Я закрываю глаза и делаю вдох.
Прекрасная жизнь, та самая, в которой он никогда не представлял меня.
Замечательная жизнь.
Мне не хватает ее.
Сэм знает, что я не могу есть сыр, и знает, что я никогда не захочу снова сменить свою девичью фамилию. Он понимает, как важен для меня магазин, он любит читать, разговаривать о книгах и всегда высказывает интересные мысли, когда мы обсуждаем их. Он никогда не водит машину без прав, не привлекает внимания полицейских офицеров. В плохую погоду он водит машину осторожно. Сэм понимает меня, меня теперешнюю. И он любит меня точно так же, как я его, всегда, особенно такой, какая я сегодня.
– Эм? – говорит Джесс. – Тебе нужен шампунь?
– О, – произношу я, очнувшись. – Да, спасибо.
Джесс протягивает мне пузырек, и я, выдавив шампунь на ладонь, намыливаю волосы.
И вдруг, как на фотоснимке, я вижу все, чему не должна дать раствориться в море слез и затонуть в сливном отверстии вместе с мыльной водой.
Я скучаю по Сэму.
И мне страшно оттого, что я оттолкнула его навсегда.
Джесс замечает мои слезы. Пытаясь скрыть свои чувства, я улыбаюсь. Джесс стоит позади меня, обхватив меня руками и прижавшись грудью к моей спине. Он кладет подбородок мне на плечо и спрашивает:
– Как дела?
Для того чтобы остановить слезы, нет ничего лучше старого и доброго «Как дела?».
У меня нет слов. Я просто закрываю глаза и позволяю себе расплакаться. Я позволяю Джессу обнять меня, я падаю на него. Никто из нас не произносит ни слова. Воздух становится таким горячим и душным, что в конечном итоге каждый вдох и выдох требуют больше усилий, чем следовало бы. Джесс выключает пар, снижает температуру в кранах, и нас омывают струи тепловатой воды.
– Это из-за Сэма, да? Так его зовут?
Мой мир расщепился пополам, но одно лишь то, что имя Сэма произнесено вслух, снова соединило вместе обе половинки.
– Да, – кивая головой, говорю я. – Сэм Кемпер. – Мне хочется сейчас же отстраниться от Джесса. Мне хочется, чтобы он стоял в другом конце душевой. Чтобы мое тело очистилось водой и мылом, и мне хочется уехать домой.
Но ничего из этого я не делаю. Зато я замираю на месте, отчасти надеясь на то, что, стоя неподвижно, я смогу хотя бы на минуту остановить вращение Земли, что смогу отключиться от того, что, как мне известно, в конце концов произойдет.
Я слежу за тем, как Джесс припоминает это имя.
– Сэм Кемпер? – спрашивает он. – Из нашей школы?
Я киваю.
– Тот парень, который всегда работал в магазине твоих родителей?
Не считая того, что я люблю Сэма, у Джесса нет никаких причин питать к нему неприязнь. Но я вижу, как на его лице появляется презрительная гримаса. Зря я назвала фамилию Сэма. Лучше бы он был для Джесса чем-то абстрактным. Я сглупила, предоставив ему возможность для сравнения. С тем же успехом я могла бы ударить Джесса под ребра. Он свирепеет, но потом берет себя в руки.
– Ты любишь его? – спрашивает Джесс.
Я киваю, но больше всего мне хочется сказать ему то, что сказала мне Мари, что дело не в том, кого я люблю, а, скорее, в том, кто я. Я хочу сказать ему, что я задавала себе этот вопрос снова и снова, и мне становится совершенно очевидно, что я – не та женщина, которую любил Джесс.
Я – больше не она. Не важно, насколько легко мне притворяться ею.
Но вместо этого я всего лишь говорю:
– Сэм – порядочный человек.
И Джесс больше ничего не спрашивает.
Он выключает воду, и мне мгновенно становится холодно. Он протягивает мне полотенце, и в тот момент, когда я обертываю его вокруг своего тела, я понимаю, насколько незащищенной я себя чувствую.
Не говоря ни слова, мы вытираемся.
Внезапно я ощущаю такой голод, что мне становится нехорошо. Я бросаю вещи и спускаюсь по лестнице. Я завариваю кофе и кладу хлеб в тостер. Вскоре сверху спускается Джесс в чистой одежде.
Настроение изменилось. Это витает в воздухе. Все наше притворство выплескивается из нас с криком и плачем.
– Я делаю кофе, – говорю я. Я стараюсь, чтобы мой голос звучал легко и беззаботно, но это не срабатывает. Я знаю, что мое смятение объясняется не столько моим внутренним состоянием, сколько тем, что я пытаюсь скрывать его, словно закрашивая красную стену тонким слоем белой краски. А она просвечивается. Ясно как день, что я пытаюсь что-то скрыть.
– Мне кажется, тебе не хочется оставаться здесь, – говорит Джесс.
Я поднимаю на него глаза.
– Это трудно понять, – говорю я.
Джесс кивает не потому, что согласен со мной, а потому, что он как будто уже слышал это прежде.
– Знаешь что? Вот что я скажу тебе. Я не думаю, что это трудно понять.
– Конечно, трудно, – говорю я, садясь на диван.
– На самом деле, нет, – говорит Джесс и, следуя моему примеру, садится напротив меня. С каждой секундой его голос звучит все более нетерпеливо. – Мы с тобой женаты. Мы должны быть вместе, должны любить друг друга, вечно. Мы принадлежим друг другу.
– Джесс…
– Нет! – восклицает он. – Почему мне кажется, что я должен убеждать тебя остаться со мной? Это не… Ты никогда не должна была делать того, что сделала. Как ты могла согласиться выйти замуж за этого парня?
