вали готовить их для него. Папа клянется, что на вкус они получаются совсем не такими, как у мамы. Бекон – слишком горячий, а салат-латук – сладкий. Честно говоря, я не знаю почему. Знаю только, что, когда смотришь на моих родителей, кажется, что любовь – дело простое, и иногда я жалею о том, что они не подготовили меня к тому, какой поистине сложной она может оказаться.
Во второй половине дня, когда я доедаю весьма запоздалый ленч, мне приходит сообщение от Сэма.
Ты забыла лекарство от аллергии и зарядку для телефона. Я оставил их у тебя на столе.
Когда я смотрю на его сообщение, мне отнюдь не приходит в голову, как он внимателен или как я рада, что могу зарядить свой телефон. Моя первая мысль о том, что он, возможно, еще не ушел из магазина. Поэтому я, с сэндвичем в руке, бросаюсь к машине в надежде на то, что смогу добраться до парковки, пока он еще не уехал.
По пути мне не попадается ни одного красного светофора, и я заезжаю на парковку как раз в тот момент, когда Сэм уже сидит в машине с мигающим указателем левого поворота. Я машу рукой, чтобы он остановился.
Я не понимаю, что делаю, что хорошего из этого может выйти. Знаю только, что ничто, кроме мысли о том, что ты можешь потерять своего жениха, не заставит тебя понять, какую боль ты испытываешь, видя его. Это правда, даже если ты думаешь, что можешь уйти сама, что это по тебе будут безнадежно тосковать.
Сэм поворачивается и опускает оконное стекло. Я паркую машину и иду к нему.
– Привет, – говорю я.
– Привет.
На нем – черный шерстяной пиджак с белой оксфордской рубашкой с пуговичками на воротничке и темно-синий хлопчатобумажный галстук. Я покупала этот галстук. Ему понравилась набивка на нем в виде крохотных якорей, а я сказала, что хочу подарить ему что-нибудь, в чем ему будет приятно ходить на работу.
– Спасибо за лекарства, – говорю я. – И за зарядку. Очень мило с твоей стороны.
Сэм кивает.
– Да, ну…
Я жду, когда он закончит фразу, а потом понимаю, что он не собирается этого делать.
– Как дела? – спрашиваю я.
– Бывало и лучше, – отвечает он. Сэм выглядит усталым, а еще отчужденным. Кажется, будто оба мы не можем дотянуться друг до друга. Я чувствую, что меня физически притягивает к нему, я пытаюсь прикоснуться к нему. – Со мной все будет хорошо. Просто непривычно одному спать в нашей постели, – говорит он. – Я скучаю по тебе.
– Я тоже скучаю по тебе, – говорю я, а затем – не знаю, что на меня нашло, – не осознавая, что делаю, наклоняюсь и целую его. Он в ответ целует меня, но потом отстраняется. Я думаю, не оттого ли, что хочет сказать, что он целовал кого-то другого.
– Прости, – говорю я. – Сила привычки.
– Все нормально, – говорит он.
– Как чувствовали себя коты сегодня утром? – спрашиваю я. Мне нравится болтать с Сэмом о наших котах. Мне нравится придумывать им дурацкие клички и сочинять истории о том, что они делают, когда нас нет поблизости.
– Гомер спал в ванне, – говорит Сэм.
До того, как у меня появились коты, до того, как я полюбила эти два пушистых комка, услышав человека, говорящего «Гомер спал в ванне», я подумала бы, что он до того скучен, что способен нагнать на меня сон. Но теперь это так завораживает, словно он рассказывает о полете на Марс.
– Он не спал под пианино?
Сэм отрицательно качает головой.
– Нет, он не выходил из ванной комнаты. Когда сегодня утром я попытался принять душ, мне пришлось вытаскивать его оттуда и закрывать на замок.
Я должна вернуться в тот дом. Я должна быть с Сэмом, Моцартом и Гомером. Я не понимаю, почему Гомер спал в ванне или что это значит. Но я знаю, что этого не случилось бы, если бы я была там.
Боже праведный.
Как я виновата в том, что он лежал там и ждал, чтобы я взяла его и унесла с собой. Мне есть из-за чего корить себя.
Возможно, я заслуживаю этого.
Но в эту минуту я решаю оставить его в ожидании. Я не принимаю это близко к сердцу, хотя должна была бы. Никто меньше, чем я, не готов к тому, чтобы он вцепился своими когтями ему в спину.
– Я люблю тебя, – говорю я Сэму. Слова просто срываются с моих губ. Я не знаю, что я хочу ими сказать. Я знаю только, что это правда.
– Я знаю, – говорит он. – Я никогда не сомневался в этом.
Минуту мы молчим, и мне страшно оттого, что он может уйти.
– Хочешь сыграть «Пианиста»? – спрашиваю я его.
– Что? – говорит он.
– Хочешь сыграть «Пианиста»? На руле? Я могу сыграть на губной гармонике.
Я всегда прошу его об этом, когда мне хочется любить его чуть больше. Я с удовольствием вспоминаю о том, как он сделал это в первый раз. Мне нравится наблюдать, как искусно он имитирует игру. Теперь это стало таким привычным, что, когда он играет, я слышу ноты, хотя он всегда играет беззвучно.
Но вместо того, чтобы засучить рукава и положить пальцы так, как он делал это в прошлом, он покачивает головой:
– Я не стану этого делать.
– Ты всегда это делаешь.
