В прямоугольнике света из двери в дом показалась Леночка – она поедала какой-то блин (-чик), на ней была очень коротенькая кожаная юбочка и какие-то очень телесные чулки, наверное. Очень пуховые шерстяные носки, как ни стирай, пованивающие козочкой и козликом (мы их не раз, кажется, видовали лично, и звали их, как видно, Иванушка и Алёнушка… Я пишу звали, потому что их может уже и не быть, да и звать здесь могут лишь в детстве, а потом благополучно забыть и… забить), зато уж тёплые! Ноги её очень мясистые (но, скорее всего, мягкие) и довольно-таки большие как таковые. Про остальное я умолчу, пусть блин символизирует всё это.
– Рая, – это было его обращение ко всем девушкам, – дай блинчика, а то коляску расшибу! – нахально высказал Змей, виляя одной ногой на полу, как в некоем танце, а потом схватился за детскую старую коляску.
Вскоре он уже удерживал её за талию, а Перекус в сей момент заскочил в дом и схватил там целую пачку «блинцов».
(«Настоящая любовь»)
И упал Слай в чёрную пропасть, и разбился, и подох бы там, если б не водка.
Очнулся Слай на дороге около дома. Классно его избили. Голова гудела, тела не было, в глазах темно. Вспомнил, что у него во дворе припрятан нож. Вооружившись, он стучал в дверь, но ему не открыли. Разбил окно. Отчим катался по полу, смеялся, размахивая горящей тряпкой. Слай кричал матери, но она не отзывалась. Тогда он снова вернулся во двор, где нашёл всё, что ему было нужно: скамейку, путы для коров, вазелин – и с этой ношей отправился в рощу, где давно привлекал его почти горизонтальный сук вяза.
Тёплый влажный ветер дул в лицо; два больших облака лениво расползались, открывая луну, словно занавес открывал сцену, на которой вот-вот будет разыграна трагедия, а пока — тяжёлая тишина предчувствия и пятно прожектора в центре сцены; невесты-берёзы, надев свой подвенечный наряд, водили хоровод в серебристом свете, зная, что жених-месяц наблюдает за ними. «Плохая примета», — подумал Слай. Почки, кажется, распускались сейчас, на ходу. Говорят, в такое время хочется жить, дышать полной грудью, любить… Два старых клёна кто-то спилил… Может, уже давно.
Слаю всё это было не нужно; он знал, что выглядит смешно с коровьей скамейкой под мышкой посреди весны, но ему плевать на всё – даже на обиды. Предел.
Сук находился на высоте около трёх метров; но рядом был холм, как раз исправляющий этот недостаток.
Слай забрался на холм и стал намазывать верёвку вазелином. Вдруг он вспомнил, что в кармане есть нож, спустился к вязам и дрожащим голосом произнёс: «Прости, я увековечу на твоей плоти её имя…»
И везде воздух наполнился её именем.
Кто-то ходил поблизости, разговаривали. Слай прислушался… Ничего, ещё несколько минут, и я им не встречусь.
III
Её голос. Это была компания, с которой ходила она.
– Пойдём в Слаеву рощу, там и выпьем, — предложил Серёга [Зам], одноклассник и бывший товарищ Слая, — там два пенька есть.
Какие-то упоминания о нём.
— Обязательно напиваться? – в то время Яна верила в любовь [—?].
— Я лично хочу сегодня, Рая.
Они приближались очень быстро, разговаривали и смеялись. Слай спрятал смешные предметы, сам схоронился за холм, где кусты.
Яна, ещё две девчонки помоложе, Серёга, Лёха [Яха] и ещё незнакомый пацан с приятной наружностью и особенным, тоже приятным смехом подошли к пенькам. Уже раскрасневшийся Лёха выкатил из-за пазухи две бутылки водки и приладил на пне, девчонки развернули закуску.
Яна была прекраснее всех на Земле; весь пытливый свет месяца фокусировался на её ножках, блестящих в колготках; ветер то пытался приподнять бахромистую юбочку, то играл в светлых распущенных волосах; по-весеннему алые губы излучали тепло и желание; карие очи горели тайной любовной страстью и верой в настоящую любовь.
— Извините, — сказала Яночка, заглянув на мгновенье в небо, — мне нужно на минуточку отойти.
Она подошла к тому месту, где притаился Слай, и уже приподняла юбку, как увидела его. Пауза.
— Это ты, Слай?
— Я…
— Что ты тут делаешь?
— Грибы… собираю.
— Присоединяйся к нашим ребятам, они тоже собирают… стаканы. А сейчас, пожалуйста, отойди. Ноги мои ничего, да?
(«Дневник»)
В окошко слабо стукнули, и я, так как был свободен, вынужден был слезть на холодный пол и открыть. На пороге стояла Яна с какой-то строгой, «пионерской» миной (как на фотографии в 7 классе – она в центре в мятом красном галстуке и коричневом платье-фартуке, она – староста…). Меня вдруг посетило это громоздкое слово «староста», и чуть не вырвало.
— Ага, один уже пьяненький.
Теперь на ней был какой-то белый пуловер, я подумал, как это она в нём пришла, а вдруг дождь пойдёт. Мне она уделила совсем мало внимания, остальным, впрочем, тоже; она села на стул в углу, тоже поджала ноги – но в огромных пуховых носках.
