Нажарившись на солнце и накупавшись до посинения губ, мы исследовали местность около берега. В траве тут и там возвышались земляные пирамиды. Здесь, у речной полосы, почву никогда не вспахивали и кротов не беспокоили. И если судить по количеству земли, вытащенной наверх, их тут было видимо-невидимо.
– А давайте суслика поймаем! Вон его нора! – заверещал Витька.
В траве виднелась небольшая вытоптанная площадка, сбоку которой располагался вход в подземное жилище.
Витька помчался к лодке и притащил полный воды черпак, вырезанный из какой-то пластиковой канистры. Но как только он наклонился к норе и стал тонкой струйкой заливать жидкость внутрь, послышался звонкий голос Наташи:
– Стой! Зачем ты это делаешь? А если у суслика там детки? Зачем ты так?
Витька не ожидал такой реакции. В его планах было удивить, рассмешить, позабавить, но никак не расстроить или предстать в виде жестокого и бессердечного.
– Да ему в нору можно и пять ведер залить! Они, эти норы, по двадцать метров бывают! У них же там ходов и выходов много! А суслики хитрющие очень, их так просто не поймаешь. Да и если дождь идет, то в нору заливает. У них все предусмотрено, – оправдывался Витька.
Но все равно было заметно, что Наташина реакция его расстроила. А я для себя отметил еще одно ее качество – доброту. Впрочем, я и так в любом Наташкином поступке видел только доброе, изысканное и светлое.
Вокруг было безлюдно. Недалеко располагались колхозные поля, разрезанные надвое лесополосой. Слева от нее во всю ширь обзора простирались желтые шляпки подсолнухов, только набиравшие сок. Справа шумели кукурузные громадины выше нашего роста.
– Пойдемте тогда лучше кукурузы наломаем! – предложил Витька еще одну инициативу.
Возражений уже не было, и мы двинулись к зарослям.
Катька в своем малиновом купальнике, обогнав всех, помчалась к кукурузному полю. Она подбежала к невысокому стеблю и ухватилась за торчащий кукурузный кочан, затянутый зеленой многослойной одёжкой, повисла на нем всем своим весом и оторвала его. Добравшись до молочного початка, Катька впилась в него зубами и замычала:
– Какая вкуснота!
Кочан был совсем еще молодой и нежный.
– Не такие надо рвать! Надо, чтоб желтенькие были, хоть чуть-чуть, – многозначительно сказал Витька. – Смотрите, чтоб волосы на кукурузе были засохшие. Тогда, значит, спелая.
– Сам ты волосы! Рыльца! – решил я продемонстрировать свою осведомленность.
Про эти рыльца, кстати, сам узнал месяца за два до этого, на биологии, когда наша училка точно так же надо мной смеялась. Странно то, что в журнале про сельское хозяйство, который я читаю, про кукурузу ничего никто не писал, а то б я узнал раньше! Ну да ладно. Я ведь уже в курсе. А то разумничался тут!
Мы разбрелись по полю в поисках спелых кукурузин. Я держался неподалеку от Наташки и поглядывал на нее. Она была меньше всех и тоньше, и справляться ей с мощными початками было нелегко. Наташа на стебле раскрывала зеленую обертку с подсохшими волосками и, найдя первый спелый кочан, тщетно пыталась его оторвать.
– Давай я тебе помогу, – подскочил я.
Наташа посмотрела на меня своими серыми глазами, и я утонул.
Вчера вечером после того, как мы проводили девчонок с посиделок и отправились по домам, я улегся в скрипучую пружинную кровать с мягкой периной и представлял сегодняшний день. Думал о том, что во время купания возьму Наташку за талию, чуть подниму на своих руках. А она будет нежно смотреть на меня. В моих вечерних фантазиях Катька с Витькой не присутствовали – только мы вдвоем с Наташей. Потом я думал о том, как расхрабрюсь настолько, что прикоснусь к ней своими губами. И она все поймет. Мы будем стоять в речке обнявшись и целоваться.
Я почувствовал на своей руке Наташкину ладошку. Она смотрела на меня и слегка улыбалась. Рядом стояла кукурузная бамбучина с кочаном. Мне показалось, в этой ситуации самый верный путь к сердцу Наташки – наломать ей кукурузы столько, чтобы она впечатлилась и поняла, как я сильно ее люблю. Я решительно шел по рядам и неистово, от большого чувства, обрывал зеленые оболочки початков, выискивая самые спелые и красивые кукурузины.
Наташа несла нашу общую добычу за мной, а когда та стала выпадать из рук, пришлось по-джентльменски снять с себя парадную футболку, уже побывавшую в реке, завязать на горле узел и этот образовавшийся мешок набить кочанами. Мне грела душу мысль о том, что это наше первое с Наташей общее дело, связанное с домом, уютом, бытом, едой. В наш общий мешок – мою футболку – мы с ней собирали кукурузу на двоих, вместе, как одно целое. Так не хотелось, чтобы эта история заканчивалась, но Витька и Катька, нарвав початков вдоволь, начали подавать голоса и окликать нас. Времени было уже много. Солнце сбавило градус своего жара и снизило яркость. Нужно было возвращаться.
