тник которого стоял вокруг ее головы, напоминая перепончатое крыло. Чтобы корона лучше сидела, зеркала сочинили Маргарите иссиня-черную прическу из длинных, причудливо уложенных прядей, перевитых нитками черного жемчуга.
— Значит, решил уговаривать, — стараясь сохранять хладнокровие, выговорила Марго, — Мечта-а-а, только, к сожалению, не моя.
Ей ужасно захотелось запустить в зеркала хоть чем-нибудь, но, кроме смартфона, ничего не нашлось, поэтому она вытащила скомканный носовой платок и швырнула его в ближайшее зеркало. Не докинула и тут же поняла, почему — помешали пышные бархатные рукава невесть откуда возникшего на ней платья, длинного, черного, в точности как в зеркале. Платье поблескивало и поскрипывало, потому что сплошь было расшито чем-то сверкающим и твердым, уж точно не стекляшками. Марго фыркнула и решительно рванула платье с плеча, пытаясь высвободиться. Бархат не поддавался, а жесткий корсаж норовил удушить. Прическа развалилась на длиннющие косы, от резкого движения они начали хлестать Маргариту по лицу и бокам. Каменья и жемчужины, украшавшие платье, градом застучали по полу.
— Да ну тебя, у меня во дворце свое Зеркало есть! И Сокровищница! — Маргарита понимала, что кричит замку ужасную чушь, и даже мельком подумала, что когда-нибудь потом еще посмеется над собой — мол, в такой ответственный момент не нашла слов получше. Но ей было все равно, главное, чтобы замок услышал. — Отцепись!
В зеркалах отчаянно извивались Маргариты в черных нарядах, и наряды эти все менялись и менялись. Марго почувствовала, как запястья ей стискивают тяжелые браслеты, а на горле с хищным щелчком замыкается холодное массивное колье. Откуда-то из-под потолка на нее беззвучно, как крупный черный снег, сыпались перстни и серьги, к ногам, змеясь, сползались ожерелья. Воздух заткала паутина черных кружев, какая-то мантилья не то шаль взвихрилась и обмотала горло, а волна драгоценностей тем временем поднялась Марго по щиколотки, отвратительно похрустывая под ногами, словно тысячи дохлых жуков.
«Неужели замок так и задушит меня этими дурацкими украшениями, и Инго никогда не узнает правду?!» — в отчаянии подумала Марго и опять выкрикнула:
— Ничего мне от тебя не надо!
Шорох и стук замерли.
Зеркала внезапно опустели. Потом погасли, и теперь едва светилось только одно, прямо перед Марго.
Замок пытается взять меня на измор, поняла Маргарита. Решил искушать и запугивать, пока я не сдамся, пока сознание у меня не замутится от отчаяния и усталости.
Из глубины зеркала прямо на нее выплыла прямая высокая фигура в черном плаще с капюшоном. Из-под плаща неторопливо выпросталась длинная рука с извилистыми бледными пальцами, сбросила капюшон, и Марго вскрикнула от неожиданности. В зеркале возникло лицо диктатора, хорошо известного по сотням исторических фотографий — с косой челкой и ниточкой усов под носом. Потом оно расплылось, и его сменило другое, не менее известное, и третье, и четвертое… Усы щеткой, лицо сплошь в оспинах… Огромный лысый лоб и глазки щелками… Мордочка хорька, блеск пенсне… Всех или почти всех Маргарита узнавала. «Римский император… Кровожадный хан… Палач из концлагеря… — бесстрастно говорила себе она, будто комментировала учебный фильм, но долго сдерживать гнев не получилось. — Ничего себе компания! Только безмозглые бараны преклоняются перед такими отбросами! Изощренные убийцы, бессовестные негодяи, безумные властолюбцы, все как на подбор! И этим он думает меня купить? Напугать? Подчинить?! Кем же он меня считает? А, понятно: порядочные люди сюда не суются и завладеть им не пытаются!»
Отражение в зеркале как будто услышало ее мысли. В тот миг, когда Марго показалось, что фигура в плаще вот-вот шагнет сквозь стекло и выйдет из рамы, произошла последняя метаморфоза — на секунду мелькнуло костистое старческое лицо, знакомое Маргарите по фотографиям великого музыканта Притценау, а потом его сменило другое, много моложе — холодное, точеное, принадлежавшее Мутабору — такому, каким Маргарита запомнила его со снежной осени в Петербурге, когда он явился там под видом виолончелиста Изморина.
И тотчас со всех сторон, сначала потихоньку, а затем все громче, зазвучала музыка — низкий голос виолончели. Певучий, вкрадчивый, он уговаривал, умолял, стелился, как вечерняя дымка над водой, и у Марго сжало горло — так прекрасна была эта музыка, столько в ней было и нежности, и тоски, она гладила бархатом по сердцу, кружила голову. Эту музыку Маргарита никогда раньше не слышала и поняла, что играет ее Изморин — талантливейший музыкант, который возник в Петербурге ниоткуда на несколько осенних дней, когда наводнение затопило город, а потом сгинул навеки, и вместе с ним навеки сгинула эта музыка, гибельная, но красивая, сгинула без следа, и это было мучительно несправедливо. Ее хотелось слушать и слушать, погрузиться в нее, как в прохладную воду, и никуда уже не идти, опуститься прямо на холодный каменный пол, прислониться к стене, уснуть под эту мелодию, дать себя убаюкать, и пусть даже сон будет вечным, лишь бы музыка не умолкала, лишь бы пела виолончель под виртуозными руками Изморина.
