На улице, во дворе нашего дома орала бабка Машка Клопиха. В принципе, визжала она даже громче, чем их хряк. Я даже себе представил, что это не Клопиха пришла ругаться, а их свинья. И мне от этого стало весело. Клопихе что-то отвечала моя бабушка, но я ее не слышал, только незаметно наблюдал за происходящим из-за оконной шторы.
– Понакидали свинье огрызков! Думали, никто не узнает, что это они были! Яблоки-то с вашего огорода! Бессовестные! Невоспитанные! Когда ж уже эти каникулы закончатся?! Да когда же оставют нас в покое?!
Выходит, что с зеленкой получилось даже лучше, чем мы планировали. Зеленой свиньей в наше время уже никого не удивишь, а вот свиной «Горбачёв», наверное, один в мире!
Наоравшись вдоволь, Клопиха развернулась к калитке, налегла на нее своей тушей и с шумом отворила, волоча деревянные планки дверцы по асфальтовой дорожке. Бабка Машка в наступательной динамике пошла в сторону Витькиного двора.
Вообще, размышлял я, на свинью больше Ельцин похож. Такие же глазки маленькие, как у хряка, щетина белая, сам огромный, напористый, нахрапистый. Мне кажется, когда дедушка нашего кабана Борькой называл, он так же думал, как я. А теперь этот Ельцин – наш президент. Их у нас теперь, этих президентов, два. Недавно оба появились. Вернее, Ельцин с Горбачёвым и раньше были, только не президентами, а так, большими «шишками». Все не могут понять, кто из них главнее. И вообще: как в одной стране может быть два президента? А у нас есть! Но оба, по большому счету, свиньи! А теперь и в деревне два: один у Клопов живет с зеленым пятном, а другой – Борька – у нас в свинарнике.
Лично я на этих выборах больше за Рыжкова был, как и бабушка. У него такие глаза грустные, как будто он только что из продуктового магазина нашего вышел, где по талонам колбасу покупал или масло сливочное. Сразу видно: наш человек, осознаёт все народные невзгоды. Хотя что нам-то? У нас продукты из деревни есть. А вот тем, кто в городе живет, приходится в очередях стоять, чтоб несчастную синюю курицу купить. Синяя она не потому, что курица эта – птица синяя, как из книжки. Нет. Папа говорит, что магазинные куры сами помирают, от голода. Поэтому и синие. Мы таких не берем. Зачем? Есть же бабушкины.
А еще я думал о том, что сейчас мне влетит по первое число от бабушки. И когда она вошла в хату, я притворился спящим. Бабушка включила радио, висевшее у зеркала над столом в соседней комнате, и заглянула к нам. Анька дрыхла на своей кровати в дальнем углу, а моя была около двери. Я сквозь щелочки век поглядывал за бабушкой и пытался понять ее настроение. Она минутку постояла, оглядывая нас, потом приблизилась к моей кровати, положила свою сухую ладошку мне на лоб, чуть подняла мои волосы наверх и тихо сказала:
– Вставай, художник, завтракать. И картошку пойдем копать.
Я открыл глаза и поглядел на бабушку. Она, прищурившись, по-доброму чуть улыбалась мне, думая о чем-то своем. Бабушка ничего не сказала ни про Клопиху, ни про их несчастную горбачёвскую свинью, чем сохранила интригу.
– Полуношник! Пришел вчера поздно, я слышала.
Я находился в волнительном ожидании разговора и во время завтрака, и во время уборки картошки – он мог состояться в любой момент. Мне не очень хотелось, чтобы кто-то, например Анька или дедушка, был его свидетелем. Но он так, к моему удивлению, и не состоялся.
Когда бабушка отправилась на дневную дойку, я пошел к Витьке. Тот, как говорили тут, в деревне, «развалился, словно кобель», под раскидистой грушей на сетчатой кровати, в кепке, надвинутой на глаза, и дремал. Стояла полуденная июльская влажная духота. Капли пота стекали струйками по Витькиным вискам, собирались мелкими росинками над верхней губой, где едва заметно пробивался пушок.
– Витёк, ты жив? Вставай! Сколько можно хорька давить?
Тот приподнял козырек кепки, уставился на меня мутным взглядом, как будто не узнавая.
– Приходила к вам сегодня Клопиха?
Витька сладко потянулся, еще раз подтверждая свое сходство с деревенским Шариком, безмятежно нежащимся на траве.
– Да я только проснулся. Может, и приходила, я не слышал. А мои дед с бабулей ездили утром куда-то, наверное к фершалице. У деда почки разболелись.
– К кому ездили?
– Ну, к врачу, фельдшеру. Это бабушка ее так зовет, и мне привычнее.
Рядом с кроватью стояла миска со спелыми яблоками с соседнего дерева. Витька протянул свою клешню, схватил самое краснобокое и захрустел. Я уселся на край кровати рядом с его ногами. Старая металлическая сетка подо мной нервно заскрипела и попыталась завалить меня на бок. Чтоб на такой кровати сидеть, надо равновесие поддерживать, ухватившись за спинку, такая уж особенность у них. Зато спишь на этих сетчатых кроватях как в гамаке: середина у сетки провисает, а голова и ноги наверху.
