тебе не Анечка Фролова!.. И я тебя считала за джентльмена, а не за хмыря, который к каждой девчонке лезет под юбку. Тут таких много.
Но опьяневший Слай…
(«Дневник»)
Пьяный и раздражённый, я маюсь у двери.
(Как мне казалось) через долгие минуты я стучу.
– Яна?..
Непонятно, что внутри, хотя дверца тоненькая. В сельских домах не принято запираться – везде не двери, дай бог шторки, а коли есть, такие.
– Яна?.. – я повторяю.
Она не отвечает. Никто не отвечает.
– Ян-на, что… ты там делаешь?
– А т-ты как думаешь?! – она меня узнала.
– Яна… Открой…
Опять никаких ответов на все мои стуки.
Я разбежался (шага три-четыре) и плечом в дверь.
Спотыкаясь на воде-кафеле (тут постоянно чуть не лужи стоят – ежедневная стирка, сестрёнки моются, кран течёт), я распластался прямо у ее ног.
– Яночка…
– Ну что ты тут забыл?.. – она, видимо, подбирала слово, чтоб обозвать меня получше.
Я целую её большие пальцы, торчащие из разорванных тапочек, целую икры, крупные мурашки. Она нервно пытается развязать узел на пупке, в котором подобран весь халатик, присела на сиденье унитаза, сдвинула ноги… Я пытаюсь помочь ей с узлом, хватая её холодную скользкую руку… Она – откровенно телесная, настоящая, уязвимая…
– …резала вены, я подумал! – смеюсь. – Не надо, Яна… Я тебя, Яна… Яночка, – плачу, – лучше я, дай мне… лезвие… Яна… я тебя, Яна… – я бредил вроде бы как уж совсем пьяный.
– Дай-ка мне бумагу. Да побольше.
– …А где она?
– Вон он, моток, идиот… идио-о-от! – дружелюбно, по-девичьи смеётся. —Животик надорвёшь… – что-то стукнулось в унитазе.
– Ну возьми сама.
– Мне, чтобы взять, надо встать.
– Понял! – тоже радовался я, подавая остатки мотка. – Тут очень мало.
– Слушай, там куртка на гвозде, в ней, в кармане, платок носовой…
Я помчался. Примчался, опять на коленях по воде…
Она встала совсем уж строгая, пошла, погладив мимоходом ладонью мою жёсткую голову. Я успел поймать её за руку, потом за подол. Она вдруг наклонилась, навалилась…
(Wan Yang Man Hoo Ran Fix & Nix)
[Здесь я, дабы наполнить объёмом труд мой, ввожу ещё один мой ранний опус; 1993, лит. перев. со специфического англ.]
Есть ли на свете человек, который покорил пространство и время? Есть. Это я, Джеймс Р. Браун. Очевидно, что я единственный житель планеты Земля, кому это удалось.
Всё началось в марте 1993 года. Меня выгнали из университета, так как я не нашёл средств заплатить за последний семестр, да и учился я кое-как, имел привычку спорить с педагогами и, конечно, студентами, один раз дошло до драки…