вы пришли в себя, это добрый знак.
— Однажды я играла роль королевы, которая очнулась, чтобы произнести несколько драматических слов и умереть. Но я не могу придумать ни одной драматической фразы. .. — Мне пришлось напрячь свой слух, чтобы разобрать слабый шелест ее слов. — Вы лжец, Питер. Скажите, есть ли вообще какая-нибудь надежда?
— Конечно! — солгал я и поспешил переменить тему. — Завтра днем, вернее, уже сегодня мы будем на побережье, а там нас наверняка подберет какой-нибудь самолет или корабль. Нам осталось пройти всего лишь миль двадцать.
— Двадцать миль! — воскликнул Веджеро. — Да еще в такой заварушке!
— Такая заварушка долго не протянется, мистер Веджеро, — сказал Джекстроу. — Такие ветры быстро выдыхаются, этот, правда, что-то задержался, но и он уже ослаб. Завтра будет ясно, тихо и холодно.
— Холод — это уже какая-то перемена, — заметил Веджеро, и его взгляд устремился куда-то мимо меня. — Док, старая леди без сознания.
Да, я это видел. Я перестал растирать руки Мари Ле Гард и натянул на них варежки.
— Дайте я взгляну на ваши лапы, мистер Веджеро.
— Для вас я просто Джонни, док. Помните, я ведь полностью реабилитирован. — Он протянул мне руки для осмотра. — Ничего себе, красота!
Какая там красота! Это был самый тяжелый случай обморожения из всех, какие мне довелось видеть, а видел я их немало. Руки были бело-желтые, омертвевшие, масса волдырей. Я понял, что значительная часть основных тканей безвозвратно разрушена.
— Боюсь, что я несколько небрежно обращался с рукавицами, — виновато проговорил Веджеро. — Я потерял эти чертовы рукавицы миль пять назад. Сразу не заметил, наверное, руки сильно окоченели. Не почувствовал.
— А сейчас что-нибудь чувствуете?
— Кое-где... — Он утвердительно кивнул головой, когда я коснулся нескольких мест, где еще не застыла кровь, и добавил непринужденно, почти небрежно: — Все потеряно, док? Нужно будет ампутировать?
— Нет. — Я решительно покачал головой. Не было смысла говорить ему сейчас, что некоторые его пальцы безнадежно утрачены.
— Я смогу вернуться на ринг? — все так же непринужденно спросил он.
— Трудно сказать. Никогда не знаешь...
— Я выйду на ринг?
— Нет, Джонни, вы никогда не вернетесь на ринг.
Наступила долгая пауза, потом он спокойно проговорил:
— Вы уверены, док? Абсолютно уверены?
— Уверен, Джонни. Ни один врач не разрешит вам вернуться на ринг. В противном случае его самого дисквалифицируют.
— Вот, значит, как обстоят дела... О’кей! Фабрика пластмасс в Трентоне получит еще одного трудягу. В конце концов, эта затея с боксом требовала слишком много труда и усилий. — В его голосе не слышалось ни сожаления, ни даже покорности судьбе, но это ровно ничего не значило: просто у него, как и у меня, была на душе более важная забота. Он умолк и устремил взгляд в темноту. Внезапно он резко обернулся: — Что это с вашим псом, Джекстроу?
— Не знаю, пожалуй, надо выяснить...
Пока мы разговаривали, Балто дважды покидал нас, исчезая за пеленой поземки. Его как будто что-то беспокоило и тревожило.
— Пойду посмотрю. Я скоро.
Джекстроу поднялся, быстро исчез вслед за Балто в темноте и вскоре вернулся:
— Доктор Мейсон! Подойдите-ка сюда и полюбуйтесь!
Он приглашал меня полюбоваться на пятно, которое находилось на расстоянии менее ста ярдов от нас, почти у края ледниковой долины.
Джекстроу осветил фонариком припорошенный снегом лед. Я наклонился и разглядел черное пятно на снегу, а немного дальше обесцвеченный участок поменьше, где снег замерз.
— Это масло из коробки передач или поддона картера, вода из радиатора, — кратко определил Джекстроу. Он переместил луч фонаря. — А вот видите следы гусениц?
— И совсем свежие, — предположил я. Поземка и летящие кристаллы еще не успели скрыть эти отметины.
— Думаю, что да. И они стояли здесь долго, мистер Мейсон. Посмотрите на размеры этого пятна.
— Технические неполадки, — сказал я, сам тому не веря.
— Хотели переспорить буран. Коразиии, должно быть, вел тягач вслепую. Если бы у этой парочки отказал мотор, они никогда не смогли бы завести его.
Я понимал, что он прав. Ни Смолвуд, ни Коразини не проявляли никакой технической сноровки, и я был уверен, что с их стороны это не какая-то ловушка, а действительно техническая авария.
— Возможно, что они еще были здесь, когда мы остановились. О Господи, если бы мы прошли еще сто ярдов!
— Пролитое молоко, как говорится в вашей пословице, доктор Мейсон! Да, в то время они еще были здесь.
— Но почему мы не слышали мотора?
— При таком ветре?
— Джекстроу! — Внезапно во мне вспыхнула надежда. — Джекстроу, вы спали, пока мы тут отдыхали?
— Нет.
— Сколько времени длится наша стоянка?
— Не более получаса.
— И вы думаете, они были здесь?.. О Боже мой! Да они и сейчас не более чем в миле от нас! Ветер стихает, мороз усиливается. Мы замерзнем, если останемся здесь дольше, а их могут задержать трещины во льду...
