он.
Я улыбнулась ему.
– Ах, это потрясающе. Идеальное занятие для тебя.
– Спасибо, – сказал он. – А как ты? Ты теперь знаменитый писатель? Мама сказала, что видела твое имя в журнале Travel + Leisure.
Я засмеялась.
– О да, – сказала я. – Была. Я занималась этим некоторое время. Но… уф… нет, сейчас я управляю магазином.
– Не может быть, – недоверчиво проговорил Сэм.
– Я понимаю, это ужасно, – сказала я. – Но это правда.
– Круто, – сказал он. – Это заветное желание Колина Блэра. Чтобы кто-нибудь из семьи Блэр стал владельцев «Blair Books».
Я засмеялась.
– Полагаю, мечта исполнилась, – сказала я. – По крайней мере, мечта моего отца.
– Но не твоя? – спросил Сэм.
– Это не то, о чем я сначала мечтала, как тебе известно, – сказала я. – Но теперь я думаю, что никогда не знаешь, что представляет собой твоя мечта. Некоторые из нас сталкиваются с ней нос к носу прежде, чем осознают это.
– А, – сказал Сэм. – Выпьем за это. – Он наклонил свой бокал в мою сторону, и мы чокнулись. – Ты не против, если мы сразу же сменим тему? – спросил он.
– Пожалуйста, – ответила я.
– Мне кажется, что с возрастом ты становишься еще красивее, – сказал он.
– О, прекрати, – засмущалась я, толкая его рукой в плечо.
Я флиртовала. Оказалось, что это так приятно. Никто никогда не говорит об этом, но в тот момент мне казалось, что Земля крутится только благодаря флирту.
Волнение при мысли о том, что сейчас скажет другой. Нервная дрожь оттого, что ты знаешь, что на тебя кто-то смотрит, наслаждаясь тем, что он видит. Удовольствие, которое получаешь, глядя на кого-то, и наслаждение от того, что видишь ты. Вероятно, флирт предполагает, скорее, влюбленность в себя, когда ты и без того уже влюблена в кого-то.
При этом ты смотришь на себя со стороны и понимаешь, что у тебя масса замечательных качеств, которые могут понравиться, и есть масса поводов для того, чтобы кто-то ловил каждое твое слово.
– Итак, ты – учитель музыки, – сказала я. – Где ты работаешь?
– Сейчас недалеко от «Blair Books». Я живу в Конкорде, – сказал он.
– Ты серьезно? – сказала я. – Ты был так близко и так и не зашел, чтобы поздороваться?
Посмотрев на меня, Сэм очень серьезно произнес:
– Если бы я знал, что ты там, уверяю тебя, я бы примчался туда.
Я не могла сдержать улыбки. Взяв бокал с коктейлем, я отпила глоток. Сэм почти допил свое пиво.
– Почему бы тебе не заказать еще бокал? – сказала я.
Он кивнул, и я махнула рукой официантке.
– Самое дорогое пиво из вашего меню, – галантно обратилась я к ней. Сэм засмеялся.
– Это довольно густое и крепкое пиво, вы уверены, что хотите его? – спросила она.
Я посмотрела на Сэма. Он вскинул руки, словно говоря: «Тебе решать».
– Отлично, – сказала я официантке.
Она ушла, а я повернулась к нему. Минуту мы оба молчали, не зная, что еще сказать.
– Какую песню тебе больше всего нравится играть? – спросила я. Это был дурацкий вопрос, я поняла это после того, как задала его.
– На фортепиано?
– Разумеется.
– А что ты хочешь услышать? – спросил он.
Я засмеялась:
– Я не имею в виду сейчас. Здесь нет пианино.
– Ерунда. Мы играли «Собачий вальс» прямо на столе.
Я рассмеялась, ход был за мной, но я вдруг оказалась в затруднительном положении, вспоминая, какие песни играют на пианино.
– Как насчет «Пианиста»?[10]
Сэм состроил гримасу.
– Немного шумно, ты так не думаешь?
– Ничего другого мне в голову не пришло.
– Ладно, ладно, – сказал он. – На самом деле, неплохой выбор, потому что вначале там есть симпатичный фрагмент в своеобразном стиле, с ним можно пустить пыль в глаза.
Он выпрямился и засучил рукава, как будто собирался сыграть на настоящем инструменте. Смахнув салфетку, он схватился за мой бокал.
– Вы не могли бы убрать это с моего пути, мисс? – сказал он.
– Разумеется, сэр, – сказала я.
Он сплел пальцы и вытянул их вперед.
– Ты готова? – спросил он меня.
– Я всегда готова.
Он театрально кивнул, и его пальцы забегали так, словно он играл, сидя за настоящим пианино. Я смотрела, как его пальцы скользят по несуществующим клавишам. Он был так уверен в себе, делая вид, что играет, что я почти поверила этому.
– Извини, – сказал он, продолжая играть, – но мне кажется, что как раз теперь должна заиграть губная гармоника.
– Что? Я не умею играть на губной гармонике.
– Уверен, у тебя получится.
– Я не знаю, с чего начать.
– Ты должна понять, как музыканты держат губную гармонику. Полагаю, за свою жизнь ты видела по крайней мере один джаз-банд, играющий блюз.
– Думаю, наверняка.
Он продолжал играть, по-прежнему опустив голову и не сводя глаз с воображаемых клавиш. Публика поглядывала на нас. Ему было все равно. И мне тоже.