– Ты не…
– Эмма, ты – моя жена. Там, у этого проклятого маяка, мы стояли в присутствии сотни гостей и обещали любить друг друга до конца жизни. Однажды я потерял тебя и сделал все для того, чтобы вернуться. Теперь я здесь, я вернулся, и мне угрожает опасность еще раз потерять тебя? Мы должны были чувствовать себя счастливыми. Теперь, когда мы здесь, вместе. Я думал, что все будет легко.
– Все не так просто.
– Должно быть просто! Вот о чем я говорю. Все должно быть чертовски просто!
Я поражена тем, с какой злобой он разговаривает со мной, и вместе с тем меня удивляет, как долго он держал все в себе.
– Да, все непросто, понимаешь? Жизнь не всегда складывается так, как ты думаешь. Я узнала это тогда, когда три года назад ты улетел на самолете и пропал.
– Потому что я пережил крушение над Тихим океаном! Я видел, как все, кто были на том вертолете, погибли. Я жил на крохотном клочке чертовой скалы, в одиночестве, пытаясь придумать способ вернуться назад, к тебе. А что ты делала тем временем? К августу ты забыла обо мне? К Рождеству сменила фамилию?
– Джесс, ты знаешь, что это не так.
– Ты хочешь услышать правду? Правда заключается в том, что ты бросила меня.
– Ты погиб! – В мгновение ока мой голос окреп, и я ощущаю, как эмоции выплескиваются из меня, набирая скорость, как конь, которого слишком долго держали в стойле. – Мы думали, что ты умер!
– Я искренне считал, – говорит Джесс, что мы с тобой так любим друг друга, что никогда, никогда в жизни не сможем забыть друг друга.
– Я никогда не забывала тебя! Никогда. Я всегда любила тебя. Я до сих пор люблю тебя.
– Ты обручилась с другим мужчиной!
– Когда я думала, что ты умер! Если бы я знала, что ты жив, я каждый день ждала бы тебя.
– Ну, теперь ты знаешь, что я жив. И вместо того, чтобы вернуться ко мне, ты колеблешься. Находясь здесь, со мной, ты под душем плачешь о нем.
– Я люблю тебя, Джесс, и даже когда я думала, что ты погиб, я любила тебя. Но я не могла провести всю жизнь, любя человека, которого больше нет. И я также не думала, что ты хотел бы для меня такой жизни.
– Ты не знаешь, чего я хотел бы, – говорит он.
– Да! – говорю я. – Не знаю. Я с трудом узнаю тебя. И ты с трудом узнаешь меня. И мне кажется, ты продолжаешь делать вид, что мы знаем друг друга.
– Я знаю тебя! – говорит он. – Не говори мне, что это не так. Ты – единственный человек в моей жизни, которого я действительно знал. Женщина, в чьей любви я был уверен. Та, кого я понимал и принимал такой, какая есть. Я знаю все, что можно знать о тебе.
Я качаю головой:
– Нет, Джесс, ты знаешь все о женщине, которой я была до того, как ты ушел. Но теперь ты меня не знаешь. И, кажется, совсем не стремишься понять, какая я сегодня, или рассказать мне, каким ты стал теперь.
– О чем ты?
– Я – другая, Джесс. Когда ты ушел, мне еще не было тридцати. Сейчас мне тридцать один год. Мне больше неинтересно жить в Лос-Анджелесе и писать статьи для туристических журналов. Меня волнует моя семья. Меня волнует мой книжный магазин. Я – не та, какой была, когда ты покинул меня. Твоя потеря изменила меня.
– Что же, прекрасно. Ты изменилась, это я понимаю. Ты была напугана, ты убивалась и вернулась в Эктон, потому что там ты чувствовала себя в безопасности, и ты занялась магазином своих родителей, потому что так было проще. Но ты не должна больше заниматься ничем подобным. Я вернулся, мы можем поехать домой, в Калифорнию. Мы наконец можем поехать в Апулию. Спорим, в следующем году ты даже сможешь продать свои статьи в несколько журналов. Ты больше не обязана вести такую жизнь.
Но я уже качаю головой, пытаясь сказать «нет» еще до того, как он закончит.
– Ты не понимаешь меня, – говорю я. – Возможно, сначала я приехала домой, чтобы отгородиться от мира, и, безусловно, в первое время я взялась за работу в магазине, потому что она была под рукой. Но сейчас мне нравится моя жизнь, Джесс. Я предпочитаю жить в Массачусетсе и руководить своим магазином. Я хочу быть самой собой.
Я смотрю в лицо Джессу, а он изучает мое. Я пробую другую тактику, пытаюсь объяснить ему иначе:
– Знаешь, что я делаю, чтобы развеселиться, когда мне грустно?
– Ты ешь картошку фри и пьешь диетическую кока-колу, – говорит Джесс как раз в тот момент, когда я произношу:
– Играю на пианино.
Его пугает разница в наших ответах. Он как будто сникает, отходя от меня. По тому, как быстро меняется выражение его лица, я вижу, что ему тяжело увязать мой ответ с созданным им образом.
На секунду мне представляется, что с его губ вот-вот сорвется:
– Ты играешь на пианино?
И я ответила бы «да» и объяснила бы ему, как я начала играть и что я знаю всего несколько песен, что я играю плохо, но меня это успокаивает, если я испытываю стресс. Я бы рассказала ему, что, когда у меня возникает желание играть, под пианино обычно спит Гомер, поэтому мне приходится вытаскивать его оттуда и класть на табурет рядом с собой, но что это так приятно, сидеть рядом с котом и играть «К Элизе» Бетховена.