– А-а-а! С дороги! – орал он.
Клопиха метнулась к забору, в растущие там кусты. А Витька, опустив ноги на педали и схватив руль руками, дал в сторону, прямо в грязную лужу, где по берегу сидели стайки гусей и уток. Вода здесь стояла всегда, пересыхая только в самые засушливые дни знойного лета. Витька свалился с велосипеда набок и сел задом в грязь. Птицы всполошились и захлопали крыльями. Витька остался цел, да и велосипед тоже, но ситуация была неприятной и скандальной. Мы с девчонками спустились ниже по склону балки и от волнения не могли вымолвить ни слова.
Клопиха отлипла от забора и, отряхиваясь, заголосила:
– Ах ты, ирод проклятущий! Вот ты и попался, байстрюк[38]! Это тебя Бог наказал! И еще накажет! Ты куда, выродок, прешь? Чуть не задавил насмерть! Ты чего это удумал хулиганить? Свиней по ночам рисовать? Думаешь, все можно тебе? Думаешь, не достану тебя нигде? Вот и сиди в этой луже! Чтоб ты захлебнулся в этой грязи! В болоте тебе и место! И матери твоей, потаскухе! Ублюдок! Будь ты проклят, окаянный!
– Мать не трогай мою! – завыл Витька диким голосом. – Не трогай!
– Стану я еще мараться! Нечисть проклятая! – Клопиха плюнула в сторону Витьки и двинула по направлению к нам.
– Зачем вы так говорите? – попыталась вставить слово Катька.
– Заткнись, пакость! Не твоего ума дело, малолетка! А не то как двину сейчас! – Клопиха сделала угрожающий жест локтем.
Меня переполнило негодование, хотелось сказать ей что-то гадкое, но слова застряли в горле. Озлобленная бабка Машка прошлепала мимо нас, окаменевших, сказала сквозь зубы что-то мерзкое и зыркнула своими глазюками, кратно увеличенными линзами очков.
Витька вылез из лужи. На него было больно смотреть. Он был весь в грязи, как и велосипед. На нем не было ни одной царапины – грязь лужи смягчила удар, но выглядел Витька плачевно.
– Она еще пожалеет! – вот все, что он произнес.
На речке Витька, здорово обогнав нас, бросился в воду прямо в одежде и поплыл подальше от берега. Мы беспокоились и поглядывали за ним, высматривая среди волн его темноволосую голову и светлую майку. Вернулся он минут через пятнадцать, скинул с себя мокрую майку и шорты, а потом пошел отмывать велосипед.
Настроение у нас было испорчено, но мы, как могли, подбадривали Витьку. Он был расстроен, но старался отшучиваться. Мы лежали на покрывале, расстеленном Наташей и Катькой на траве, и играли в карты. Витька задумчиво молчал, а потом вдруг решил рассказать нам одну историю:
– Как-то к Клопам вместе с их Танькой приезжал ее брат двоюродный – Генка. Неплохой вроде был, веселый парень. Мы с ним даже общались, на речку ходили. Я уж и подумал: ну и что из того, что он Клоп? Был бы человек хороший! И поехали мы с ним на рыбалку на велосипедах. Взяли ведра, удочки, прикормку и покатили на тырло, где коровы пасутся. Наловили за утро неплохо, по полведра всякой рыбехи: и гибридов, и красноперок, и таранки. Решили возвращаться. Ведра повесили на рули велосипедов, едем вдоль реки. А тут дождь как бахнет! Мы в степи, укрыться негде. Под деревьями страшно: а вдруг молния ударит? Промокли до нитки. Ведра полны воды, хоть выливай. И уже подъехали к деревне, как должны были проскочить по узенькой дорожке мимо грязной лужи. Я впереди чуть катился, а Генка сзади. Так ему приспичило меня именно на этом месте подрезать и обогнать. Лужа с двух сторон дорожку накрыла водой. Места, чтоб проехать, почти не было, а уж двоим сразу тем более. Ну, короче, довыделывался он, завалился сам в лужу, а за собой и меня утянул. Свалились мы в грязь со своими ведрами, благо неглубоко было, посмеялись друг над другом. И начали руками рыбу свою вылавливать. А она прыгает! Скользкая! Мы все в грязи. И тут началось самое интересное. Я как поймаю какую-нибудь рыбеху, так тут же этот Генка ныть начинает: «Это моя – я точно помню, могу рассказать, как я ее поймал, клади в мое ведро!» Всех рыб он, видите ли, в лицо запомнил! Я так раз-два стерпел, а потом высыпал все, что руками наловил, обратно в лужу к нему и пожелал удачи. Сел на велосипед и уехал! Клопы – они и есть Клопы! Жадность у них в крови, видать. Так что в луже я не первый раз из-за них вывалялся!
Витька, казалось бы, успокоился и даже улыбался, но в глазах его мерцала какая-то грусть, как будто задета была старая рана, которую он долго старался залечить, а она снова дала о себе знать. Так себя вел только мой дедушка, когда мы с Анькой расспрашивали его о войне. А он почти ничего не рассказывал. Отшучивался только.
