Мистические истории я слышал, конечно. Не истории даже, а целые хосписные легенды, куда без этого…
Сегодня медсестра рассказала: иногда в хоспис приезжают пациенты, которые почти сразу же уходят… Чаще всего они в сознании, ясно разговаривают. Заселяются в палату, ложатся спать – и больше уже не просыпаются.
С такими людьми связана одна странная штука. После того как они уходят, несколько часов подряд назойливо и методично звучит сигнал вызова медсестры с места, где этот человек лежал. Чтобы активировать такой сигнал, нужно нажать на специальную кнопку, которая есть у каждой кровати, – тогда на медицинском посту прозвучит звонок с указанием палаты и места.
Такое бывает нечасто, но бывает. Собеседница моя говорит: проверяли кнопки, сам пульт, электрику, все исправно, а сигнал звучит и звучит. Однажды звучал всю ночь…
Я говорю:
– Я бы, наверное, пришел к этой кровати и просто рядом бы посидел, поговорил бы, почему нет. Вдруг перестал бы звонить?
– Я молилась. Он звонит – а я молюсь. Один раз меня это спасло, страшно было. Но как-то по-особенному: знаешь, страх такой же, как в пионерском лагере, когда Пиковую даму или гномика вызывали. А вторая легенда старая уже. Многие пациенты, независимо друг от друга, видят по ночам в коридорах хосписа «даму в шляпе». Ходит, понимаешь, какая-то женщина в широкополой шляпе, ни с кем не разговаривает, ходит просто.
Я как это услышал, сразу понял, о какой даме идет речь. В моем детстве была такая заставка передачи «Спокойной ночи, малыши» – сейчас нет ее уже. Там звучала песня «Спи, моя радость, усни», причем звучала так, что все время плакать хотелось, а в середине этой заставки была огромная, до неба, женщина в черной мантии. Она раскидывала длинные худые руки в стороны, ее глаза скрывались за огромной широкополой шляпой. Мама мне объясняла, что это тетя Ночь, что она добрая и бояться ее не надо, но я боялся все равно, конечно.
Сейчас не боюсь совсем, а вот плакать хочется так же. Лучше бы наоборот.
Мира Тристан
День откровений.
Петр Фёдорович, восьмидесяти лет от роду, действующий научный сотрудник института с мудреным названием. Поступил сегодня.
Вечер. Знакомимся. Рассказываю, кто я, для чего я здесь, если я не медперсонал. Узнаю́, что скоро футбол, очень хочется посмотреть, зрение плохое, телевизор далеко, плохо видно. Подвигаем стол к кровати, всё переставляем, переключаем. Рассказываю, что у нас есть и библиотека.
– Эх, жаль лупу не взял. А у вас есть детские книги?
– Вам для себя?
– Да. Маршака хочу почитать. Люблю его.
– Завтра принесу и Маршака, и лупу.
П. Ф. восклицает:
– Мое государство все больше вырастает в моих глазах! Это же государственное учреждение? В моем государстве так может быть? В нем еще есть хорошие люди?
– Конечно. Хорошие люди есть, и их немало. А государству нужно просто показать, как может быть.
– И кормят как вкусно!
– Причем так вкусно будет пять раз в день, – отвечаю я.
– Ого! Вот это испытание! Остается только какать и какать.
В другой палате Ольга Сергеевна (вторую неделю у нас и все знает, но память подводит) просит подойти к ней и спрашивает:
– Я пи́сать хочу, что мне делать?
– На вас подгузник надет?
– Да.
– Можете сейчас расслабиться и пописать. Затем нажимаете на кнопку вызова, вот она у вас на тумбочке, придет медсестра и поменяет вам мокрый подгузник на сухой.
– Да, так просто?! Я такая нерешительная, меня нужно подталкивать, – замирает. – Всё, писаю.
Разговоры и откровения бывают разные.
Алексей Васиков
Два раза перевозили бабушку туда-сюда. В одной палате ей понравилось, но соседке мешал телевизор. Перевели в другую – телевизор есть, но окна не рядом, а надо смотреть в окно.
Возвращаемся на прежнее место.
Они разные и такие живые…
Анастасия Лаврентьева
У нас в прошедшую субботу пациенты загадывали желания и вешали их на елку, а неизвестные деды морозы эти желания исполняют вот уже несколько дней.
