— Пронесло! заверещала, вырвавшись на волю, Лялька и заскакала по коридору на одной ножке, напоминал резвящуюся ламу.
Еще вчера Лиза поскакала бы за ней. Еще бы — до завтра никакого английского! Однако сейчас у нее было такое чувство, что она упустила во время урока какую-то очень важную мысль. Она отошла в угол, под искусственный фикус, села на краешек кадки и задумалась. Но тут, как всегда, мимо пронесся Царапкин, крикнул ей что-то про рыжую-конопатую, пришлось ответить, и остаток школьного дня прошел как обычно. На физкультуре даже удалось довольно далеко прыгнуть. Однако мысль о загадочном происшествии на английском все время скреблась у Лизы в голове, как мышка в подполе: попискивает, шуршит, а не показывается.
Правда, некоторую определенность эта мысль получила после того, как на большой перемене в очереди в буфете за булочками к ней вдруг подошел Гарик Горшков. Сам по себе этот факт был поразителен, потому что в нормальном состоянии Лиза про Горшкова не помнила, а он ее терпеть не мог за рыжесть и безупречный английский.
— Что, Лизка-Сосиска, — зашипел Горшков, состроив гнусную рожу (для него это труда не составляло), — мода теперь новая для рыжих — учителей гипнотизировать? Может, мне сходить к Марине Валерьевне и рассказать о твоих успехах?
Вообще говоря, классная руководительница Марина Валерьевна, она же Малина Вареньевна, учительница русского языка, была совсем не страшной, даже наоборот, но постановка вопроса Лизу потрясла.
— Да иди, Горшков, ладно, ни в чем себе не отказывай, — растерянно ответила Лиза, а сама подумала: «Какой гипноз?!» — Она тебе доктора из дурдома вызовет, давно пора…
— Иди-иди. — Донесся из-за спины голос отличника Левушки. — И к Саблезубой сходи, Гарик, не забудь. Расскажи ей все на своем хорошем английском языке! Тогда она тебя на следующем уроке точно спросит…
— Да-да, — ухватилась за соломинку Лиза. — Ты ведь так хотел к доске, а она никого не вызвала? Ой, беда-беда, огорчение, пожалейте несчастненького Горшкова…
Совместными усилиями враг был деморализован и рассеян, но слово «гипноз» не давало Лизе покоя: «Горшков же дубина стоеросовая! Он же ничегошеньки сам выдумать не может!»
После уроков Лиза, все еще взволнованная странным происшествием, вышла на набережную. Она на ходу застегнула рюкзачок и зажмурилась: сквозь рваные облака били лучи солнца. Сегодня настроение у погоды явно поменялось к лучшему — настырного ветра не было и в помине, а солнце даже пыталось пригревать, несмотря на то что в ноябре ему этого делать вроде бы и не полагается. Под ногами, правда, по-прежнему хлюпало и чавкало ничуть не меньше, чем накануне, но Лиза, воображая себя вчерашним котом, ловко обходила лужи и с удовольствием подставляла свои веснушки солнышку.
«Горшков все-таки редкостный дурак… Здорово, что Ляльку так и не вызвали. А то она всегда так ревет после английского… Правда, странно как-то получилось, — размышляла Лиза, перепрыгивая через очередную лужу. — Саблезубая прямо заснула над журналом…» И тут Лиза остановилась как вкопанная: «Неужели… неужели все-таки это я ее усыпила, как Визиря? Но я же ничего не делала! Честное слово! — мысленно оправдывалась она неизвестно перед кем. — Мне просто Ляльку жалко стало. А Саблезубая сказала: "Что ты делаешь, перестань!" Что же я делала? Ну, барабанила по парте…» У нее появилось странное чувство, как будто она изо всех сил пытается решить сложную задачку, а решение где-то совсем рядом, но все время ускользает. Лиза замотала головой, так что шапочка чуть не слетела с непокорных волос, и поудобнее перехватила мешок с физкультурной формой. Сегодня даже физкультура проскочила как-то незаметно, наверно, потому что не было ненавистной эстафеты.
Лиза решила пойти домой пешком. Мысли ее все время возвращались к разговору с Филиным, но это было приятно: он ведь ее так хвалил! «Как же он сказал? — задумалась она. — Что моя игра будет производить на некоторых слушателей… Еще в словарь пришлось лезть… Не-три-ви-альное впечатление. Может быть, это и было нетривиальное? Да, хорошее слово… Но я же не играла, не напевала, я просто стучала пальцами по парте…»
Как обычно, Лиза направилась по набережной к Дворцовому мосту. На спуске у Адмиралтейства она по привычке замедлила шаг около своих любимых львов. Несмотря на их грозный вид и оскаленные зубы, Лиза в глубине души полагала, что на самом-то деле львы вовсе не такие уж и сердитые. Просто им надоело стоять на одном месте. Вообще-то Лизе всегда хотелось их погладить, но дотянуться она не могла. «Бедненькие, скучно им тут…» — и Лиза в который раз подошла поближе, поднялась на цыпочки, но, увы, не достала даже до львиных лап.
«Ничего стр-рашного», — и у нее над головой зазвучало громкое мурлыканье. Лиза посмотрела по сторонам. По набережной, как ни в чем не бывало, озабоченно спешили люди, и, казалось, никто из них ничего особенного не слышит…
«Совер-р-ршенно все затекло! — прозвучал у Лизы над ухом негромкий, но отчетливый урчащий голос. — Леонарр-ррдо, я нрр-осто одур- рел!»
Лиза быстро обернулась. Рядом никого не было.
