– Ой, рука. Давно не держал никого за руку. Тактильный контакт так важен! Постойте, не уходите…
Мы немного поговорили, подержались за руки, и я пошла за колой.
Простое человеческое внимание – это драгоценность, и обогащаемся мы взаимно.
Нюта Федермессер
Был и такой случай: в стационаре лежала пациентка, и у нее очень заботливый сын. Она вырастила его сама, без отца, но он не был «маменькиным сынком». Мы все восхищались им на наших утренних конференциях. Он все время теребил медсестер – как лучше помыть маму, как перевязать. Но однажды его мама схватила за рукав медсестру и зашептала:
– Пожалуйста, не давайте ему меня мыть! Пожалуйста, не давайте ему менять мне памперсы… Он не должен этого видеть! Пожалуйста…
Она хотела остаться для него эталоном женщины, а не беспомощной пациенткой. В таком случае важно попросить сына делать что-то другое для мамы – читать вслух, приготовить что-то вкусное, гулять с ней, перебирать фотографии и записывать даты и комментарии.
И это тоже очень важно и трудно – соблюсти достоинство пациента и не обидеть при этом его родственника.
Анастасия Лаврентьева
Владислав Олегович оказался страстным нумизматом, долгое время собиравшим свою богатую коллекцию старинных монет. Он знал много чего интересного про каждую монету в коллекции и мог рассказывать о них бесконечно. Чем мы и не преминули воспользоваться, организовав его выступление перед пациентами, сотрудниками и волонтерами хосписа. Вечер прошел увлекательно и оживленно, рассказчик был чрезвычайно доволен и горд тем, что смог привнести в жизнь других интерес к своему любимому занятию.
А еще Владислав Олегович страшно любил жизнь во всех ее проявлениях и все время мотивировал меня и волонтерскую команду на какие-то новшества. Например, у него на тумбочке был мини-огород, и он сам среза́л себе ножницами молодой зеленый лук для обеденного супа.
Благодаря Владиславу Олеговичу мы начали устраивать пикники в нашем саду.
Каждую неделю тем летом мангал выносился на поляну под раскидистые яблони, пациентов вывозили кого на кресле, кого на кровати, и пока жарились шашлыки или колбаски, пациенты попивали красное сухое вино, травили веселые байки, говорили тосты и наслаждались теплыми летними днями.
Меж тем к концу лета Владиславу Олеговичу становилось все хуже и хуже, и стало ясно, что осталось уже совсем немного. В один из дней он подозвал меня к себе и сказал:
– Знаешь, так хочется плова – настоящего, ароматного…
– Так в чем же дело, – отвечаю я, – в этот раз на пикнике и приготовим его для всей компании, я найду мастера.
Он взял меня за руку, внимательно посмотрел в глаза и проговорил:
– Только что бы ни случилось, обязательно вывези меня поесть плова. Обещай мне.
Я, конечно же, дала слово.
В субботу, едва войдя в хоспис, я столкнулась с нашим врачом, который грустно покачал головой и сказал:
– Владислав Олегович уходит, ему совсем плохо, у него частые прорывы боли, и мы должны увеличить ему дозу обезболивающего. Так что пикник для него отменяется, он почти все время спит.
– Как – уходит?! А плов? Я же дала ему обещание, я не могу его нарушить!
Врач только пожал плечами.
Мы спешно готовились к пикнику. Я зашла в палату к Владиславу Олеговичу. Сознание его было спутано, он был в забытьи, но внезапно открыл глаза и вполне внятно спросил:
– А плов сегодня будет?
Пораженная, я уверила его: плов обязательно будет, и мы поедем в сад его отведать, что бы ни случилось.
В саду разносился запах жареного мяса, деловито сновали волонтеры, пациенты занимали свои места вокруг мангала. Я забегала в палату к Владиславу Олеговичу и присматривалась: как он? Он практически все время дремал, но периодически, когда случались секунды пробуждения и ясного сознания, спрашивал:
– Плов уже готов?
Я отвечала:
– Еще нет, к сожалению, но готовится.
– Я дождусь, – отвечал он мне, – я обязательно дождусь.
Его боль так и не удалось полностью усмирить, и тогда мы с волонтерами принесли готовый горячий душистый плов прямо в палату.
Конечно, он уже не мог его есть, но для него было важно, чтобы жизнь вокруг продолжалась.
Валерий Першуков
Лото у нас по понедельникам. К семи часам вечера волонтеры уже накрывают стол к чаю, а пациенты кто на кресле, кто на кровати, кто пешком собираются в холле для игры. Люди устраиваются кто где хочет, волонтеры разносят чай, кофе, торты и печенье, завязываются знакомства, возникают беседы. После угощения достают всё для лото, и начинается игра. А после игры наступает время застольных песен под аккомпанемент гитары.
Несколько дней назад в отделение поступил молодой пациент в терминальной стадии[10] болезни, и была велика вероятность, что именно этим вечером или ночью его не станет, а палата его находилась как раз напротив холла, где обычно шла игра.
