Когда все закончено, я чувствую себя очень утомленной и до слез потрясенной. Я снова пристраиваюсь у него под мышкой и вручаю ему книгу.
– Готов? – спрашиваю я. – Почитай еще чуть-чуть.
Еще чуть-чуть.
– Да, – говорит Джесс, – все, что угодно.
Я засыпаю в его объятиях, слушая, как он дочитывает книгу до конца, и с радостью узнавая, что Кол хватает Дафну за плечи и наконец говорит: «Боже мой, женщина, ты знаешь, что это ты? Что это всегда была ты?»
Разлюбив кого-то, тебе, однако, нравится чувствовать себя точно так, будто ты лежишь в теплой постели и слышишь звонок будильника.
Не важно, насколько хорошо тебе сейчас, ты знаешь, что пора идти.
Ррр Ррр Ррр Ррр.
Солнце ярко светит прямо мне в лицо. Пищат часы Джесса.
Обложка книги загнулась под его ногой.
Камин погас.
Джесс, все еще не привыкший в смене часового пояса, трясет головой и трет лицо.
Мы оба идем на кухню и находим кое-что из еды. Я выпиваю целый стакан воды. Джесс пьет холодный кофе из кружки. Продолжая пить, он выглядывает из окна кухни, а потом поворачивается ко мне.
– Опять идет снег, – говорит он.
– Сильный? – спрашиваю я. Я смотрю в окно на фасаде дома и вижу, что подъездную дорожку занесло свежим снежным покровом.
– Скоро нужно отправляться в путь, – говорит он. – Мне кажется, что сейчас прояснилось, но не стоит выжидать слишком долго.
– Да, отличная идея, я приму душ.
Джесс кивает, но больше ничего не говорит. Он не поднимается по лестнице, чтобы составить мне компанию. И не отпускает шуток насчет моей наготы. Вместо этого он направляется к камину и начинает чистить его.
И тогда я начинаю подниматься одна по ступеням, сполна ощущая тяжесть новой реальности.
Джесс – дома. Джесс жив.
Но он больше не мой.
За сорок пять минут мы с Джессом собираем вещи и готовимся уезжать. Тарелки помыты, остатки продуктов упакованы, дом приведен в порядок после наших бесчинств. Даже Приключения Кола Крейна, совершенные им не по своей воле вернулись на полку, как будто бы их никогда не читали. Я могла бы поклясться, что нас здесь никогда не было, если бы не знала, что это не так.
Джесс хватает ключи и открывает передо мной входную дверь. С тяжелым сердцем я переступаю порог.
Я не предлагаю, чтобы я повела машину, потому что знаю, что он мне не позволит. Он будет вести себя так, как считает нужным, и я не стану мешать ему. Поэтому я сажусь на пассажирское место, и Джесс дает задний ход.
Напоследок я бросаю взгляд на хижину, когда мы отъезжаем от нее.
От входной двери ведут две цепочки следов.
Я знаю, что скоро следы исчезнут. Возможно, они не переживут ночи, если снег будет продолжать идти так же, как сейчас. Но приятно, когда имеешь возможность посмотреть на что-то и понять, что это означает.
Следы, идущие рядом, расходятся все дальше друг от друга.
Я понимаю.
Это прекрасно.
Это реальность.
Две настоящие любви
К тому времени, когда у нас с Джессом завязывается разговор, мы уже подъезжаем к Нью-Гемпширу. В последние полтора часа мы только слушали радио, погрузившись в собственные мысли.
Я думала главным образом о Сэме.
О легкой щетине, всегда покрывающей его лицо, о том, что он наверняка рано начнет седеть, о том, как сильно мне хочется вернуться, чтобы все вечера проводить с ним за пианино.
Я надеюсь, что после того, как я скажу ему, что хочу быть с ним, он поверит мне.
Было трудно, но я наконец осознала, кто я и чего хочу. На самом деле, никогда я с такой ясностью не ощущала собственной индивидуальности.
Я – Эмма Блэр.
Владелица книжного магазина. Сестра. Дочь. Тетя. Пианистка-любительница. Кошатница. Жительница Новой Англии. Женщина, желающая выйти замуж за Сэма Кемпера.
Нельзя сказать, что я не чувствую боли и грусти. Все равно это потеря.
В глубине души я понимаю, что в тот самый момент, когда я выйду из машины, когда Джесс высадит меня и попрощается, я почувствую себя так, словно я раскалываюсь на части.
Я испытываю те же чувства, что и тогда, когда мне было девять лет и мама повела меня проколоть уши к моему дню рождения.
Тем вечером ко мне должны были прийти гости. Мне купили голубое платье, которое я сама выбрала. Мы с мамой подобрали подходящие к нему по цвету сережки с искусственными сапфирами. Я чувствовала себя очень взрослой.
Женщина поднесла пистолет для прокалывания ушей к моему правому уху, сказав, что может быть больно. Я ответила, что готова.
Прокол, как ударная волна, прошел сквозь все мое тело. Я не знала, что хуже – ощущение сдавливания, боль от укола или жжение от струи воздуха, которым обрабатывали свежую рану.
Я содрогнулась и закрыла глаза. Я не открывала их. Мама и дама с пистолетом спросили меня, все ли хорошо, и я сказала:
– Не могли бы вы сразу же проколоть мне второе ухо? Пожалуйста.