Вчетвером мы сели в лодку и в хорошем настроении поплыли обратно. Я хоть и не смог реализовать то, о чем думал ночью, все равно чувствовал себя счастливым. Столько прекрасных мгновений грели мое сердце – мы были с Наташей вместе так долго! Она так же сидела на носу лодки и задорно улыбалась. Нос и щеки ее были розовыми – обгорели на солнце, а мы с Витькой были красными полностью, как раки, которых мы так и не поймали.
– Завтра давайте еще поплывем! Теперь уже за раками! Сегодня не успели, а завтра точно!
С Витькой никто не спорил. Катька с Наташкой выглядели довольными. Мы отвезли девчонок к мостику, откуда забирали их, и поплыли ставить лодку. Пока нас еще не кинулись искать, нужно было вернуться домой. Вытащив лодку на берег, мы вышли из камышей. Справа у бахчи Клопов возился дед Пашка, и идти по огородам расхотелось. Мы решили незаметно проскочить по-над камышами и сквозь кушери пробраться на улицу, но не тут-то было.
– А-а-а, это вы лодку брали! Кто вам разрешал? Ну, я вас сейчас! – услышали мы грозный голос.
Клоп наносит ответный удар
Изо всех деревенских дед Пашка Клоп был единственным лысым. Почему природа забрала у него волосы – неизвестно.
Я до сих пор думаю, что это, возможно, потому, что концентрация гадостей в его голове как-то негативно сказывалась на густоте растительного покрова. Волосинки в ядовитой среде не могли расти и выпадали одна за одной. В пользу моей версии говорило то, что шевелюра покинула Клопа как раз там, где предположительно находился отравленный ненавистью мозг, а оставшееся условно волосяное обрамление головы сзади, чуть выше шеи, контурно, но весьма демонстративно очерчивало его границы.
Мое предположение о причине лишения волос вытекало из информации моей престарелой учительницы алгебры Татьяны Никаноровны, которая на каждом уроке рассказывала, что через макушку человека непрерывно происходит энергетический оздоровительный обмен с космосом. Поэтому если в данном контексте рассматривать случай деда Пашки, то его облысение – естественная реакция организма, попытка убрать волосяной барьер на пути лечебного воздействия со стороны небесных покровителей.
Кстати, Татьяна Никаноровна начиталась этого добра в «Мире наоборот» – новом приложении к областной газете «Донской комсомолец», посвященном потусторонним силам и внеземным цивилизациям. Видимо, журналисты издания, десятилетиями писавшие об успехах ростовского обкома ВЛКСМ и наблюдавшие перестроечные кульбиты, могли сохранить психическое здоровье и себя в профессии, только найдя новых героев для прославления: контактеров, уфологов, астрологов и экстрасенсов. Служение марксизму-ленинизму было с комсомольским задором сменено на поклонение перед вещавшими по центральному телевидению Чумаком и Кашпировским, пропаганду уринотерапии и разжевывание заманчивых перспектив знакомства с пришельцами.
Татьяна Никаноровна, по словам пацанов из нашей школы, под впечатлением от материалов газеты в своей малогабаритной кухне соорудила пирамидообразный потолок, который обклеила изнутри серебристыми вкладышами от дефицитных шоколадных конфет. Сделано это было с целью обеспечения более надежной связи со Вселенной. После занятий – а учительница жила на первом этаже двухэтажки – Татьяна Никаноровна садилась под купол пирамиды, медитировала, а затем проверяла тетради с домашними заданиями. Да, математичка у нас была весьма продвинутая особа, а может, и просто… двинутая.
Но вернемся к лысине Клопа. Витька не разделял концепции оздоровительного обмена и был сторонником более категоричного варианта объяснения. Он считал, что у деда Пашки мозгов вообще нет, вместо них старая матрасная вата, в которой клопы и живут, следовательно, лечить там нечего. Но в целом Витька сходился со мной в том, что в выпадении волос виновата интоксикация, то есть отравление организма человеческой злобой.
Расходились наши представления лишь в том, на что же похожа голова деда Пашки. Я говорил, что на огромную блестящую коленку. На это Витька отвечал, что на коленях не растут волосы по бокам. Его собственной версией было то, что обтянутый череп Клопа похож не на коленку, а на задницу. Но, на мой взгляд, полного анатомического сходства тоже не наблюдалось в силу отсутствия зримого разделения левой и правой части головы, как это четко реализовано в объекте сравнения. Катька говорила, что его голова – яйцо с волосяным обрамлением.
– Предлагаю его называть «страусиное яйцо»!
– Лучше уж Фаберже – яйца такие есть! Так и ему будет непонятно, и нам смешно! – предложил я.
– А кто это – Фаберже? – спросил Витька.
– Есть такая злобная птица, и у нее яйца волосатые, типа как у Клопа голова! – придумал я на ходу.
Думаю, эти шуточки были для деда Пашки не новы. В деревне, уверен, и не такое придумывали, но насмешки его смущали, поэтому он все время носил головные уборы. А может, он этой кепочкой мешал энергетическому обмену с космосом, кто знает? В ней он был и сейчас на огороде – стоял и орал на нас.
Я хотел было дать деру, но Витька развернулся к деду и прокричал ему:
– Мне баба Люся разрешала лодку брать всегда! Она не ваша!