– Я тебе дам «не ваша»! Умный нашелся! Быстро бабке твоей скажу, что вы тут творите! Больше чтоб не брали! Сегодня же ее цепью прикую – и всё! Будет вам!
Дед еще что-то кричал вслед, а мы с Витькой шли по-над зарослями и возмущались.
– Нашелся тут – Фаберже! Точно Клоп! Жалко ему чужой лодки! Своей мало! Браконьер несчастный! А ведь расскажет! И больше лодку не увидим! У него, что ли, теперь спрашивать? Да у него снега зимой не допросишься! – бухтел Витька. – Надо было ее не сюда ставить, а у себя в камышах спрятать.
Я шел и думал о том, что если дед Пашка на самом деле не даст лодку, то мы завтра ни за какими раками не поплывем. Все мои мечты провести еще один такой же прекрасный день, как этот, рушились на глазах.
Дома уже начали беспокоиться. Бабушка собиралась отправиться на поиски. На столе стоял остывший обед, после быстрого поглощения которого начался второй этап картофельной страды. Не зря наши предки это слово таким придумали. Страда – от слова «страдать», что значит «умирать», «кончаться в муках». Мы с Анькой, которая со мной почему-то не разговаривала, наверное, из-за того, что я не взял ее с собой, выбирали картоху и страдали под солнцем, которое верно шло к закату, но светило еще вовсю. Все мои мысли были о том, какой чудесный день мы провели с Наташей, и как горько было думать о том, что мы завтра можем остаться без лодки.
Мои рассуждения прервало увиденное. К нашему огороду через соседские угодья решительной походкой двигался дед Пашка Клоп. В груди у меня похолодело. Он опирался на какую-то палку и, как мне казалось, планировал ее использовать в качестве орудия нападения.
Бабушка тоже увидела соседа, остановила процесс выкапывания очередной картофельной семьи. Она оперлась на черенок лопаты и смотрела в сторону Фаберже. Отношения между «нашими» и Клопами были, на мой взгляд, не очень. В гости они друг к другу не ходили, и если заводился разговор о них вечером на лавочке, то вспоминались какие-то комичные истории, демонстрирующие их недалекость, глупость, жадность и тому подобное.
Так, например, их внучка Танька пользовалась репутацией непутевой, то есть недалекой, или, как еще говорила бабушка, «зрячей». Не потому, что она обладала прекрасным зрением, наоборот. Танька все время щурилась, видимо, оттого, что с глазами были какие-то проблемы, хотя очки не носила. «Зрячая» – от слова «зря». Так вот эта Танька была еще, по деревенскому мнению, и известной «засранкой», потому что «выросла будь здоров, а ума нет». Витькина бабуля все время рассказывала, как она «вырядилась в платье новое, мать ей сшила, красивое с оборочками, бретельками. Носила его дня три, пока не замызгала. Нет чтоб постирать, так она его задом наперед надела и пошла на гульки. И думает, что никому не видно ее спину в пятнах». Ростом Танька удалась выше моего деда. Почему она такая вымахала – неизвестно. Все Клопы невысокие, а Танька как каланча. Да еще и темноволосая, а родители-то ее светлые.
Говорили, что клоповский сынок в молодости Танькину мать от ревности гонял по всей деревне. А сейчас как ни приедет, так пьянющий по двору еле ходит, но ругаться на всех своих у него сил хватает. Когда Танька шла мимо нашего двора, дед с бабушкой всегда над ней подсмеивались, типа: «Вон пошла, непонятно, то ли пешая, то ли верхом на лошади поехала» – так она над забором возвышалась. А еще Танька любила так разукрашивать себя, что даже какой-нибудь американский индеец племени команчи в своей боевой раскраске выглядел бы как бледная моль по сравнению с Танькой, которая собралась съездить в город. Мой дедушка, убежденный сторонник естественной красоты и противник декоративной косметики, на этот счет всегда говорил: «Накрасилась, как обезьяна американская». В тот год Таньки видно не было, говорили, замуж кто-то ее взял. Может, косметика на кого-то подействовала.
Дед Пашка подошел к нам:
– Пришел, Матвеевна, к тебе ругаться. На внука твоего.
Бабушка встрепенулась, посмотрела на меня. Не то чтобы строго, а как бы проверить, все ли со мной в порядке, не выросли ли рога или хвост чертячий. Но после того, как бесовские атрибуты не были обнаружены, она с удовлетворением повернулась к Клопу:
– Что натворил?
– Мало того что лодку Люськину берут без спроса, так еще кавуны[29] на нашем огороде все порвали-потоптали. Жрали и шкорки в камыши кидали! Да еще из кубарей все повытрясли! И рыбу, и раков!
Дед Пашка с ненавистью посмотрел на меня и поправил свою кепочку, как бы в знак доказательства. Из его щербатого рта летели слюни. И он не останавливался:
– Залезли на днях на тютину, по сараю ходили, там шихвер тоненький, покололи весь! С этим, с Витькой! Одно разорение от них!
Негодование переполняло меня.
– Да ничего мы не попортили! Ни шифер, ни рыбу вашу не брали. Ее и не было в кубаре! А нас за тютину ледяной водой из шланга, как фашисты в Освенциме, правильно обливать?
