Но манеры, улыбка и глаза – те же самые. Я не свожу с него глаз, пока он спускается по трапу. Я не спускаю с него глаз, пока он обнимает Франсину и Джо. Я не спускаю с него глаз, когда он приближается ко мне и решительно смотрит мне в глаза. Я замечаю, что на мизинце его правой руки не хватает двух фаланг. Где-то в пути он потерял палец.
– Привет, – говорит Джесс.
Просто слыша одно это слово, я как будто возвращаюсь в прошлое, в те времена, когда все имело смысл, когда в моей жизни не было места лжи.
– Привет, – отвечаю я.
– Ты – просто загляденье.
Я улыбаюсь. Закрываю лицо руками. Он хватает меня и не отпускает. Я чувствую, как прерывисто бьется мое сердце, словно оно не уверено, биться ли ему быстрее или медленнее.
Я думаю о том, не сон ли все это.
Но когда я вновь открываю глаза, Джесс по-прежнему здесь. Он прямо передо мной, не выпускает меня из объятий.
Я убивалась по нему так, словно он умер, а он здесь.
То, насколько это противоречит всякой логике и разуму, почти пугает. Что еще из наших знаний о мире является ложью?
– Ты вернулся, – говорю я.
– Я здесь.
Знаете, всякий раз, оглядываясь назад, на свое прошлое, ты думаешь о том, сколько времени прошло с тех пор. Думаешь о том, как бегут друг за другом минуты, складываясь в дни, месяцы и годы, которые теперь кажутся мгновеньями.
Именно так я чувствовала себя сейчас.
В этот самый миг.
Мне казалось, что все наше общее прошлое раскручивается до бесконечности, а время, проведенное мной без него, превращается в ничтожно маленькую стрелу.
Я любила Джесса с того самого дня, когда увидела его на соревнованиях по плаванию.
И мне тяжело вспоминать о том, как я жила без него, как выдержала, глядя на мир, в котором, как я думала, нет его, и почему я думала, что смогу когда-нибудь полюбить кого-то другого так же, как люблю его.
Я любила Джесса всю свою жизнь.
Всегда, всегда любила его.
Как я провела все это время, забыв о том, кто я и кого я люблю?
Последняя пара часов прошла как в угаре. Я стояла рядом с ним, почти не произнося ни слова, пока родственники обнимали вернувшегося домой Джесса. Я видела, что Франсина выплакала все глаза и молилась, глядя на него, когда Крис и Трисия знакомили его со своим сыном Тревором и маленькой дочкой Джинни. Когда Дэнни представлял его своей молодой жене, Марлен.
Мой телефон звонил много раз, но я еще не пришла в себя даже для того, чтобы посмотреть, кто звонит. Сейчас я ни на что не годна. В данный момент я едва могу осознать, что происходит на моих глазах.
И я даже не способна смириться с тем, что происходит сейчас с моей теперешней жизнью.
Джессу придется многое осмыслить. Понятно, что многое зависит от того, что захотят рассказать ему его родственники, как много они захотят ему рассказать. Я чувствую, что хочу ему рассказать обо всем, что я думала, пока его не было, хочу описать каждую минуту, которую я провела без него, каждое ощущение, которое я испытываю сейчас. Я хочу подключиться к его сердцу и загрузить все, что произошло за последние три с половиной года, прямо ему в душу.
Не могу представить себе, что кому-то еще хочется сделать нечто подобное.
Должно быть, невыносимо быть на его месте, на месте человека, которого все рассматривают, человека, на которого каждый смотрит своими глазами и которого каждый хочет заключить в объятия.
Наблюдая за тем, как Джесс общается со своей семьей, я вдруг начинаю чувствовать себя чужой.
Джесс, стараясь сохранять спокойствие, в первый раз держит на руках свою племянницу Джинни. Но я знаю его. Я знаю, что означают его опущенные уголки глаз. Я знаю, почему он потирает уши, почему его шея кажется напряженной и одеревенелой.
Ему некомфортно. Он смущен. Все это слишком для него.
Я ловлю его взгляд, он улыбается.
И я понимаю, что чужие – это все остальные. Пусть их хоть двадцать человек в комнате, но для меня и Джесса существуют только два человека в целом свете, и это мы с ним.
Когда родственники угомонились, все начинают обсуждать, как мы поедем домой к Франсине и Джо. Я вижу, как Джесс отходит от них, а потом чувствую, как он, обхватив меня рукой, отводит в сторону.
– Твоя машина здесь? – спрашивает он.
– Да. Там, на улице.
Мне не верится, что я разговариваю с ним. Джесс прямо передо мной. Он разговаривает со мной. Мой Джесс Лернер. Он жив и говорит со мной. О таком даже невозможно было помыслить, и все-таки это происходит.
– Ладно, прекрасно. Тогда давай уедем отсюда поскорее.
– Хорошо, – отвечаю я с каменным лицом.
– Ты в порядке? – спрашивает он. – Ты выглядишь так, будто увидела привидение. – В тот момент, когда эти слова слетают с его губ, он прикрывает глаза. Когда он открывает их снова, то говорит: – Прости. Ты и видишь привидение. Разве не так?
Я смотрю на него и чувствую, что изнемогаю.
Знаете, как утомительно смотреть на стоящего перед тобой мертвеца? Каждые полсекунды убеждая себя в том, что твои глаза не врут?