– Давай послушаем ее.
Удивляясь самой себе, я попробовала. Поднеся руки ко рту так, словно держала ими губную гармонику, я провела ртом по щели между ними.
– Медленнее, – сказал Сэм. – Ты – не Нейл Янг[11].
Рассмеявшись, я на минуту остановилась.
– Я даже не знаю, что я делаю!
– Ты все делаешь замечательно! Не останавливайся.
Итак, я продолжила играть.
– Отлично, подожди минутку, в этой части гармоника молчит.
Я опустила свою воображаемую гармонику, а он продолжал играть. Могу сказать, что он сыграл всю песню, не пропустив ни одной ноты. Я наблюдала за тем, как легко он играет, казалось, его пальцы двигались в предвкушении того, что клавиши издадут чудесный звук. Хотя никакого звука не было слышно.
– Давай! – сказал он. – Вступает гармоника. Теперь твоя очередь.
– Да что ты? Я не знала, – сказала я, в отчаянии поднося руки к лицу и серьезно принимаясь за дело.
А потом Сэм заиграл медленнее, и я догадалась, что песня заканчивается. Опустив руки, я смотрела, как он доигрывает последние аккорды. А потом он замер и посмотрел на меня.
– Следующая просьба?
– Поужинаешь со мной? – спросила я. Эти слова просто слетели с моих губ. Мне хотелось еще поговорить с ним, провести с ним побольше времени, узнать о нем. Мне хотелось большего. – Мы можем поесть здесь или где-нибудь поблизости, если тебе хочется чего-нибудь особенного.
– Эмма… – проговорил он серьезно.
– Да?
– Не съесть ли нам буррито?[12]
Ресторан мексиканской кухни «Dos Takos» был освещен в оранжевых и желтых полутонах, в отличие от яркого голубого света в баре. Но он все равно был замечательный. И я по-прежнему считала себя красивой.
Даже когда впилась зубами в гигантскую жареную лепешку с мясной начинкой.
– Если бы я до конца жизни мог питаться мексиканской пищей, я был бы счастлив, – сказал Сэм. – Совершенно счастлив.
Я хотела сказать ему, что вкус этого буррито не имеет ничего общего с настоящей мексиканской пищей. Я хотела рассказать ему о том, как мы с Джессом провели три недели в Мехико, где отыскали крохотный ресторанчик, в котором нам подавали изумительный мексиканский фаршированный перец.
Но мне не хотелось говорить о прошлом.
– Я бы не возражала, – сказала я. – Ничуть. – Я протянула руку и одновременно с Сэмом потянула за салфетку из стоявшей перед нами корзинки.
На секунду наши руки соприкоснулись, и мне понравилось ощущение его руки поверх моей. – Похоже, именно так и происходит на свидании, – подумала я. – Похоже, это нормально.
– Но если говорить о десерте, – сказал Сэм, – не знаю, стал бы я есть мексиканский десерт до конца жизни. Французский, может быть, эклеры и заварной крем. Итальянский тоже может быть интересен, тирамису и джелато.
– Не знаю, – сказала я. – Индийские десерты просто невероятны. Там так много сливок и орехов. Или что-нибудь вроде рисового пудинга и фисташкового мороженого. Я, наверное, предпочла бы это.
– Круто, звучит заманчиво.
Я кивнула.
– Но, возможно, ничто не сравнится с тортом «Три молока». Полагаю, он родом из Мексики. Хотя жители почти любой латиноамериканской страны, куда бы ты ни приехал, утверждают, что его рецепт принадлежит им. Это как пахлава. Клянусь, я разговаривала по меньшей мере с двумя десятками человек, заявлявших, что им доподлинно известно, что их народ изобрел пахлаву.
– Забавно, потому что моя семья придумала рецепт торта «Три молока» именно здесь, в Соединенных Штатах.
Я рассмеялась:
– А лично я придумала пахлаву.
Сэм засмеялся, а я, оглядевшись по сторонам, увидела, что все посетители уже ушли, а персонал за стойкой приступил к уборке.
– О нет, – сказала я. – Кажется, они закрываются. – Вытащив из сумочки телефон, я посмотрела, который час. Было 10.02.
– Ты имеешь в виду, что вечер окончен? – спросил Сэм, доедая стоявшую между нами картошку фри. По тому, как он это произнес, как он улыбался, глядя на меня, и ловил мой взгляд, я поняла, что он не считает вечер оконченным и знает, что я тоже так думаю.
– Я предложила бы пойти в бар и выпить по стаканчику, – сказала я. – Но мы уже были там.
Сэм кивнул.
– Мы из тех, кто все делает наоборот, разве нет? Может быть, нам теперь пойти поужинать?
– Или выпить кофе. – Я собрала весь мусор на поднос. – Так или иначе, мы должны уйти отсюда. Мне не хочется быть похожей на того парня, который всегда приходил почитать книги за десять минут до закрытия. Помнишь его?
– Помню ли я? – сказал Сэм, вставая. – Я до сих пор в обиде на него.
Я засмеялась:
– Точно.
Мы с Сэмом отнесли подносы, поблагодарили мужчину, стоявшего за прилавком, и направились дальше по тротуару. Это был один из тех бостонских вечеров, когда почти радуешься зиме. Воздух был теплым, но свежим. Светила полная луна. Высокие старые здания, которые часто выглядят грязными днем, пламенели ночью.