Леночка села ко мне (досадуя на них, да и так) и тоже поджала ноги, тоже большие и довольно тёплые. Начав рассказывать какую-то дрянь, внезапно я почувствовал тепло, исходившее от неё, меня передёрнуло, как будто я проглотил гигантский кусок льда, и вся кожа покрылась мурашками. Моя ладонь выпрямилась на гладкой кожаной выпуклости. Я мастерски замаскировал своё спёртое дыхание и голос под эмоциональность в анекдоте, Ленка шевельнулась, чуть разведя ноги, моя рука гладила уже чулки… Пальцы коснулись голой кожи – Ленка хихикнула над концовкой, ржали Перекус и Змей, а я нащупал рубец трусиков и очень боязливо пытался подсунуть под него пальчик…
(«Моё солнце»4)
История любви от самых её истоков.
В одной обычной деревне —ской области жили два [,] с первого взгляда [,] * обычных человека. Парень 17-ти лет и девушка – 23-х.
Несмотря на то что Сергей и Светлана практически не знали друг друга, очевидно из-за разницы в годах, в сердце Сергея жило какое-то необычное, непонятное отношение к этой девушке.
Однажды тёплым майским вечером Сергей, как и всегда, будучи очень весёлым человеком, рассказывал анекдоты и весёлые истории своим друзьям, стоя у парадного входа в —ский ДК. Вокруг него сразу собралась группа любителей посмеяться. Девушка стояла на пороге, облокотившись на перила. То, что рассказывал парень, ей, очевидно, нравилось, о чём свидетельствовала весёлая улыбка на её лице. Серёжа, посмотрев на неё, вдруг неожиданно замолчал и сел на край клумбы. Светлана [,] вдруг [,] ** быстро спустилась со ступенек и присела к нему на колени. Лёгкая волна волнения пробежала по всему телу Сергея, и что-то колыхнулось в груди. «С чего бы это?» — промелькнула какая-то ехидная мысль в его голове. Так как он имел мотоцикл и машину, из этого он сделал вывод: «Хочет либо покататься, либо ей надо куда-нибудь съездить». Но противиться обществу милой девушки не стал. Завязалась довольно-таки весёлая беседа.
(«Дневник»)
…а я нащупал рубец трусов и всё же довольно боязливо пытался подсунуть под него палец. Ленка опять шевельнулась, пытаясь сомкнуть и вытянуть ноги. Я посмотрел ей в лицо.
— А мы тут с Лёшкой [да-да! меня зовут Алексей (!), и я теряюсь в догадках, как я (!) мог придумать (!) такую гадость (!), как «Слай»!! ] сидим, ваще кайфельно так, тепло… — хихикала она, дразня своим суперноском сидящего тоже на кровати Змея. Виден был один этот носок. Она попыталась совсем высвободиться – я успел ещё только приложить пальцы к её лобку в тонкой материи. Она спрыгнула («срыгнула», по её терминологии) с кровати, а Змей умудрился нехило хлопнуть её по кожаному заду. — Я в туалет, — зевнула она, надвигая на удивление низенькие, «девичьи» галоши. Я было подумал, что это намёк – приглашение мне, – и тоже захотел выйти под каким-нибудь предлогом за ней. Но вдруг послышался гуд мотоцикла – приехал Кай (его фамилия Метов, а зовут Николай, посему так прозвали; или Лайф, или Кайф Метов, или Кай-Мент).
Перекус набился курить с ним последнюю «с фильтром», а Змей демонстративно достал свою банку от леденцов с крупнейшего помола табаком и забил колоссальную «козью ногу», которую мы и раздавили с ним на двоих, даже на троих – с Перекусом. Кай сидел возле меня, обут он был в ботинки, которые, прежде чем войти, почистил тряпкой. Леночка вертелась возле Яны, постоянно наклонялась к ней и что-то шептала. По своей природной догадливости я понял, что предмет их шептаний и мечтаний – мирно и скромно сидящий здесь Кай.
(«Настоящая любовь»)
— Ой, да это Рэмбо! Здорово! Какими судьбами?!
— Чё ты-то тут делаешь?!
— Ноги мою, — еле выговаривая, тихим голосом отвечал Слай. Это очень смешило публику.
— Чё ты гонишь, чувак. Чтой-то ты грязный весь… Прямо как я, когда бухой в грязи валяюсь… И какой-то… А чё это за синяк во всю щёку?
— За орехами лазил на берёзу и упал.
— Пить будишь?!
— Он не как вы, алкаши, он не пьёт. Так и надо. Садись, Слай. – Вернулась Яна, играющая со своей юбочкой.
На пеньке сидел незнакомец [Кай], при этих словах он уступил место Слаю и, подозрительно переглянувшись с Яночкой, вприпрыжку кинулся в деревья смеяться; на секунду Слай поймал его взгляд: улыбающийся снисходительным пренебрежением.
— Это мой новый мальчик, — кивнула она на Слая, спросила у ребят газету, расстелила на его грязные брюки и села к нему на колени. Весь мир перевернулся! – нет, весь мир исчез… Только холод, пустота, боль, боль… и теплота её ног.