– Я не собираюсь играть для тебя, – говорит он. – Надеюсь, ты передумаешь и поймешь, что любишь меня и что мы всю жизнь должны быть вместе, но… Но я не намерен пробоваться на эту роль.
От такого может разбиться сердце. Совсем другое дело – ущемить чью-либо гордость.
Но мне кажется, что я добилась и того и другого.
– Ты прав, – говорю я. – Прости.
– Послушай, ты пережила такое, что мне трудно вообразить. Я знаю, что это потрясло тебя до глубины души. Я достаточно люблю тебя для того, чтобы подождать, пока ты все не обдумаешь.
Я беру его руку и сжимаю ее, как будто, если бы я сжала ее достаточно сильно, удержала бы ее, благодарность, наполнявшая мое сердце, пронзив мои руки и ладони, могла перелиться ему прямо в душу. Но так не бывает. – Спасибо, – говорю я. – Не знаю, как и благодарить тебя. Но спасибо.
Сэм отдергивает руку.
– Но ты не можешь сохранить нас обоих, – продолжает он. – Я не могу притворяться, что все нормально до тех пор, пока все на самом деле не станет нормально. Да?
– Да, – говорю я, кивая.
Он улыбается:
– Как часто мы повторяем слово «нормально», а?
Я смеюсь.
– Я поеду, – говорит Сэм, запуская мотор. – Иначе я опоздаю на концерт. И потом, знаешь, я, наверное, поеду домой, поужинаю и посмотрю канал «ESPN Classic». Потрясающе приятно проведу время.
– Похоже, что вечер обещает быть хорошим.
– Уверен, что у тебя тоже большие планы, – говорит он, и я вижу, как застывает его лицо. Понятно, что он обдумывает мои слова. Он не желает знать, чем я займусь сегодня вечером. Но теперь, когда он произнес это, я не могу отвертеться, так или иначе не признав, что у меня есть планы. – То есть… уф, знаешь что? Просто не говори ничего.
– Да, хорошо, – говорю я. – Я не стану ничего говорить.
Но молчание говорит само за себя, разве не так? Потому что ему поистине не о чем беспокоиться, мне надо было бы просто сказать: «Нет, Сэм, серьезно, не беспокойся».
Я этого не сделала. И мы оба знаем об этом.
Сэм смотрит на меня. А я не могу сказать ему, что он исчерпал свой лимит. Он больше ничего не может сделать.
– Пока, Эмма, – говорит он, поворачивая руль. Потом вдруг останавливается и продолжает: – Знаешь что? Я не собираюсь отказываться от тебя.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.
– Я позвоню тебе, когда буду готов. Но… не звони мне. Я понимаю, вероятно, для тебя важнее всего сообщить мне о своем выборе после того, как ты сделаешь его, но… Но я предпочитаю, чтобы ты сообщила мне тогда, когда я буду готов услышать это.
– Мне вообще не звонить тебе?
Сэм мрачно качает головой.
– Я прошу тебя не звонить.
Это самое малое, что он может требовать от своей собственной судьбы, которая вышла из-под контроля. Я знаю, что не могу отказать ему в этом.
– Как хочешь, – говорю я. – Все, что угодно.
– Да, я хочу именно этого, – говорит он, кивая, а потом давит на газ и уезжает.
Я понимаю, что замерзла, что на улице морозно, и бегу в магазин. Я вспоминаю, что оставила сэндвич на переднем сиденье своей машины, и не спешу его забрать. Я не голодна.
Я также не завтракала. Видимо, первым, что покинуло меня, был аппетит.
Когда я вхожу, Тина пробивает пару книг для двух пожилых дам.
– Привет, Эмма, – говорит она. – Ты помнишь, когда мы получаем добавочные экземпляры нового романа Энн Пэтчетт?
– Их должны привезти в следующий вторник, – говорю я, как будто сегодня – самый обычный день, как будто я способна мыслить здраво. – Леди, если вы оставите контактную информацию для Тины, кто-нибудь из нас позвонит вам, когда появятся новые экземпляры.
Я улыбаюсь, а потом бодро шагаю в глубь магазина и сажусь за свой стол. Положив голову на руки, я вздыхаю.
Мои мысли перескакивают с Сэма на Джесса и обратно.
Я по-прежнему говорю себе, что мне кажется, что я не понимаю, что делаю. Но это на самом деле не так.
Полагаю, единственное, что мне необходимо сделать, так это прекратить играть в кошки-мышки с самой собой.
Я намерена выбрать одного из них.
Только я не знаю, кого именно.
Любовь и Мэн
Магазин закрылся минут сорок пять назад. Касса подсчитана, в торговом зале никого нет. Тина ушла домой. Я разделалась с делами и могу сесть в машину и уехать, но я просто стою в темноте, в подсобке, и думаю о Сэме.
У меня звонит телефон, взяв его в руки, я вижу, что звонит Джесс. В ту же минуту Сэм вылетает из моей головы, его заменяет мужчина, которого заменил он сам.
– Привет, – говорит Джесс, когда я нажимаю на кнопку. – Я решил встретить тебя у магазина.
– О, – удивленно отзываюсь я. – Я думала, что встречусь с тобой у дома моих родителей, как только заберу вещи.
– Все нормально?
– Конечно, – говорю я, пожимая плечами. – Да. Все хорошо. Я еще здесь.
– Что же, отлично, – говорит он. – Потому что я – на улице перед входной дверью.