— А теперь нам пора и перекусить. — Мой голос перекрыл жужжание слившихся в беседе голосов. — Кто-нибудь хочет помочь Джекстроу?
— Конечно! — Как я и предполагал, Мари Ле Гард первой вскочила на ноги. — Я как раз та, кого называют посредственной стряпухой. Мистер Нильсен, командуйте, что надо делать.
— Спасибо, — сказал я. — Джесс, помогите мне расставить ширму. — Я кивнул в сторону раненого пилота. — Посмотрим, что можно будет сделать для этого мальчика.
Стюардесса, не дожидаясь приглашения, приблизилась, желая мне помочь. Я хотел было возразить, так как знал, что зрелище будет не из приятных, но потом передумал и, пожав плечами, разрешил ей остаться.
Полчаса спустя все было закончено. Я сделал все, что мог. Операция была, действительно, не из приятных, но и пациент, и стюардесса перенесли ее лучше, чем я ожидал. Когда я приспосабливал и закреплял на нем плотный кожаный шлем, чтобы защитить затылок, а Джесс привязывал его ремнями к носилкам, чтобы он не метался и не навредил себе, стюардесса притронулась к моей руке.
— Что... что вы теперь скажете, доктор Мейсон?
— Трудно что-либо сказать с уверенностью. Я ведь не специалист по травмам головы. Но думаю, и специалист не решился бы сказать, что опасность миновала. Ранение может оказаться более глубоким, чем мы предполагаем. Может начаться кровотечение, в подобных случаях оно не всегда бывает сразу.
— А если кровотечения не будет? — продолжала допытываться она. — Если ранение не глубже, чем вы думаете?
— Тогда шансы приблизительно равны. Два часа тому назад я бы этого не сказал, но теперь... Мне кажется, у него удивительная сопротивляемость и жизнестойкость. Особенно если учесть, что у него нет ни надлежащего тепла, ни питания, ни квалифицированного ухода, то есть ничего, что он имел бы в первоклассной клинике. В данных же условиях... Впрочем, не будем говорить лишнего, хорошо?
Я посмотрел на ее побледневшее лицо, на слабые синие круги под глазами и снова почувствовал к ней что-то вроде жалости. Она выглядела так, как выглядит человек, у которого силы и нервы на пределе, и к тому же она дрожала от холода.
— Укладывайтесь спать, —сказал я. —Вам просто необходимы сои и тепло, мисс... Простите, я забыл спросить ваше имя.
— Росс. Маргарет Росс.
— Шотландка?
— Ирландка. Из Южной Ирландии.
— Я бы не поставил вам это в упрек, — улыбнулся я, но ответной улыбки не последовало. — Скажите, мисс Росс, почему в самолете было так мало пассажиров?
— Это был дополнительный рейс. Из-за наплыва пассажиров в Лондоне. Там у нас промежуточная посадка. Мы ночевали в Айлдуайлде, а вчера утром нас вызвали в аэропорт, то есть теперь это уже не вчера, а позавчера. Администрация обзвонила всех, кто взял билеты на вечерний рейс, предлагая желающим вылететь утром. Десять человек согласились.
— Понятно... А кстати, почему на борту была только одна стюардесса? Это на трансатлантическом-то рейсе!
— Вы правы. Обычно бывает два или три бортпроводника и две стюардессы или два бортпроводника и одна стюардесса. Но при десятке пассажиров этого не требуется.
— Ну разумеется! Стоило ли их вообще обслуживать, хотите вы сказать? — бойко продолжил я. — Это дает вам возможность поспать лишние сорок минут во время долгих ночных перелетов.
— Это нечестно! — Видимо, я перегнул палку, так как на ее бледных щеках вспыхнули два красных пятна. — Раньше со мной никогда такого не случалось! Никогда!
— Простите, мисс Росс! Я, право, сказал это не в укор вам. И вообще это не имеет никакого значения.
— Очень даже имеет! — Ее необыкновенные темные глаза заблестели от непролившихся слез. — Если бы я не заснула, я бы поняла, что происходит. Я бы предупредила пассажиров! Я бы пересадила полковника Гаррисона в другое кресло.
— Полковника Гаррисона? — перебил я ее.
— Ну да, человека в последнем ряду. Который погиб.
— Но он был без мундира, когда...
— Какая разница? Он так значился в списке пассажиров. Если бы я не заснула, он был бы сейчас жив, а у мисс Флеминг не было бы перелома ключицы!
«Так вот что ее мучает, — подумал я. — И это объясняет ее странное, как будто ненормальное поведение. Хотя нет, ничего это не объясняет. Ведь она вела себя так еще до того, как узнала о судьбе пассажиров!» Мои медленно зреющие подозрения вспыхнули с новой силой. Да, за этой леди придется последить!
— Вам не в чем упрекнуть себя, мисс Росс, Пилот, должно быть, вел самолет вслепую. Возможно, он до последней минуты не знал, что ему угрожает. — Перед моими глазами снова возник обреченный лайнер, с включенными фарами описывающий круги над нашей станцией. Он описывал эти круги по меньшей мере минут десять... Но видела ли все это своими глазами мисс Росс, оставалось для меня загадкой. Она либо вообще не имела ни малейшего представления об этом, либо была превосходной актрисой.
— Возможно, — повторила она. — Откуда мне знать.
