— Это азбука Морзе, сэр. Только не наша.
— Вряд ли они стали бы сигнализировать по-английски специально для нашего удобства, — сухо проговорил я. Я старался говорить спокойно, чтобы скрыть терзавший меня страх, почти отчаяние, но мой голос, я сам это почувствовал, прозвучал неестественно деловито: — Это предупреждение нашим друзьям — Смолвуду и Коразини. Если мы видим людей с траулера, то и они нас наверняка заметили. Весь вопрос в том, понимают ли их сигналы Смолвуд и Коразини?
Пять секунд спустя я получил ответ на этот вопрос: до нас донесся внезапно усилившийся рев «ситроена». В бинокль мы увидели, что за рулем сидит Коразини. Он прекрасно понял предупредительные сигналы и, забыв всякую осторожность, рванул тягач вперед на максимальной скорости. Этот отчаянный шаг граничил с безумием, так как никто в здравом уме не рискнул бы повести тягач с такой скоростью по изрезанному трещинами ледяному склону. Или, может быть, он не знает, что подвергнуть себя такой опасности почти равносильно самоубийству.
Через несколько секунд я пришел к убеждению, что он этого не знает. Во-первых, я был уверен, что и Коразини и Смолвуд не из тех, кто поддается панике в минуту опасности, а во-вторых, им вовсе не обязательно рисковать жизнью. Им можно было с таким же успехом уйти и унести с собой секретный прибор, если бы они покинули тягач и стали бы осторожно пробираться к берегу пешком, прикрываясь заложниками. Может быть, они это предусмотрели на крайний случай?
Я лихорадочно пытался отгадать их намерения, понять, что они думают. Думают ли, что мы, подобно им, считаем самым главным этот секретный прибор, а человеческую жизнь ни во что не ставим? Разве им не приходит вДолову, что, имея такого меткого стрелка, как Джекстроу, мы расстреляем их, как только они сойдут на лед? Эти мысли еще проносились у меня в голове, а я уже знал, как надо действовать. Время для размышлений миновало. Если они не остановят тягач, они все разобьются насмерть, а если каким-нибудь чудом и съедут на берег, то потом убьют своих заложников.
Но если их сейчас остановить, то, может быть, Маргарет и Ливии останутся живы, по крайней мере в данный момент. Ведь для Смолвуда и Коразини они — единственный шанс на спасение, и преступники будут до последней минуты оттягивать их убийство. Но что, если я проиграю, как проиграл в последний раз?
— Вы можете подбить тягач? —спросил я Джекстроу, и мой голос показался мне самому безжизненным и монотонным. Он утвердительно кивнул.
— Вы не посмеете этого сделать! — в страстном протесте закричал Веджеро. Куда подевалась его манера растягивать слова? — Ведь они их убьют! Убьют!.. Боже мой, Мейсон, если вы действительно любите эту малышку, вы не должны. ..
— Замолчите! — яростно выкрикнул я, схватил моток каната, подхватил винтовку и свирепо добавил: — Вы думаете, что они отпустят вашего отца живым? Тогда вы просто спятили!
Секундой позже я уже бежал, пересекая узкую полосу льда, которая вела к ближайшей расселине. Я невольно вздрогнул и пригнул голову, когда первая пуля Джекстроу пролетела всего в нескольких футах от меня и, пробив капот «ситроена», с металлическим грохотом попала в двигатель. Но «ситроен» продолжал двигаться. Я перепрыгнул через узкую трещину, на миг оглянулся, увидел, что Хилкрест, Джесс, Веджеро и еще двое из товарищей Хилкреста следуют за мной, и снова бросился вперед, лавируя и петляя среди трещин и гребней ледяной поверхности.
«Зачем побежал Веджеро? — подумал я. — Безоружный, с больными руками, он будет только обузой. Что может сделать человек, который практически лишился рук?»
Но мне скоро предстояло узнать, что может сделать такой человек.
Мы бежали наперерез к тому месту, где должен был оказаться тягач, если Джекстроу не удастся его остановить. Теперь Джекстроу стрелял поверх наших голов, но мы все равно слышали тонкий ноющий звук каждой пули и звон и скрежет металла, когда она попадала в цель. Однако двигатель каким-то чудом продолжал работать.
Мы были уже на полпути, когда услышали, что скорость тягача резко изменилась: характерный высокий, завывающий звук, когда тягач начинает двигаться независимо от мотора.
Коразини, теперь я отчетливо видел его даже без бинокля, должно быть, заметил, что теряет управление на скользком склоне, и попробовал затормозить. А потом, когда мы находились уже менее чем в ста ярдах от тягача, после долгой паузы со стороны Джекстроу (очевидно, он менял обойму) еще одна пуля угодила в изрешеченный капот, и мотор заглох столь внезапно, словно выключили зажигание.
«Ситроен» остановился на покатом склоне. Это было удивительно, я никак этого не ожидал. Но сомнений не было, тягач не просто остановился, его остановили намеренно. Об этом недвусмысленно свидетельствовал визгливый скрежет изношенных тормозов.
А потом я увидел почему. В кабине водителя происходило какое-то странное движение, и, когда мы приблизились, мы поняли, в чем дело: в кабине боролись Коразини и Солли Ливин, и, как ни странно, Солли Ливин, кажется, одерживал верх. Он набросился на Коразини, когда тот сидел за рулем, и, опрокинув его на спину, молотил его по лицу своей лысой головой. А Коразини, зажатый в узком пространстве, как в ловушке, не мог использовать свою намного превосходящую силу.