И та боль – ощущение того, что я точно знаю, чего ожидать, и точно знаю, что оно будет ужасным, – точно такая, как та, что сейчас в моей душе.
Я точно знаю, как больно потерять Джесса. И я сижу в машине, ожидая, что меня проткнут насквозь.
– Когда мои родители немного привыкнут, – говорит Джесс, когда мы приближаемся к границе штата, – и я пойму, что мой отъезд не причинит им боли, я вернусь обратно в Санта-Монику.
– О, в Санта-Монику? Ты не хочешь попробовать обосноваться в Сан-Диего или в округе Ориндж?
Джесс качает головой:
– Думаю, Санта-Моника – это то, что мне надо. То есть мне казалось, что мы с тобой проведем там всю жизнь. Я не знал, как относиться к тому, что ты вернулась сюда. Но знаешь что? Я думаю, что будет и вправду приятно вернуться к себе. – Он произносит это так, как будто ему только что пришло в голову, что, отпуская меня, он сам от чего-то освобождается.
– Если ты уедешь, ты сообщишь нам, где ты?
– Я больше не намерен уезжать, заставляя всех снова волноваться о том, где я.
Я улыбаюсь, на секунду сжимая его руку. Глядя в окно, я вижу, как мелькают за окном машины голые коричневые деревья и зеленые дорожные знаки.
– А ты, – через некоторое время спрашивает Джесс. – Ты выйдешь замуж за Сэма и всегда будешь жить здесь, да?
– Если он женится на мне, – говорю я.
– Почему ты так говоришь? Почему бы ему не жениться на тебе?
Я играю с кнопками терморегулятора со своей стороны машины, направляя воздух прямо на себя.
– Потому что я заставила его пройти через ад, – отвечаю я. – Потому что до последнего времени я была не самой покладистой из невест.
– Это не твоя вина, – говорит Джесс. – Это не… ситуация изменилась.
– Я знаю, – говорю я. – Но я также знаю, что причинила ему боль. И в последний раз, когда я разговаривала с ним, он сказал, чтобы я не звонила. Сказал, что сам позвонит мне, когда будет готов поговорить.
– Он позвонил тебе?
Я еще раз проверила звонки, просто для того, чтобы удостовериться. Но Сэм, разумеется, не звонил.
– Нет.
– Он вернет тебя, – говорит Джесс. Он говорит с такой уверенностью, что я вынуждена признать, насколько сама я не уверена.
Я подставила под удар свои отношения с Сэмом для того, чтобы понять, осталось ли что-то между мной и Джессом. В тот момент я понимала, что делаю. Я не прикидываюсь, что не понимала.
Но сейчас я знаю, чего хочу. Я хочу быть с Сэмом. И я боюсь, что потеряла его потому, что не поняла этого раньше.
– Ну, если он не возьмет тебя обратно… – говорит Джесс, как раз в тот момент, когда понимает, что должен перейти в третий ряд. Он не договаривает, лишь внимательно смотрит на дорогу. На какое-то мгновение мне кажется, что он скажет, что если Сэм не женится на мне, он заберет меня обратно.
Я с удивлением думаю о том, как это было бы странно и неправильно.
Потому что я не выбирала между Сэмом и Джессом. Не выбирала одного или другого. Хотя временами мне казалось, что это было именно так.
Я хотела понять, есть ли все еще что-нибудь между мной и Джессом или нет.
Я знаю это, как и то, что воровать грешно и что мама врет, говоря, что любит мятный джулеп[18] моего отца, знаю, что все, что произошло между Джессом и мной, произошло оттого, что это Джесс и я. А не оттого, что все дожидались удобного момента.
Между нами все кончено, потому что мы больше не подходим друг другу.
Если Сэм не захочет, чтобы после того, что случилось, я вернулась домой, Джесс позвонит, чтобы убедиться, что со мной все нормально, и пришлет открытку из солнечных краев. И мы оба знаем, что я не могу вернуться к нему. И мы оба знаем, что я этого не сделаю. И мы примиримся с этим.
Потому что должны.
Мы провели три дня в Мэне.
Где воссоединились и разбили себе сердца.
И разделились на две половинки.
– Прости, – говорит Джесс, проехав развязку, теперь он снова может сконцентрироваться на разговоре. – На чем я остановился? О да. Если Сэм не захочет вернуть тебя, я лично надеру ему задницу.
При мысли о том, что Джесс надирает Сэму задницу, я смеюсь. Это кажется полнейшей чушью. Возможно, Джесс мог бы секунды три продержаться и поколотить Сэма. Это было бы похоже на те боксерские поединки, когда один малый мгновенно наносит удар, а бедный неудачник так и не понимает, что сразило его.
Сэм, мой Сэм, мой обожаемый, милый Сэм – влюбленный, а не боец, и мне нравится это в нем.
– Я серьезно, – говорит Джесс. – Это ненормальная ситуация. Если он не может этого понять, я лично позабочусь о том, чтобы ему пришлось несладко.
– О! – восклицаю я, подшучивая над ним. – Нет, не делай этого! Я люблю его!
Я не вкладываю в свое высказывание глубокого смысла, несмотря на то, как глубоко переживаю. Но не важно, как я говорю, произнеся эти слова в данных обстоятельствах, я испытываю неловкость.