Нам подали горячую и сытную еду: суп, солонину, картофель и овощи. Все консервированное, но тем не менее вполне съедобное. Это была первая и последняя сытная трапеза, какую, как я предвидел, нашим гостям, да и нам не доведется вкушать в течение долгого времени, но я чувствовал, что сейчас не время сообщать им эту неприятную новость. Успею это сделать завтра или, точнее, сегодня к вечеру, ибо было уже почти три часа утра.
Я предложил нашим женщинам занять верхние полки, и не из-за какой-нибудь деликатности, а потому, что наверху было по меньшей мере на 25 градусов теплее, чем внизу, и эта разница температур обычно увеличивалась после того, как мы выключали плиту. Когда они узнали, что плита будет выключена, раздался не очень уверенный протестующий хор, но я даже не счел нужным спорить с ними. Как все, кто какое-то время прожил в Арктике, я испытывал почти патологический страх перед огнем.
Маргарет Росс, стюардесса, отказалась от койки, сказав, что устроится около раненого пилота на тот случай, если он вдруг придет в себя и ему что-нибудь понадобится. Я собирался сделать это сам, но, видя, что она полна решимости, не стал возражать, хотя такое распределение обязанностей вызвало во мне какое-то смутное беспокойство.
Таким образом, в распоряжении мужчин оказалось пять коек: Джекстроу, Джесс и я решили расположиться на шкурах на полу. Разумеется, не обошлось без великодушного спора по поводу распределения коек, но Корази-ни разрешил эту проблему, вынув монетку и предложив бросить жребий. В конечном итоге он сам оказался в проигрыше, но принял перспективу провести ночь на холодном полу добродушно.
Когда все улеглись, я взял электрический фонарь и журнал для записей погоды, взглянул на Джесса и направился к люку. Веджеро повернулся на своей койке и взглянул на меня.
— Куда вы, доктор Мейсон? Да еще в такой час.
— Зарегистрировать погоду, мистер Веджеро. Или вы забыли, для чего мы здесь? Я и так опоздал на три часа.
— Даже сегодня?
— Даже сегодня. В наблюдениях над природой самое главное — непрерывность.
— Ну уж нет, — поежился он. — Если на улице будет вполовину холоднее, чем здесь, и то...
Он повернулся лицом к стене, а Джесс поднялся. Он правильно понял брошенный мной на него взгляд и теперь сгорал от любопытства.
— Я пойду с вами, сэр. Не мешает проверить, как там наши собаки.
Разумеется, мы и не думали проверять собак и показания приборов. Мы отправились прямо к тягачу и устроились, как могли, под слабой защитой покрывавшего его брезента. Ветер, правда, почти стих, но мороз стал еще сильней. Над плато начинала смыкаться долгая зимняя ночь.
Вся эта история дурно попахивает, — решительно проговорил Джесс.
— Еще как! — согласился я. — Вонь поднимается до самого неба. Только непонятно, откуда идет запах, и это самое неприятное.
— А что это за сказочку вы им рассказывали про магнитные бури, компасы и радио? — поинтересовался он. — Вернее, зачем вам это понадобилось?
— Да немного раньше я брякнул, что знаю немного больше, чем они. И это правда. Но когда я все тщательно обдумал, я пришел к выводу, что лучше держать язык за зубами. Этот проклятый холод замораживает даже течение мыслей. Мне следовало понять раньше.
— Что понять?
— Что нужно держать язык за зубами.
— Но что конкретно?
— О, простите, Джесс, я не ради эффекта. Дело в том, что пассажиры узнали об аварии только после того, как она случилась, и причина этому та, что они были словно одурманены. Насколько я заметил, все они, или почти все, были под влиянием какого-то наркотика или снотворного.
Даже во тьме я почувствовал на себе его удивленный взгляд. Наконец после долгой паузы он тихо произнес:
— Вы не сказали бы этого, если бы не были уверены.
— Да, я уверен! Их реакция, их замедленное возвращение к действительности, а главное, их зрачки! Тут уж ошибиться я не мог! Видимо, какое-то быстродействующее снотворное. Что-то вроде того, что в торговле известно под названием «Микки Финн».
— Но ведь тогда... — Джесс на мгновение замолчал, все еще пытаясь освоиться с таким поворотом дела, — Но ведь тогда они бы почувствовали это, когда пришли в себя? Поняли, что им дали наркотики?
— В нормальных условиях да. Но дело в том, что, когда они очнулись, они оказались в более чем ненормальных условиях! Я не утверждаю, что они не испытывали никаких симптомов слабости, головокружения или вялости, конечно, все это они чувствовали! Но разве не естественно, что они приписали такие физические симптомы действию катастрофы? И что еще более естественно, постарались по мере сил скрыть эти симптомы, умолчать о них? Они наверняка постеснялись бы признаться в своей слабости и тем более обсуждать ее причины. Ведь это чисто человеческая черта — стремление показать себя соседу в минуту опасности или бедствия с самой лучшей стороны.
Джесс ответил не сразу. Чтобы переварить смысл всего сказанного, понадобилось бы, как я узнал на своем опыте, немало времени. Поэтому я и дал ему возможность подумать и терпеливо ждал, прислушиваясь к тихому плачу ветра, шуршанию мириадов ледяных кристаллов, несущихся по замерзшему снегу, и мысли мои были так же мрачны, как эта мрачная, темная ночь.