Музыка кружила, обволакивала, усыпляла…
Она пеленала, как паук муху, обвивая все новыми и новыми невидимыми нитями.
Марго застыла.
Светлые, почти белые глаза смотрели прямо на нее. Уголок тонких губ дрогнул в улыбке. Изморин протянул ей руку. И там, в зеркале, Марго увидела саму себя рядом с ним. Еще мгновение — и он дотянется до нее.
А вдруг, если Изморин до нее дотронется, замок все-таки сделает ее своей хозяйкой?
— Нет! — Маргарита отшатнулась. Потом наклонилась, зачерпнула пригоршню драгоценностей и с размаху запустила ими в видение.
Зеркало чавкнуло, проглотив браслеты и перстни, и погасло вместе с видением.
Марго почувствовала, как накативший было страх опять уступает место злости. Да за кого ее тут принимают, в этом разнесчастном замке? И, кстати, кто принимает? Нету никакого Изморина, она сама видела, как Инго с ним расправился. Это сам замок ее уламывает, не верит, что она отказалась от трона. Но не на ту напал! Надо же, решили купить, как дурочку — на тряпки, на бусики и колечки! Подманить на галерею тиранов, один другого гаже! На красавца в черном плаще!
Ах, скажите, пожалуйста, музыка! Да эта музыка чуть не погубила Петербург! И вот только что чуть не задурила голову ей, Маргарите! Зачем нужна такая музыка, если от нее одни беды?! А сама Маргарита написала похожую, но только чтобы подманить замок, и сотрет ее из памяти, как только выберется отсюда!
Как она и опасалась, замок не отступался.
Зеркало мигнуло и вновь засветилось — и в нем, наплывая одна на другую, замаячили знакомые лица, только почему-то мутные, размытые, как под илистой водой.
Марго увидела тронный зал — на сей раз в Радингленском дворце. И коленопреклоненного Инго. И рядом с ним поникшего Филина и обоих Конрадов, согнувшихся в подобострастном поклоне. А потом темницу с зарешеченным окошком, и на голом каменном полу — Лизу, которая сжалась в комочек, как испуганный лисенок в клетке. А потом все это заслонило мертвое лицо королевы Таль — постаревшее, строгое и усталое.
Вот тут-то Маргарита и не выдержала.
— Ах ты, гадина! — истошно завопила она и ринулась прямо на зеркало. — Так, значит, да? Это ты думаешь, я такая?! О таком мечтаю?!
Марго с размаху пнула зеркальную поверхность тяжелым своим ботинком и замолотила по ней кулачками, но зеркало прогнулось, и вместо звона разбитого стекла она опять услышала отвратительное скользкое чавканье, и отшатнулась, как от болотной трясины. Дрожащими от гнева руками Марго с новыми силами рванула с себя расшитый бархат. Голове стало легче — фальшивые косы исчезли. Подол с треском разодрался. Теперь платье разлезалось прямо под пальцами, превращаясь в песок, в колючки, в труху, прах, тлен. Вместо кружев в воздухе повисли клочья липкой паутины, а из нее десятками разбегались пауки. Ожерелье соскользнуло с шеи, зашипело и проворно поползло прочь асфальтово-серой гадюкой с черным узором вдоль спины.
— Опять не угадал, я их всех не боюсь, просто противно! — Марго с омерзением смахнула с лица хлопья не то пыли, не то сажи. — Ты еще крыс забыл добавить, ах, какое упущение! И скорпионов, скорпионов побольше! И еще ядовитых муравьев, с теленка размером, чтобы уж совсем как в кино! — Она отплюнулась.
На самом деле ей было очень страшно, даже кончик носа похолодел и коленки подогнулись. И замка она боялась, чего уж там — и презирала, и боялась, как боятся злобного бойцового пса, которого плохо выдрессировали. Нет, нельзя, чтобы он учуял ее страх — раз он к тому же пытается читать мысли! Сначала Маргарита нарочно заставляла себя разговаривать с замком резким, пренебрежительным тоном, надеясь, что это поможет, а теперь уже вошла во вкус, ей даже жарко стало, и руки дрожали уже не от страха и не от волнения, а от злости.
Зеркало погасло, сплошная темнота перед Маргаритой разъехалась, и она, чихая и обдирая локти, вывалилась через какую-то щель к подножию лестницы. Но даже не успела подняться на ноги, потому что каменные плиты вздыбились и закачались. Марго, не долго думая, прыгнула на первую ступеньку, потом на вторую — и понеслась, перескакивая через ступеньки, подальше от проклятых обманных зеркал, а ступени у нее за спиной подскакивали и гремели.
Когда грохот затих, и Марго замедлила шаг. Никто за ней не гнался, стало подозрительно тихо. Замок выжидал.
— Не выгорело, да? — язвительно спросила Маргарита в пространство. — Я сюда не за этим пришла, и не надейся, ты, цепная псина, шея-мерзнет-без-ошейника!
Она осмотрелась и присвистнула.
— Да-а, — протянула Марго. — Вот теперь на меня можно не тратиться, теперь мы показываем все как есть. Ну у вас тут и грязища. Может, делегировать к вам наших дворцовых домовых? Нет, не заслуживаете!
Бывший кокон доппельгангера Мутабора прекратил всякие попытки очаровать строптивую гостью. Не стало кружев и бархата, ажурных решеток и мраморной резьбы, чугунных лилий, тяжелых занавесей. Остались огромные пустые пространства, гниющее дерево, ржавый металл, плесень, лужи тухлой воды на потрескавшемся полу.