Парню всего лет двадцать пять, с ним были родители, брат с сестрой и его девушка, с которой этим летом они планировали сыграть свадьбу. Отец держался изо всех сил, был напряженно собран и молчалив, хотя глаза выдавали невыносимую боль и панику. Мама же не находила себе места, плакала и причитала над сыном, говорила, что хочет умереть вместе с ним. К вечеру она утомилась, поддалась уговорам медсестер, периодически выходила в коридор и, оглушенная горем, молча сидела на диванчике, глядя в пустоту.
Отменять или нет запланированную и всеми ожидаемую игру в лото? Посовещавшись, мы решили все же провести игру, но без песен в конце. Нам казалось, что абсолютная тишина и пустота в холле лишь усилят горе родителей, а, напротив, тихое течение жизни поддержит их. Пациенты и волонтеры согласились, все разговаривали негромко и сдержанно.
Незадолго до конца игры мама пациента вдруг словно бы вырвалась из мрака палаты и без сил опустилась на диван в коридоре. Медсестра села рядом, о чем-то негромко говорила с ней, гладила по руке, обе плакали.
В холле раздавался лишь мерный стук бочонков лото, и тихий голос ведущего перечислял номера: 32, 48, 26, 45, 18… Кто-то негромко восклицал, поймав удачу в игре, кто-то переспрашивал номер, тихо клекотали попугайчики в клетке… Вышел из палаты отец, прислонился к стене и обмяк.
А в окружающем пространстве все звучал и звучал спокойный уверенный голос, словно отсчитывая мгновения продолжающего свой бег времени: 27, 43, 66, 57…
Мира Тристан
Владимир Петрович у нас второй день. Вечером приглашаю его посмотреть кино. Отказывается.
– Я их столько пересмотрел за свою жизнь! Вам сколько лет? Мне вот восемьдесят шесть.
– Так это же на большом экране! Как в кинотеатре!
– И что? Чего я там не видел?
– Простите, а у вас профессия какая? Кем вы работали?
– Киномехаником в кинотеатре «Октябрь».
Екатерина Чекмаева
Александра Викторовна, девяноста четырех лет, попросила заокскую селедку. Пришлось погуглить. Оказалось, что теперь эта рыба, увы, в Красной книге, поэтому оставалось лишь купить обычную хорошую селедку.
Я ее подмариновала в нерафинированном подсолнечном масле, добавила красного лука кольцами, все это под ароматный бородинский хлеб…
Какое же было счастье, когда Александра Викторовна с аппетитом ела ее, приговаривая:
– Жирненькая! Вкусненькая! Ну совсем как в молодости!
Надежда Фетисова
Николай Петрович довольно тяжелый пациент, ему трудно есть самому, разве что понемногу и протертую пищу. Мы въезжаем с «тележкой радости» в палату и предлагаем пациентам разные угощения и маленькие подарки. Николай Петрович грустно смотрит на все это богатство: ему ничего не подходит.
Я предлагаю ему мороженое, оно как раз годится для его состояния. Он с трудом усаживается на кровати, я потихоньку кормлю его мороженым, он на секунду отрывается от пломбира и внезапно говорит:
– Все-таки дожил я до коммунизма!
Мира Тристан
Ирине Петровне девяносто пять лет. Она очень устала, все время просится «туда». Большую часть времени она лежит в кровати – то поет, то плачет. И всегда с ней рядом Толюнчик – маленькая оранжевая лошадка. Ирина Петровна очень его полюбила: спит, прижав к себе. Он согревает ее. Она разговаривает с ним. Он делит с ней ее одиночество. Показывает мне его всегда, когда прихожу, говорит: «Это мой Толя, Толюнчик». Так вроде бы звали ее сына, которого уже давно нет на этом свете.
И вот Толюнчик потерялся. Искали и переживали все – пациенты и персонал. Каждый день спрашивали: нашелся ли? Нет… Написали просьбу в наш волонтерский чат: вдруг есть у кого такая же игрушка. Волонтеры – люди космическо-фантастические! – нашли фирму-производителя, но оказалось, что игрушку сняли с производства, а интернет-магазины продали давным-давно.
Что делать? Наш волонтер опубликовала на своей странице в соцсетях пост «Толюнчик, найдись!». И благодаря ей и всем неравнодушным людям к нам приехали целых два Толюнчика. Если почитать комментарии под постом, пока искали, – поражает география неравнодушных людей. Поражает путь, который проделывает такая, казалось бы, незначительная вещь, как игрушка, но значимая для одного старенького и одинокого человека.
Один человек готов подарить: дочка давно не играет с лошадкой, и игрушка просто лежит дома. Другой человек едет забирать ее – и передает третьему, который привозит ее в хоспис. И одновременно еще один волонтер едет за вторым Толюнчиком – и тоже привозит к нам. У обеих игрушек похожая история: бабушка подарила внучке лошадку, но внучка любит играть с машинками – и лошадка осталась не у дел.
И вот один из Толюнчиков уже у своей хозяйки. По-прежнему греет ее своим плюшевым теплом, радует глаз теплым оранжевым цветом.
Нюта Федермессер
Строгая. И с таким чувством юмора! Достойная и непокорная, но законопослушная и признающая начальство. Цветы ее на подоконнике – лучшие. И помада – мы с ней выбирали помаду по запаху…