Мы быстро по огородам пошли в сторону Витькиного двора. Идея разрисовать клоповского хряка зеленкой была немного опасной, но казалась жутко смешной и забавной. В груди от волнения образовалось пустое пространство, которое сжимало все внутри и наполняло каким-то безумием.
Витька завел меня в летнюю кухню. На подоконнике стояли какие-то пузырьки. Он выбрал пару из них и торжествующе поднял над головой:
– Представляю их Клопиные рожи, когда они утром придут кормить кабана, а тот зеленый весь!
Нужно было дождаться глубокой ночи, когда все улягутся спать и нас никто бы не смог засечь. Витька воткнул фонарик в розетку для зарядки, и мы пошли к девчонкам. Настроение было приподнятое. Витька искрил шутками и паясничал. Катька ему подыгрывала и, казалось, соревновалась с ним в остроумии. Я тайком поглядывал на Наташу, которая тихонько смеялась.
Вечерние посиделки на лавочке при всей простоте обладали неповторимой прелестью. Это было наше главное время для общения. На лавочку приходили только в самой лучшей одежде. Вечерняя прохлада и принадлежность посиделок к категории светских мероприятий позволяли надеть на себя что-то посерьезнее майки с шортами.
Темнота дарила оттенки таинственности, повышала градус откровенности и чувственности. Во всяком случае, на меня это так действовало. Может быть, потому, что на каждую такую встречу я строил какие-то планы, связанные с Наташей, которым ежевечерне не суждено было сбываться. Но само ожидание, поиск вариантов и борьба с самим собой, с нерешительностью были основными событиями нашего коллективного свидания. Встречи раскрашивались деталями: местом посиделок, какими-то их случайными участниками, обсуждениями, анекдотами, спорами и шутками. А потом, спустя время, слились в общую панораму подростковой дружбы и любви. Сложно вспомнить детали этих разговоров. Есть только памятные впечатления: доверие, симпатия, тайна, чувства, ночь, лето, звезды, мы.
Пару раз все вместе мы ходили в сельский клуб на дискотеку. Зрелище это убогое. В середине большого зала клуба обычно кочевряжилось не больше десятка танцоров. Как правило, это были девки постарше, потолще, которым терять уже нечего. Если в их девичью компанию танцующих и попадал деревенский парень, то принадлежал он либо к категории отъявленных шутников, рискнувших поколебать своим нахождением здесь все сложившиеся традиции, либо к категории употребивших. Впрочем, представители второй группы тоже, вероятно, считали себя остроумными либо, на крайний случай, крутыми танцорами.
Интересно было еще одно явление: вокруг пляшущих нескончаемым потоком, как в Мавзолей, двигалась толпа наблюдателей. Рассматривающих, обсуждающих, осуждающих, завидующих, выискивающих было кратно больше, чем тех, кто пришел в клуб поплясать. Так и говорили: «Были на дискотеке. Пару кругов прошли. Делать там нечего…»
А еще туда ходили драться. Особенно по пьяному делу. Короче говоря, появившись там раз для изучения ситуации и второй – чтобы удостовериться, что первые впечатления не были случайными, мы предпочли оставаться по вечерам на своей лавочке. Когда-никогда к нам подходили сверстники, но чаще мы сидели вчетвером: болтали, выбирали из широченных подсолнечных шляпок молодые, еще влажные и мягкие семечки или отмеряли жменями[34] жареные, совершали ночные набеги на чужие сады и получали свою дозу адреналина от нагоняев. Но самые острые эмоции я испытывал от того, что мог находиться рядом с Наташей. Слушать ее голос, смешить, делиться с ней конфетами, предлагать свою кофту, чтоб потом, после расхода по домам, кутаться по дороге в оставленное ею тепло. Мы ходили вместе до колонки и пили из одной кружки по очереди. Я пытался прикоснуться там, где только что были ее губы. Эти вечера – эмоциональный, чувственный калейдоскоп моей первой любви, когда картинки так хороши, так хрупки и так недосягаемы.
В тот раз мы посидели с девчонками на лавочке до глубокой ночи, а потом, когда тех позвала бабушка и они отправились домой, двинулись в сторону Клопов. Решили идти опять огородами. По дороге мы захватили пузырьки с зеленкой и фонарик.
Было темно и страшновато. Дороги не разобрать, а под ногами путалась трава. Вокруг какие-то посторонние шорохи и звуки, разреза́вшие привычную музыку деревенской ночи.
– Надо хряка будет подкормить чем-то, чтоб вылез из база своего. Яблок давай наберем!
– Можно у нас. На огороде есть яблоня, мы там рвем только для свиней. Они кислые, а им самое то.
Мы набрали за пазуху яблок и почти на ощупь двинулись к скотному двору Клопов.
Калиток никто в деревне не закрывал, ну максимум на проволочное кольцо от ветра и чтобы птица не повыбегала на огород. Мы зашли во двор. Было очень темно. Сзади мирно жевала свою траву Клопиная корова. Слава у нее в деревне была такая же дурная, как и у хозяев. Рога были неровные, видимо в силу коровьей бодливости и склочности. Она не раз проявляла свой норов в деревенском стаде, прыгала на других коров, не слушалась пастуха, а когда шла домой с пастбища, могла завернуть не в свой двор и громко мычать, как дура, пока ее оттуда не вытурят хворостиной. И еще пару раз эта корова бычилась при виде соседских детей: нагибала голову к земле, поднимала безумные глаза и намеревалась пуститься вперед, тараня своими кривыми рогами все встречное. Оба раза охлаждали ее порывы пастушьим кнутом по спине. Мамаши во время прохода коровьего стада после этих случаев никогда без присмотра детей не оставляли, загоняли их во двор с улицы.