«А ты потер-р-рпи, брр-ратец Леандр-р-ро. До полнолуния осталась кр-рошечная неделя. Успеем еще напрр-рыгаться…» — отозвался второй голос, очень похожий.
Лиза завертелась как волчок. Но на спуске по-прежнему не было ни единой души, кроме нее самой и неподвижных каменных львов. «Тебе очень повезло, Лизавета. Ты можешь слышать то, чего не слышат другие», — раздались у нее в голове слова Андрея Петровича. Лиза впилась взглядом в ближайшего льва.
«Пр-р-риветствую!» проурчал все тот же голос.
«Леандро… Леонардо?» одними губами спросила Лиза.
«Леонар-рдо это он. Р-рад вас видеть».
«Пр-риятной пр-рогулки, — присоединился второй лев. — До встр-речи в полнолуние! Мы непр-р-ременно за вами пр-рридем».
«До свидания!» — сказала Лиза львам, несколько озадаченная последней репликой, и уже хотела было свернуть на мост, но почему-то пошла совсем в другую сторону, по направлению к Александровскому саду. «А может, я все это выдумала? Или мне показалось? — размышляла Лиза о разговоре со львами. — Пойду попробую проверить…» В саду обитал еще один ее любимец — верблюд у подножия памятника Пржевальскому. Лиза издалека увидела, как блестит в просветах между голыми стволами деревьев его спина, отполированная множеством ребят, которые норовили на нем покататься.
Подойдя поближе, Лиза сразу заметила, что сегодня на Арнольде (а именно так она про себя называла верблюда) не только катались, но и упражнялись в меткости: он был весь облеплен снегом, точнее снежками. Какой-то особенно меткий стрелок ухитрился даже попасть Арнольду в глаз. Лиза решительно бросила мешок с формой прямо на землю и, стащив варежки, принялась отколупывать снег, но снежки успели подмерзнуть в тени и поддавались с трудом.
Пальцы у Лизы скоро заледенели, а руки покраснели. «Бр-р! Вот сейчас еще глаз отчищу, и все…» — она так увлеклась спасением Арнольда, что напрочь забыла о том, зачем пришла его навестить. Но едва Лиза покончила со снежками и стала ожесточенно дуть на озябшие руки, верблюд ощутимо и мягко вздохнул ей прямо в ухо. Лиза вздрогнула и посмотрела на него повнимательнее. «Это ты?» — осторожно спросила она. «Конечно же, я, — отозвался Арнольд гортанным голосом. — Большое спасибо». Лиза уже хотела узнать у него, не болит ли глаз, но тут ее цепко взяла за плечо какая-то незаметно подкравшаяся старушенция с выцветшим ридикюлем из порыжелой кожи, которому, как и его хозяйке, на вид было не меньше ста лет.
— Девочка, ты зачем трогаешь скульптуру? — строго спросила она.
— Я не трогаю, — испуганно отозвалась Лиза. — Я просто… я снег счищала.
— А на газон зачем залезла? — продолжала настырная старушка.
Лиза хотела было возразить, что все равно почти зима и на газоне ничего не растет, но, по счастью, обладательница ридикюля заметила неподалеку еще каких-то нарушителей и, забыв про Лизу, поспешила восстанавливать порядок. А Лиза, которая больше всего на свете не любила оправдываться перед такими вот старушками, подобрала мешок с формой и помчалась прочь.
…Она перевела дух только на Петроградской. С карнизов звонко капало, сосульки сверкали, как бриллианты, а из водосточных труб время от времени с грохотом рушилось ледяное крошево. Приходилось то и дело задирать голову и проверять, не целит ли тебе в голову очередная сосулька. И тут Лиза снова услышала какой-то голос, нет, даже два — скрипучие и сварливые, они громко переругивались где-то вверху:
— О, глянь, рыжая идет. А давай ей на голову бабахнемся?
— Да ну, висим себе и висим. Солнышко, высоко, красивый вид… Бабахнешься — разобьешься, а тебе что, жить надоело?
— Так ведь все равно потом когда-нибудь или упадем, или растаем. Давай хоть напакостим кому-нибудь напоследок, а?..
— Отстань! Дай повисеть спокойно!
— Ага, спокойно, как же! Щас ка-а-ак придут эти, с лопатами да ломами, да ка-а-ак стукнут тебя — мокрого места не останется… Вон, смотри, бабулька ковыляет, давай на нее свалимся, а?
— Слушай, ну что ты пристала?! Мало того, что у тебя из носу каплет, так еще зудишь над ухом!
— Это где же это у меня нос, а у тебя уши, а?! Ну все, ты как хочешь, а я прыгаю! Счастливо оставаться!
Лиза так заслушалась, что едва успела отскочить в сторону: одна из двух переругивавшихся сосулек (а это были явно их голоса) внезапно оторвалась от карниза, на котором ее удерживало какое-то чудо, и с грохотом разбилась на мелкие кусочки прямо перед Лизой.
— Ничего себе! — громко сказала Лиза в полном изумлении, на всякий случай отскочив к краю тротуара.
В тот день ей долго не удавалось сосредоточиться на уроках. До самого вечера она просидела над тетрадками и учебниками, мечтательно глядя в окно и заново переживая сегодняшние события. Ей и в голову не приходило, что дальше будет еще интереснее…
— Не хорохоришься больше, — произнес в кромешной темноте голос, который был хуже любых слов на свете. Принадлежал он очень высокому сутуловатому силуэту, понемногу обрисовывавшемуся в темноте. — Что, дома оказалось не так уж уютно, а?