Ближе к середине реки прогудела моторка. Виднелись исследованные нами поля кукурузы и подсолнухов. Какой же хороший был тогда день! На том берегу у камышей купалась группа старших пацанов. С ними были визжащие девчонки – их сверстницы. Они смеялись и брызгались друг на друга. Я смотрел на это веселье и думал о том, что счастье и несчастье могут находиться совсем рядом. А еще я, как ни всматривался, не видел на тех, с того берега, плавок и купальников. И от этого сердце застучало быстро-быстро. Но, наверное, мне показалось. Может, у меня со зрением что-то не то стало?
Я кинул в воду несколько камней, которые проскакали лягушкой по водной поверхности, и поплелся-таки к месту нашего купания. Наташа и Катька были там и лежали на берегу, застеленном стареньким покрывалом. Витьки с ними не было. В воде плескалось несколько местных пацанов помладше.
– О, здоро́во, Диман! – как всегда панибратски, поприветствовала меня Катька.
– Привет, – выдавил из себя я.
Наташа казалась немного взволнованной. Она приветливо помахала мне рукой с земли, немного виновато посмотрела на меня и тихо поздоровалась. На ней был голубой купальник, который очень ей шел.
– А где Витька? – спросил я у нее.
Наташа пожала плечами. Я уселся на их подстилку и не знал, как продолжить разговор. Катька ходила по-над берегом по колено в воде и звала нас купаться, но, не дождавшись какого-то внятного ответа, погрузилась в воду и поплыла на глубину. Наташа смотрела ей вслед и молчала. Мне хотелось многое сказать и расспросить обо всем, но слова не клеились. Я был погружен в мысли о том, что сегодня Витька мог признаться ей во всем, о чем он разоткровенничался вчера со мной. И думал, что второе признание за день будет выглядеть как-то глупо, неестественно, вторым сортом. Тем более неизвестно, что ему ответила Наташа.
– Дим, – обратилась ко мне она, – ты завтра ведь уезжаешь.
– Да, – встрепенулся я.
– Мне кажется, ты о чем-то хотел мне рассказать.
У меня зазвенело в ушах от ее слов. Я, конечно, давно собирался, планировал, проговаривал вслух, думал, как это может произойти, но никак не мог себе представить, что Наташа сама может подтолкнуть к разговору. Меня переполняло жуткое волнение. Сердце выпрыгивало из груди. Наташины глаза мягко изучали меня, выжидали чего-то важного.
– Ты мне снилась сегодня. Ты, я, Витька и Клопиха – как наяву. Мы ловили рыбу, а потом спасались от бабки Машки с тяпкой. Я куда-то провалился, а ты убежала с Витькой. Короче говоря, рад за вас, – выдавил я из себя многозначительно.
– То есть? – Наташа нахмурилась. – Что значит рад? Я не понимаю тебя.
Во мне пульсировало волнение, било внутри груди боем курантов, глушило, как рыбу динамитом, и размывало все вокруг, как ливень на стекле. Лучше ситуации для признаний представить было нельзя. Поблизости никого. Было уже поздновато для купания, почти все разбрелись по домам. Катька плавала где-то вдали. Мы вдвоем. Может быть, даже впервые за долгое время. И уже сложно отвертеться. Я глубоко вздохнул. Воздух распирал мою грудь, но ничуть не придавал решимости.
Кто вообще придумал эти признания? Почему обязательно надо начинать дружить со слов «Я тебя люблю»? Их же так трудно произнести!
– Есть один человек, которому ты очень нравишься! – выпалил наконец я.
Наташа молчала и уже, казалось, была готова заплакать.
– Не просто нравишься. А намного больше. Я это точно знаю. Ему бы хотелось быть с тобой.
Я говорил медленно. В горле было сухо, как на летней деревенской грунтовой дороге.
– И кто он?
Сердечные молоточки, казалось, вспенили и закипятили мою кровь, которая жгучим потоком лилась внутри меня. Мои руки вспотели и немного дрожали от волнения.
– Ты его хорошо знаешь. Он достоин. Это Витька.
Наташа была ошарашена. На ее лице я прочитал полное недоумение. Она поморгала своими длинными ресницами, развернулась к реке и поскакала в воду, легко подпрыгивая на своих тоненьких ножках. Наташа подняла высоко руки и рыбкой нырнула в речную толщу.
Почему я так сказал – не знаю. Никакое благородство мною не двигало. Я не думал о желании помочь другу или еще о чем-то таком. Просто так получилось. Случайно.
Наташкина голова была уже метрах в двадцати от берега, там же недалеко плавала и Катька. А я сидел на берегу и думал о том, что же я натворил. Почему сказал не про себя, а про Витьку? Ведь лучше себе и представить нельзя было ситуации!
И еще меня смутила реакция Наташи. По-моему, когда тебе признаются в любви, пусть даже не своей, а чьей-то, человек должен вести себя по-другому. Ну, радоваться, например: наконец-то меня кто-то любит, как приятно! И соответственно такие мысли должны вызывать радость, ликование какое-то, а не желание охладиться. Об этом я и размышлял, пока из кушерей не появился Витька. Он загадочно выглядел. На смущенном лице играла странноватая улыбка. Витька подошел ко мне, уселся рядом и толкнул меня плечом вместо приветствия.
– Плавают? – спросил он, кивнув в сторону Наташи и Катьки.