Меня сокрушает оглушительная невероятность правды. Все, на что я способна в это самое мгновение, – это протянуть руку и коснуться его. Все, на что я способна, – это спросить его о том, о чем я собиралась спросить его все эти годы. Все, что я способна сказать ему, – это то, что я люблю его.
Желание поговорить с ним и уверенность в том, что он так и не услышит меня, опустошали меня год за годом.
А теперь я могу поговорить с ним. Я могу просто открыть рот и все сказать.
– Я люблю тебя, – говорю я. Я говорю так потому, что именно это я имею сейчас в виду, но я также говорю так потому, что хочу искупить каждую секунду, когда у меня не было возможности это сказать.
Джесс смотрит на меня, улыбаясь таинственно и спокойно.
– Я тоже тебя люблю.
Все это так больно и приятно слышать, что я поклялась бы, что мое сердце истекает кровью.
Я испытываю такое огромное облегчение оттого, что глубоко таившаяся боль отпускает меня, что просто рассыпаюсь на части, словно до сих пор не понимала, сколько усилий требуется для того, чтобы казаться нормальной, чтобы твердо стоять на ногах.
Ноги не держат меня. Я задыхаюсь. Глаза открыты, но я ничего не вижу.
Джесс подхватывает меня, не давая упасть на землю. Все смотрят на нас, но мне почти все равно.
Поддерживая меня, Джесс отводит меня за угол, в туалет. Когда дверь закрывается, он крепко обнимает меня, так сильно прижимая к себе, что мы сливаемся в единое целое. Несколько лет мы были бесконечно далеки друг от друга, а теперь даже не можем дышать.
– Я знаю, – говорит он. – Я знаю.
Он – единственный, кто может понять мою боль, мое изумление, мою радость.
– Я скажу родственникам, что нам нужно побыть вместе, хорошо?
Я решительно киваю, уткнувшись ему в грудь. Он целует меня в макушку.
– Я скоро вернусь. Побудь здесь.
Я стою, прислонясь в стене туалета, и смотрю, как за ним закрывается дверь.
Я смотрю на себя в зеркало. У меня остекленевшие и налитые кровью глаза. Кожа вокруг них покрыта красными пятнами. Кольцо с бриллиантом на моей руке тускло отсвечивает желтоватым светом.
Я могла бы снять его перед тем, как поехать сюда. Я могла бы сдернуть его с пальца и оставить в машине. Но я не сделала этого. Я не сделала этого потому, что не хотела лгать.
Но теперь я никак не могу понять, почему я думала, что лучше оставить его, чем бросить в свою шкатулку с драгоценностями и надеть вместо него мое кольцо с рубином.
Оба они – лишь половина правды.
Закрыв глаза, я вспоминаю о мужчине, рядом с которым проснулась сегодня утром.
Возвращается Джесс.
– Ладно, – говорит он. – Поехали.
Джесс берет меня за руку и ведет к черному ходу. Он направляется к парковке. Его родственники остаются внутри. Ветер взъерошивает нам волосы, и мы бежим к стоянке.
– Которая из них твоя? – спрашивает он. Я показываю на седан в углу парковки. Мы садимся в машину, я включаю зажигание, даю задний ход, а потом снова переключаюсь на нейтралку.
– Минутку, – говорю я.
Временами мне кажется, что я сплю и сейчас проснусь, и я не знаю, что лучше.
– Понимаю, – говорит Джесс. – Не торопись.
Я смотрю на него, пытаясь до конца осознать, что происходит. Я ловлю себя на том, что смотрю туда, где обычно были недостающие фаланги его мизинца.
Нам понадобится много дней, может быть, недель, месяцев или лет для того, чтобы по-настоящему понять, через что каждому из нас пришлось пройти, понять, кто мы теперь друг для друга.
От этого я почему-то успокаиваюсь. Нам не стоит спешить, чтобы все осмыслить. Не важно, сколько для этого потребуется времени.
– Ладно, – говорю я, – я в порядке.
Я трогаюсь с места и выезжаю на дорогу. Доехав до магистрали, я поворачиваю направо.
– Куда мы едем? – спрашивает он.
– Не знаю, – говорю я.
– Я хочу поговорить с тобой. Я целую вечность хочу поговорить с тобой.
Я смотрю на него, на секунду оторвав глаза от дороги.
Я не знаю, куда я еду, я просто еду. А потом я включаю обогреватель и вижу, как вспыхивают сквозь отверстия нагревательные элементы, отсвечивая от моих рук и ног. Удушливое тепло достигает моих щек.
Загорается красный светофор, и я останавливаю машину.
Я смотрю на него, а он в глубокой задумчивости смотрит в окно. Несомненно, он в еще большем замешательстве, чем я. Должно быть, у него накопились свои вопросы, свои собственные неразрешимые противоречия. Может быть, он влюбился в кого-нибудь, пока его не было здесь. Может быть, он, для того чтобы выжить, вернуться сюда, совершил нечто чудовищное. Может быть, он разлюбил меня где-то в пути, бросил меня.
Я всегда считала Джесса своей половинкой, человеком, которого я знаю так же хорошо, как себя, но дело в том, что теперь он для меня – незнакомец.
Где же он был и что же он видел?
Загорается зеленый свет, и через минуту небо темнеет. Прогноз погоды обещал, что сегодня вечером, возможно, будет град.