Я побежал, скользя и спотыкаясь, Джекстроу бросился за мной, Балто — впереди.
Веджеро стоял, поджидая нас, рядом с ним стояла Елена.
— Елена! — Я схватил ее за руки. — Ну, как вы? Как себя чувствуете?
— Лучше, гораздо лучше... — Слова ее прозвучали не очень убедительно. — Простите меня, доктор Мейсон. Не знаю, что на меня нашло, я так глупо вела себя.
— Все это не имеет значения, — нетерпеливо прервал я ее. — Вы можете идти? Ну и прекрасно. — Я чувствовал, как во мне крепнет надежда. Я вкратце объяснил Веджеро, как обстоят дела. Еще минута ушла на то, чтобы устроить в санях Малера и мисс Ле Гард, и мы двинулись в путь.
Но надежды мои оказались тщетными. Мы развили наибольшую скорость, на какую только были способны, временами переходя даже на своего рода спотыкающийся бег, но на неровной поверхности ледника сани сильно задерживали паше продвижение. Один раз они даже перевернулись, выбросив Малера и Мари в снег, и нам пришлось идти медленнее: еще один такой случай или даже сильный толчок, и наши сани превратятся в катафалк.
Время от времени Джекстроу освещал фонариком узорчатый след, по которому мы шли, и далее мой неопытный глаз различал, что этот след становится все слабее.
Наконец я понял, что мы должны прекратить преследование и признать свое поражение. Мы уже настолько отстали, что не оставалось надежды догнать их. Мы преследовали недосягаемую мечту и, гонясь за ней, только убивали себя.
Джекстроу и Веджеро согласились со мной. Мы посадили Елену в сани, чтобы она следила за нашими больными, взяли каждый по постромке и поплелись по склону ледника, согнувшись, наклонив головы и погрузившись в свои безрадостные мысли.
Как и предсказывал Джекстроу, снежная буря действительно выдохлась. Ветер улегся, ни одного дуновения не проносилось над ледником. Снегопад прекратился, и тяжелые тучи исчезли. Высоко в черном застывшем небе светили белые звезды. Было холодно, но мороз теперь стал уже нашим старым знакомым.
К восьми часам утра, примерно через три часа после того, как мы покинули наш лагерь, условия для передвижения приняли самый благоприятный характер. Правда, только в отношении погоды.
Мы прошли уже большую часть Кангалакского ледника, и чем дальше, тем труднее было передвигаться. Ледник редко представляет собой гладкую ледяную реку, плавно стекающую с гор и холмов, гораздо чаще это застывшая масса с неровной, иссеченной расселинами поверхностью, спускающаяся округлыми ступенями и уступами, как море окаменевшей лавы. Кангалак не был исключением. Но в основном продвижение было возможно лишь по краям, где уклон был плавным, а лед более гладким.
Но все равно, это был тяжелый труд, ибо путь часто преграждали обломки морен, вытесанных ледником во время его образования, а если их не было, то мы то и дело натыкались на сугробы, которые нагромоздил ночью ураганный ветер. Единственным моим утешением была мысль, что если трудно нам, то намного труднее было тягачу, по следам которого, слабым и прерывистым, мы шли с таким упорством.
«Интересно, далеко ли от нас Хилкрест с его „Сноу-Кэт“», — думал я. Я был твердо уверен, что он, как только перешел через Виндеби Кунатакс, повернул прямо на запад и сейчас уже должен быть на побережье. Даже вьюга, бушевавшая ночью, не могла бы остановить «Сноу-Кэт», его двигатель был полностью защищен, гусеницы одолевали даже самый рыхлый свежевыпавший снег. Но если он взял курс на побережье, он все же мог быть еще милях в двадцати севернее нас или южнее, а может быть, и миль на пятнадцать впереди. Хотя нам не оставили ни одной карты, я был уверен, что именно такое расстояние отделяло нас от побережья.
С другой стороны, Хилкрест, как человек проницательный и предусмотрительный, возможно, счел бросок на побережье слишком уж очевидным. Могло случиться, что он двинулся в Аплавник или даже прямо повернул на север, как только миновал холмы. Он мог также, следуя схеме поиска, прочесывать местность между Виндеби Кунатакс и побережьем, зигзагами продвигаясь вперед. Если это так, то он, возможно, еще находится милях в тридцати позади нас...
Можно было сойти с ума при мысли, что он в каких-нибудь двух часах езды от нас, но без радио и других средств связи это равносильно тысячам миль, и почти не было надежды на то, что две крошечные группы, двигаясь наугад, могут встретиться в этой огромной, безликой ледяной пустыне.
В начале девятого я остановился, чтобы взглянуть на наших больных. Профессия заставляла, но практически мы ничего не могли для них сделать, разве что время от времени массаж.
Хриплое, прерывистое дыхание Малера звучало в наших ушах как похоронный звон, и усилия, которые он тратил на простой акт дыхания, гасили последние искры жизни, еще тлевшие в его истощенном, окоченевшем теле. Часа через три, самое позднее к полудню, Малера не станет, теперь его уже ничто не спасет, и тащить его дальше в санях — безумие, напрасная трата сил. Ему уже все равно, он ничего не соображает, ничего не чувствует. Он умер бы тихо и спокойно, если бы мы оставили его лежать на снегу. Но в;тот день Малер был для нас больше, чем человек. Он был символом, и мы ни за что его не оставим, пока он не испустит последний вздох.