Мы возвращались домой, накупавшись вдоволь. Катькин велосипед катил я. Витька шел рядом и в основном молчал. Паузы заполнять пришлось мне, и все равно было неловко. Девчонки под влиянием Витькиного настроения тоже немного поникли. Катька, хоть и всегда веселилась, в этот раз все чаще молчала и, повесив голову, смотрела куда-то в сторону. А грустные и немного усталые Наташины глаза меня просто сводили с ума. Я предложил ей сесть на багажник, чтобы я ее прокатил, но она, подумав немного, отказалась и решила идти со всеми. Мы довели девчонок до дома и договорились, как обычно, вечером встретиться.
Вдвоем с Витькой мы побрели дальше. Он молчал и только у самой своей калитки посмотрел на меня и сказал:
– Я знаю, что сделаю. Сам. Сегодня ночью.
– Не пугай меня, что ты задумал? – забеспокоился я.
– Не переживай, никто не пострадает. Только те, кто этого давно выпрашивал, получат по заслугам! Если мое место в болоте, вместе с моей мамой, то их место будет поинтереснее.
– Расскажи мне!
– Нет. Все узнаешь. В свое время. А может, и почувствуешь…
В этот момент Витька загадочно и подкупающе улыбнулся. И я вместе с ним.
Попрощавшись, я пошлепал к нашему дому и думал о Витьке. Не мог понять, почему его так задели слова этой агрессивной бабки, что стало причиной такого расстройства. И меня беспокоил его таинственный план мести.
Любовная незадача и тайный план Витьки
Дома было спокойно. Бабушка уже нажарила пирожков и густо обмазала их сметаной. Дедушка что-то строгал, сидя на лавке, а Анька благоустраивала свои кукольные домики, каждый раз доделывая в них что-то очень существенное и важное.
Я думал о Наташе, о ее нежных глазах и о своей бестолковой робости. Скоро нужно было уезжать, а я так и не сделал того, о чем думал днем и ночью. Все время мы проводили вчетвером, и пообщаться с Наташей один на один начистоту так и не удалось. Да и собраться с духом, рассказать ей о том, что она мне очень нравится, было космически тяжело. Я мысленно это проигрывал и продумывал уже много раз до мелочей, но когда дело доходило до исполнения, что-то давало сбой, стопорило, затормаживало, я каменел, робел, забывал слова, и дальше все по новой: я мечтал о том, что на следующий день все случится, но ничего не происходило.
На картофельном поле я ползал на корточках и думал о Наташе. Эти мысли волновали меня, занимали, позволяли насытиться своим чувством, скоротать время, проведенное за рутинной работой, разнообразили мою эмоциональную жизнь, но пока не приводили ни к какому результату.
Я в очередной раз давал себе слово во всем ей признаться. И в тот день, как мне казалось, настал для разговора самый подходящий случай. У меня еще была пара дней до того момента, как я уеду, что все еще позволяло провести чудесное время с Наташей. По-новому – вместе, то есть вдвоем. Как это – для меня было пока неведомо. Тем не менее во что бы то ни стало я решил обо всем Наташе рассказать именно сегодня.
Вечером я намылся в душе, нагладил белую футболку и натянул выстиранные джинсы. С помощью бабушкиного гребешка и геля зализал волосы и полчаса торчал у зеркала с целью приведения себя в наиболее товарный и соблазнительный вид. С последним получалось не очень.
Вид у меня был самый привычный, скорее даже простецкий, а то и дурацкий. И формула укладки волос никак не становилась похожей на то, что, например, имел, хотя что там например – в первую очередь имел у себя легендарный певец и звезда всех времен и народов Алексей Глызин, ну, или, на худой конец, Дитер Болен. Волосы у меня были не такие светлые, как у него, не торчали на макушке красивым ежиком, а сзади не были столь длинными. И главное то, что вместо прекрасной стильной прически получались взъерошенные нестриженые патлы. Я, скорее, был похож на кумира гопоты[39] – солиста группы «Сектор Газа» Юрия Хоя, который пел хулиганские песни, чем на романтичного Глызина, и это меня расстраивало.
Скрашивало ситуацию только одно: орущий во всю громкость магнитофон «Романтик», привезенный в деревню с целью знакомства бабушкиных соседей с миром прекрасного, содержащегося в концентрированном виде в современных музыкальных произведениях.
Для большей полноты отождествления с лиричным исполнителем в настоящий момент не хватало только гитары. Решение проблемы нашлось неожиданно и весьма эффектно.
Около бабушкиной стиральной машинки, где я вертелся перед зеркалом, интеллигентно стояли новый пушистый веник и синий совок. Последний меня мало заинтересовал, а вот веник был приспособлен очень быстро в качестве аналога электрогитары. Благо завязки на ручке веника напоминали соответствующие деления гитарного грифа.
Ветер, ветер, ветер-бродяга
Без следа развеет этот горький дым.
Пеплом, пеплом станет бумага,
Пеплом твоим и моим!
Алексей Глызин надрывался в скромных колонках отечественного музыкально-электрического чуда, а вместе с ним и я с веником-электрогитарой в руках, ритмично наклоняясь к деревянному полу. Замечу, что мои движения чем-то напоминали технику прополки картошки, ну да чёрт с ней, в печенках уже сидит.
В момент кульминации гитарного соло, которое я вместе с глызинским гитаристом выводил, перебирая пальцами прутики веника вместо струн, послышался скрип двери, и в дом вошла Анька. Она появилась в самый неловкий момент, когда я, присев на колено, играл самые тонкие и виртуозные ноты на рукоятке веника.