Витька пошел по скотному двору Клопов первым – смело и бесстрашно. На дороге к свинарнику расположилась стая белых уток. Они уселись группой около дерева и мирно дремали. И стоило одной из них увидеть Витьку, как все разом вскочили со своих мест, закрякали и побежали по двору, истошно оповещая всех вокруг о своей трусости и скудоумии. Утиные крики отзывались у меня в груди сердечным звоном, ухающим с такой силой, что никакие звуки не могли перебить его.
Залаяла собака. Через минуту на крыльце у Клопов зажегся фонарь, и вышел дед Пашка в семейных трусах до колен. Мы с Витькой присели на корточки и поползли по-гусиному к свинарнику.
Фаберже всматривался в ночную темень и как рявкнет на собаку:
– Цыц! Шавка несчастная!
Говорил он еще какие-то странные ругательства, что-то вроде «летит твоя мать». Мне тогда казалось, что эти слова появились во время начала космической эры, когда на ракете отправляли Белку и Стрелку. И как бы говорили тем самым: «Твоя мать летит, а ты, дурная собака, на привязи маешься». А может, их псина и на самом деле была родственницей покорителей космоса. В любом случае нам было очень страшно. Собака успокоилась, а Клоп, недолго думая, подошел к кусту сирени и оросил его. Лысина его торжественно блестела от света фонаря, но приятнее нам от этого не становилось.
Нужно было переждать какое-то время, когда все опять улягутся. Мы сидели около свинарника и вдыхали органические ароматы, сопровождающие выращивание свиней, даже самых чистоплотных и красивых. Хряк их ходил по базу и чавкал.
– Сейчас нажрется и не будет наши яблоки есть! – прогундел Витька и хрустнул одним из них.
– Не шуми!
– Да не боись! Второй раз он не выйдет. То, зачем Клоп просыпался, уже выполнено! Сейчас захрапит, как младенец.
Мы съели половину яблок, собранных для свиньи, а огрызки бросали в баз. Клопиная свинья ходила по своему загаженному огороженному дворику, выбирала из «того самого» наши огрызки и хрустела ими.
– Да-а-а-а… – протяжно произнес Витька. – Сомнительное счастье – свиньей быть. Где под себя ходит, там и спит. А еще я читал, что какие-то органы свиней людям думают пересаживать! Ты бы захотел, чтобы у тебя было свиное сердце?
Меня вполне устраивало и мое собственное, о чем я Витьку и проинформировал.
Прошло четверть часа. Наконец было решено действовать. Мы поднялись с корточек и подошли на затекших ногах к свинарнику. Колени отзывались ноющей болью.
Свинья стояла около изгороди и щурилась своими круглыми глазками от света фонарика.
– С рук давать им нельзя, могут и палец откусить. Это такие твари!
Витька кинул пару яблок в свиное корыто. Хряк потянулся к ним и зачавкал.
– Кидай свои! Чтоб не убежал!
Я решил сделать иначе: приоткрыл дверцу к корыту и вывернул запазуху. Яблоки градом посыпались в кормушку. Свинья наклонила свою морду к нежданному ночному десерту. Витька тем временем вытащил пузырек, отвинтил крышку и зубами открыл пластиковую заглушку. Он потянулся к свиной голове и начал капать ей между ушами. Горлышко пузырька было узкое, и зеленка капала медленно. Витька решил ускорить процесс и тряхнул рукой с пузырьком, но не подрассчитал силу и коснулся торчащего свиного уха. Этого свинья совершенно не ожидала. Она взвизгнула, заскользила на своих копытах по нечищеному базу и спряталась в домике.
– Блин! Вылил совсем чуть-чуть! Как бы ее опять оттуда выманить?
Он светил ей в морду, кидал яблоки, но свинья обиженно поглядывала на нас своими глазенками и из домика не шла. На голове у нее между ушами расплылось небольшое зеленое пятно.
– Чёрт! Теперь она оттуда не выйдет. Такая идея сорвалась!
Мы повертелись вокруг свинарника и вынуждены были отступить, посчитав свою задачу невыполненной.
Разошлись по домам мы около двух ночи. Я прикатил свой велосипед, поставил его около двери и зашел внутрь. Все уже спали. Я тихо пробрался к кровати и улегся.
Анька что-то бурчала во сне, в соседней комнате был слышен пересвист дедушки, который дополнял мелодичный бабушкин храп. Я закрыл глаза и поблагодарил Бога за то, что он мне подарил этот прекрасный день.
Еще одна встреча с Клопихой
– Это ж надо – свинью разрисовали под Горбачёва[35]! Да я его ненавижу, этого подлюку! Тошнит уже, когда его по телевизору кажут! А тут еще на базу́ теперь свой Горбачёв живет с зеленой чертовнёй на башке! Очков только не хватает! До того отвратительная рожа у свиньи теперь! Да куды ж мы докотимся с этими негодяями?! Придется теперь свинью порешить, что ли?! Следите за своими хулиганами! Это все Витька, подлец! Я ему устрою сейчас!