– Ага.
Девчонки были довольно далеко от берега, иногда посматривали в нашу сторону. Было видно: они что-то обсуждали. Витька подал свой корпус назад, оперся на локти и всматривался в речную даль.
– Сейчас все увидите! Получилось кайфово! Даже не думал, что так может быть!
До меня его слова доходили с трудом. Я был под впечатлением от разговора с Наташей и не очень понимал, о чем говорит Витька. Еще мне думалось о том, что теперь Наташа посмотрит на него совсем другими глазами, потому что будет знать о Витькиных чувствах. Правильно ли я поступил? А чёрт его знает! Интересно, как к этому отнесется он сам? Почему же я не сказал про себя? Был такой шанс! Вот это точно себе не прощу!
Сестры не торопясь выходили на берег, но на нас смотрела только Катька. Скажу откровенно: глаза ее не были добрыми. На лице Катьки была смесь насмешливой иронии, превосходства и решительности. А Наташин взгляд блуждал где-то по берегу реки и нас с Витькой не достигал. Она была расстроена, чем наращивала мое волнение. Ситуация меня беспокоила гораздо больше, чем Витькины слова, которым-то я и значения не придал.
Наташа развернулась к нам спиной и выкручивала свой мокрый хвост, а Катька двинулась в нашу сторону:
– Так, приколисты, встаем с покрывала!
Она резко схватила за край подстилки и своим мощным культиваторным хватом стала тянуть ее на себя.
– Маленьких любой дурак обидеть может. Ясно вам?
Катька стояла над нами в малиновом с горошком купальнике и дергала за край покрывала. В ней, как в старшей сестре, вместе с определенными новыми формами тела, которые было отчетливо видно здесь, на пляже, неожиданно проявились и первые черты потенциальной матери, вступившей на славный, но рискованный путь защиты юного поколения от притеснителей. Очевидно, что в нашем случае в качестве предполагаемого обиженного детеныша выступала младшая сестра – Наташа.
Кстати, эти черты в Катьке уже давно разглядела баба Нюра, которая по-соседски часто заглядывала к нам в гости и регулярно расписывала Катькины достоинства: «Справная девка растет, настоящая казачка будет. Смотри, Димка, и накосить сумеет, и мешок на плечо взвалит, и детей вынянчит. Сразу видно, что здоровая будет! Не то что ее сестра. Как ее там? Наташка. Задохлик настояш-шай! Разве она детей и хозяйство выдюжит[46]? А эта – кровь с молоком!» Мне эти слова казались немного обидными, и я предпочитал, чтобы не спорить со старшими и не придумывать оправдания, кривить рожи, как будто съел что-то кислое.
– А кто кого обидел? – встрепенулся Витька.
– Да вы же! Ты и Димка – два козла-приколиста. Нашли тему для шуток!
Мы с Витькой переглянулись.
– Да никто не прикалывался, ты чо? – оправдывался Витька.
Но Катька свернула покрывало, засунула его под мышку и вместе с Наташей, не глядя в нашу сторону, удалилась с берега.
– Что с ними? – Витька повернулся ко мне.
Я пожал плечами.
Нет ничего важнее
Мы с Витькой сидели в кушерях – в нашем местечке, в развалюхе-халабуде на поваленном дереве. Вокруг небольшим глиняным уступом виднелся периметр чьего-то бывшего дома. К растущей по центру акации были прислонены три срубленные ветки. Они, конечно, не спасали от дождя, но и солнце здесь, в зарослях, не палило. Так что определенный уют существующая даже условно стенка создавала.
Раньше, как рассказывали местные, здесь вместо зарослей располагалось несколько деревенских дворов, но хозяева их давно покинули. Широкая степная река, огибавшая село, по весне не жила в границах своих берегов, властно разливалась, затапливая ближние к воде огороды и подворья. Каждый раз приводить в порядок утонувшее хозяйство было тяжело, и жители четырех дворов, на которых сейчас зеленела буйная поросль, предпочли бросить обжитое место и обосноваться заново в другой части деревни – повыше. Первыми были те, чей двор омывала с двух сторон река, делающая свой разворот в этом месте. За ними последовали и соседи. Дома их уже давно разобрали по досточкам, и остались только глиняные контуры вместо саманных[47] стен. А дворы, где когда-то текла деревенская жизнь со своими радостями и горестями, густо заросли камышом, репейником, широкими вязами, колючими акациями. Кое-где из тех прошлых дней сохранились плодовые деревья – алыча, жердёлы[48], вишни, тёрн, дикая груша.
На теперь уже ничейном берегу реки образовалось место для купания и рыбной ловли. Кушери отделяли деревенский пляж от огородов. Первым из них был бабы-Люсин, за ней – Клопы. В зарослях по чьим-то бывшим дворам были протоптаны вертлявые дорожки к широкой прогалине между камышами, где собирались со всей ближайшей округи желающие окунуться в реке. Молодежь постарше находила за камышами и в кушерях много укромных местечек для поцелуев и бесстыдных объятий. Кто-то рыбу ловил здесь. По весне тут раков была уйма – и все с икрой! Их и руками ловили, и бреднем. В обеденный перерыв детей с бабушками на речке была целая прорва. И мы тоже с девчонками ходили на этот пляж, а потом часто сидели на нашем месте: костерок палили после купания, болтали, в карты играли.