Дед Пашка, услышав меня, грозно приподнял палку:
– Ах ты брехун[30]! Сейчас я тебе покажу!
Тут моя бабушка решила действовать и весьма красноречиво взяла лопату за держак[31]:
– Иди отсюдова, будешь на своих палками замахиваться! А мы разберемся! Арбуза жалко – пойди наши порви, сколько надо! Или они, детвора, КамАЗ целый этих арбузов у вас съели?
С этими словами она для пущей убедительности чуть приподняла лопату над землей и, словно орудуя царским посохом, воткнула инструмент в землю между рядками, но так, чтоб ни одна картошка не пострадала.
Фаберже сплюнул и растер слюну грязной калошей. Он хотел что-то сказать, но тут из калитки скотного двора с пустым мешком вышел наш дедушка. Клоп засуетился и решил спешно ретироваться.
– Бандитов растите! Уголовников! Вот посмотри, какие глазюки злые у него, у волчонка вашего! – прошипел он.
– Не плети ерунду! Разберемся! За своими смотрите!
Клоп еще раз плюнул, развернулся и поковылял в сторону своего огорода.
Анька на меня обиженно смотрела: она не знала, что мы поедем на лодке, да еще и есть арбузы будем. Бабушка молча взяла лопату и продолжила копать. Она выглядела немного раздосадованной, и пауза казалась тягостной. Тишину разбавлял только степной ветерок, приносивший волнительную свежесть.
– Чего приходил энтот? – спросил вернувшийся дедушка.
Сердце мое заколотилось в ожидании нагоняя. Бабушка задумалась. Перед тем как ответить, она посмотрела на меня, и ее расстроенный вид вмиг улетучился:
– Да тютины ему жалко! Приходил ругаться. Ненавистный! Понапраслину[32] всякую городил!
– Клопы – они и есть Клопы. Почем зря балакать[33] – это они могут!
Я помог взвалить на плечо еще один оклунок, и дедушка двинул по дорожке в сторону сарая.
– Димка, на кляп тебе сдались их арбузы? Своих, что ли, нет? – наконец-таки нарушила тишину бабушка. Говорила она это не то чтобы сердясь, а скорее с сожалением, что мы предпочли съесть не свое, а чужое.
– Да мы всего один сорвали, и то небольшой, – оправдывался я. Было стыдно.
– Я бы их арбузы ни за что не стала кушать.
Больше никаких разговоров на эту тему за вечер не возникало.
Свиное возмездие
Все мои мысли были о том, как спасти завтрашний день. Это можно было сделать только так: забрать лодку и переставить ее в другое место. Все равно каникулы заканчивались, и можно было бы ее вернуть до отъезда. С этими размышлениями вечером я приехал к Витьке на велосипеде. Для конспирации. Бабушке я сказал, что мы решили кататься по селу, на что она покачала головой:
– Кто ж по ночам мотается на велосипеде-то? А хотя вы и сами грамотные. Голову только не теряйте.
Мы с Витькой сделали демонстративный круг вокруг лавочки, где собрались бабушкины соседки. А потом бросили велосипеды под раскидистой грушей, растущей у Витьки в центре двора, взяли фонарик и, дождавшись темноты, двинули в сторону лодки по огородам.
Южный вечерний сумрак наполнялся звуками степи. Отовсюду раздавались пронзительные трели сверчков, каких-то других неведомых насекомых. В ушах звенел писк комариных стай, собиравшихся у водной глади. Река дышала мощью своего спокойного и умиротворяющего плеска. Пахло свежескошенной травой, землей и речной влагой.
Мы подобрались к тому месту, где оставили лодку. Я подсветил фонариком. Она была там же, но прикована железной цепью к какому-то пруту, вбитому в болотистую почву. Витька подергал за цепь, пытаясь отсоединить ее от лодки, но та была прочно прикреплена к носовому кольцу. Прут тоже не поддавался.
– Чёрт! Что же теперь делать?
Витька был явно раздражен. Мы сидели в лодке, слушая шелест камыша. Планы на завтрашний день рухнули.
– Точно Клопы! Сколько от них пакостей и вони! – кипятился Витька. – К нам сегодня приходил Фаберже и начал рассказывать, какие мы воры и негодяи, сколько арбузов у него украли и рыбы с раками. Зачем брехать, что мы рыбу украли? А то, что они рыбу сеткой ловят, значит, ничего?! Браконьер несчастный! Один арбуз ему жалко! Обидно! Да я пойду сейчас все арбузы ему перетопчу, чтоб знал! Хотя нет, это уже слишком… Надо бы проучить его как-то! Только как?
Фонарик уже почти разрядился и светил совсем тускло. Я сидел и думал о том, что совсем скоро за мной приедут родители и нужно будет уезжать, а значит, расставаться с Наташей. Завтрашняя поездка была испорчена. И, судя по всему, это путешествие на тот берег должно было стать самым главным впечатлением лета.
– Я придумал! Вот смеху будет! Сейчас мы ему устроим! Будут Клопы помнить всю жизнь!
Витька искрился счастьем и задором.
– Что ты придумал? Расскажи!
– Скоро все не только узнаешь, но и поучаствуешь! Надо только так, чтоб нас никто не увидел!