Витька на ней спал без подстилки, видимо, чтоб снизу ветерком обдувало. Но если спать, как нормальные люди, на мягкой перине, а лучше не на одной, а на парочке, то можно просто утонуть. Тут, в деревне, у всех такие кровати. Когда гостей нет, на них бабули подушки складывали горкой – по три, в вышитых наволочках-наперниках, а сверху еще и какой-то фатой накрывали. Для красоты. А когда на такой кровати переворачиваешься, звуком можно весь дом перебудить. И еще есть в них одна классная штука – холодные, кованные из металла спинки. Высунешь ногу из-под теплого одеяла, дотронешься до прохладного прута в спинке кровати и мигом обратно, в домик, под одеяло.
– Пойдем на речку – жара вон какая! – предложил я.
Витька снял кепку, потер свои сонные глаза, взъерошил свалявшиеся мокрые волосы:
– Щас! Съесть бы только чего-нибудь…
Он встал с лежанки и пошел в сторону летней кухни. А я от Витькиного подъема, повлекшего серьезные изменения равновесия на сетчатом основании, был вынужден еще крепче вцепиться в спинку, чтобы удержаться от заваливания.
– Димон, иди сюда, тут есть чем поживиться, – услышал я голос Витьки из летней кухни.
На столе стояла миска бабушкиных сдобных орешков[36], покрытых чистым полотенцем. Витька с полной кружкой свежей простокваши уже трескал их за обе щеки. В кухне чем-то резко пахло. Я огляделся и увидел три больших бидона в углу, около угольной печки.
– Это у деда спиртовой завод здесь. В бидонах брага настаивается. Вокруг вон сколько всего растет: и тютина, и абрикосы, и яблоки. В самогон все идет у деда. Безотходное производство. Это ж деревенская жидкая валюта. Сейчас уборка урожая, а комбайнеры и шоферы ему за бутылку мешки с зерном привозят. А он потом этим скотину кормит. Сейчас самая пора запасаться на зиму кормом. Самогону много надо. А когда фруктов не хватает, он из дрожжей с сахаром делает. Это самая вонючая брага. Вон она как раз в углу стоит.
Витька приоткрыл крышку бидона, и оттуда пошел кислый запах. Внутри была мутная пузырящаяся жижа, набирающая градус алкогольного яда.
– Рекламу видел: «Нескафе. Нового дня глоток»? Так вот у моего деда этот глоток здесь происходит. Пришел, взял ковшик, браги зачерпнул – и день начался. То-то его почки и схватили. Бабка его гоняла-гоняла, да все без толку.
Витька отворил облезлый холодильник и спрятал туда кувшин с простоквашей. Рядом на полке лежал целый брикет дрожжей – припасенное для самогона сырье.
– Пойдем за девчонками! Как раз им про свинью расскажем! Они же еще не знают!
Мы зашли за Катькой с Наташкой. Во дворе их бабушка насадила разных цветов, но бо́льшую часть палисадника занимал огромный малинник с крупными ягодами. Ветки выглядывали сквозь деревянный штакетник, и, пока девчонки собирались, мы обнесли[37] все прилегающие к забору кусты, до которых дотягивались руки.
Через палисадник была протянута бельевая веревка, на которой сохли Наташкины и Катькины вещи: белые маечки и трусики. Одни побольше, другие поменьше болтались на ветру. Бабушка старательно прикрепила их разноцветными прищепками. Мне показалось, что в этот момент я в этих белых кусочках ткани увидел что-то предельно интимное и щемящее. Я посматривал в сторону веревки, обращая внимание на вещи поменьше, и думал о том, что мне доверили увидеть то, пусть даже совсем случайно, с чем могут быть знакомы только совсем-совсем близкие.
От этих мыслей меня отвлекло только появление Наташи. Она приветливо помахала рукой и вышла к нам. Через несколько минут появилась и Катька, на ходу поправляющая одежду.
Идти на речку мимо Клопов совсем не хотелось, поэтому Витька предложил отправиться на другой пляж – подальше от наших дворов. Для того чтобы на него попасть, надо было пройти по деревне на другой ее край. Туда не ходили бабули с внуками, и там было тише. Катька тут же заныла, что это очень далеко и она готова туда ехать только на велосипеде. Ну, или, по крайней мере, обратно на нем. Делать было нечего. Катька выкатила свою «Десну», и только после этого мы двинули в сторону реки. Но кататься рядом с нами на велике Катьке было тяжело, и она решила почетную миссию транспортировки ее двухколесного товарища делегировать Витьке. А тот и рад был стараться. Он выделывал всякие трюки: становился на одно колесо, ездил без рук, садился на задний багажник и рулил оттуда…
Мы шли вдоль деревенских дворов, а Витька своими выкрутасами коллекционировал голоса всех цепных собак, мимо которых он проезжал на велосипеде. В районе ближней балки он решил нам показать свой коронный номер – рулить ногами. Нужно сказать, что спуск в балку был довольно глубокий, по узенькой асфальтированной дорожке. Я, честно говоря, на такое бы не решился. Но Витька был местным, и у него такие номера выходили гораздо легче, чем у меня, приезжего.
Витька попросил меня подержать велосипед, сам забрался на сиденье, поглядывая на девчонок, одну ногу закинул на руль и крикнул:
– Толкай!
Я и толкнул. Витька поднял на руль вторую ногу и понесся на двух колесах вниз по склону балки. Скорость, которую он развил, была очень приличная, и стало страшно, что он переломает себе что-нибудь. Но через несколько мгновений я понял, что не в этом главная опасность. С другой стороны балки, переваливаясь со стороны на сторону, словно уточка, плыла Клопиха с пакетами, набитыми хлебом. Витька на велосипеде с ногами на руле несся прямо на нее.