И вдруг дверца кабины со стороны водителя резко распахнулась, мы видели это совершенно отчетливо, так как находились ниже тягача, когда тот остановился, и оба противника, продолжая бороться не на жизнь, а на смерть, вывалились из кабины.
Теперь мы поняли, почему Ливии дрался головой: его руки были связаны за спиной. Атаковать Коразини, находясь в таком положении, было уже само по себе отчаянной храбростью, но Солли не суждено было получить заслуженное вознаграждение за свою самоотверженность. Как раз в тот момент, когда мы приблизились, Коразини удалось высвободить свой пистолет и выстрелить в упор в Солли Ливина, который, беспомощно упав на спину, еще пытался схватить противника за ногу.
Я опоздал на какую-то долю секунды. Даже когда я бросился на Коразини и выбил у него из рук пистолет, который отлетел в сторону и заскользил по склону, я знал, что опоздал. Солли Ливин уже безжизненно лежал на снегу, еще до того, как пистолет Коразини упал в глубокую расселину.
А потом меня оттолкнули в сторону, и Джонни Веджеро склонился над безмолвно распростертым телом отца. Казалось, прошла целая вечность, но на самом деле он простоял над ним не более трех секунд, замерев в неподвижности. Потом с окаменелым лицом повернулся к Коразини.
Быть может, то, что я увидел в глазах Коразини, было вспышкой страха, сознанием того, что его путь внезапно оборвался, но я не мог бы поклясться в этом, слишком стремительным был поворот головы, внезапный бросок в сторону обледенелых моренных пород, за которыми можно было укрыться и которые виднелись в десятке ярдов от нас. Но каким бы стремительным ни было его движение, Веджеро оказался проворнее. Он схватил бегущего Коразини, и оба рухнули на лед, вцепившись друг в друга, нанося друг другу удары ногами, в зловещем, отчаянном молчании людей, сознающих, что наградой, ожидающей победителя, будет его собственная жизнь.
— Бросьте пистолет! — Голос Смолвуда прозвучал отрывисто, и этот крик заставил меня мгновенно обернуться: я увидел лишь белое, напряженное лицо Маргарет Росс, ее темные глаза, затуманенные болью и страхом. Я невольно поднял руку с пистолетом.
— Бросьте оружие! — Голос Смолвуда звучал непреклонно. Его голова едва виднелась из-за плеча Маргарет, за спину которой он прятался. Он ловко прикрывался ею, как щитом. Со свойственной ему храбростью и холодной расчетливостью он выжидал, пока что-нибудь не отвлечет наше внимание. — Бросьте оружие, вы и ваш товарищ! Ну, живо!
Я поколебался, взглянул на Хилкреста, кроме меня только он был вооружен, оценил наше местоположение и снова резко повернулся к Смолвуду, так как послышался хлопок выстрела из пистолета с глушителем и внезапный вскрик Маргарет Росс. Она схватилась за левую руку чуть-чуть пониже локтя.
— Говорят вам, живо! Следующий выстрел будет ей в плечо. — Голос его был угрожающе тихим, лицо выражало непреклонную решимость. Я ни секунды не сомневался, что он поступит так, как сказал. Хилкрест и я бросили оружие в одно и то же время.
— А теперь столкните его вон в ту расселину!
Мы сделали, как он приказал, и стояли, бессильные что-либо предпринять. Нам оставалось только следить за этой жестокой, смертельной схваткой на льду.
Ни один из противников не мог еще подняться на ноги, для этого было слишком скользко, и они перекатывались друг через друга. То один оказывался наверху, то другой. Оба обладали большой физической силой, но Веджеро сильно мешали усталость, оставшаяся с прошлой ночи, его искалеченные руки и бинты. Из-за них он не только не мог схватить Коразини, но не мог и нанести ему жесткий, твердый удар. Несмотря на это, схватка была жестокой. Эти искалеченные руки, которыми, как я ему сказал, он никогда не сможет боксировать, выколачивали, выбивали из Коразини саму жизнь. Я вспомнил, с какой силой Веджеро ударил меня вчера утром, и на миг во мне вспыхнуло что-то вроде жалости к Коразини. Но тут же я подумал, что Смолвуд готов убить Маргарет так же хладнокровно, как раздавил бы муху. Я снова взглянул на неподвижную фигуру у наших ног, и тень жалости бесследно исчезла из моей души.
Смолвуд тоже следил за ними, как всегда не мигая, с ничего не выражающим лицом, держа их под прицелом и подстерегая момент, когда он сможет всадить в Веджеро пулю. Но Веджеро теперь все время был под Коразини. Обхватив его одной рукой за шею, он другой рукой наносил в побелевшее лицо Коразини короткие удары, заставляющие того каждый раз вскрикивать. Наконец, сверхъестественным усилием Коразини оторвался от Веджеро и бросился не к Смолвуду, где он был бы в безопасности, а под защиту моренных скал, где ему уже не было спасения. Веджеро, со свойственной ему быстротой и ловкостью кошки, вскочил и бросился за ним так стремительно, что даже снайперская пуля Смолвуда пролетела мимо.