Сегодня нашей Марише привезли электрический самокат – она мечтала после выписки ездить в магазин, в парк и в гости, потому что ходить ей тяжело, а ехать она может. Вешала звезду на елку и приговаривала: ну зачем я это написала, ну это же нереально, все смеяться будут…
И когда она сквозь слезы рассказывала, что это первая мечта, которая сбылась у нее за шестьдесят лет, просто сердце разрывалось!
Заряжаем самокат, завтра утром договорились погонять по холлу!
Татьяна Лобанова
Валентин Сергеевич стал для меня примером любви к жизни, умения ею восхищаться и продолжать жить с радостью даже на пороге смерти. Он был всегда всем доволен, всех благодарил, был очень жизнерадостным и творческим человеком, его часто навещали многочисленные родственники и друзья.
На одном из концертов Валентин Сергеевич попросил у артиста гармонь и исполнил песню, а после своего выступления рассказал, как важно в жизни всегда наполнять ее радостными вещами, как последние несколько лет он, уже тяжело болея, увлекся историческими танцами и «протанцевал» всю свою болезнь.
Мы предложили Валентину Сергеевичу организовать собственный концерт для других пациентов. Он ответил, что это ему уже тяжело, но он попросит своих друзей-музыкантов приехать к нам в хоспис и выступить. И вскоре его друзья назначили дату концерта. К сожалению, Валентину Сергеевичу становилось все хуже, и к дате их приезда он был уже на пороге смерти… Ушел он в окружении всей своей семьи, с улыбкой – в прямом смысле этого слова.
А через час после его кончины приехали его друзья-музыканты. Они еще не знали о его смерти и очень ждали, что он непременно будет на этом концерте. Я сказала им, что Валентина Сергеевича больше нет.
Это было ударом для них, и они попросили не-множко времени, чтобы осознать известие и решить, как же быть с концертом, а потом сообщили, что выступят и этот концерт будет в память об их ушедшем друге.
Мы не стали скрывать ничего от других пациентов, к тому же многие из них знали Валентина Сергеевича. Концерт получился невероятно теплым: печальным, но очень светлым, и все собравшиеся, словно одна семья, вспоминали Валентина Сергеевича и думали о чем-то очень важном…
Мира Тристан
Виктор Илларионович лежит в палате один, ноги не ходят, сидеть не сидит, не ест самостоятельно, говорит так, что не понять ничего. Все пытается встать и пойти – нужно постоянно смотреть за ним, чтобы не упал. А он нестарый еще мужчина, интересный, живет той, прежней жизнью, все на работу собирается.
Погулять предложили – жена возражает: зачем ему? Хотя вещи привезла.
Погуляли, пива захотелось. Выпил. Перевели в палату к двум мужчинам.
Просто волшебное превращение. Сидит, ест сам, речь связная и более понятная. Бреется с помощью товарища по палате, заигрывает с женщинами, телевизор захотел посмотреть.
Чудо! Всем радостно.
Нюта Федермессер
Когда мне было семнадцать лет и я была волонтером на выездной патронажной службе, со мной случилась такая история: мне запретили ходить домой к пациентке, которой помогала выездная.
У нее было две дочери, шестнадцати и двадцати лет. А я приходила ухаживать за их мамой – мыла ее, болтала с ней, делала педикюр, покупала для нее у метро мороженое… Все время пыталась показать, какая я молодец. А она своим девчонкам говорила: почему вы не можете, как Нюта? И я про себя тоже думала: какие девки дурацкие – одна курит, хотя еще в школе, другая где-то гуляет вечно.
Что этой пациентке давала моя забота? Качество жизни? Нет! Только досаду на то, что она «дурацких» девок вырастила.
Это поняла врач хосписа – в силу своего опыта и чуткости. И запретила мне туда ходить. А я была так возмущена! Мне нужно было дождаться рождения своих детей, чтобы понять, как это было с моей стороны глупо и жестоко.
Дети для пациента всегда должны оставаться лучшими. Их надо хвалить…
Анастасия Лаврентьева
Марина Андреевна на вопрос, что нужно, мгновенно реагирует: помады («три разные, под настроение»), духи, крем женьшеневый для век и зеркало – и будет «шито-крыто, волной накрыто».
Накрасив губы и надушившись, рассказывает про свои браки («не будем фиксировать количество, деточка») и про свой талант раздувать пламя из фуфловых поленьев (ее выражение).
– Вот, например, последний муж: до встречи со мной он был Витёк – нассал и утёк, а со мной стал Виктором Сергеевичем!
Мира Тристан
Валерий Николаевич лежит всегда с закрытыми глазами. Но если к нему подойти и взять за руку, он их открывает. Глаза у Валерия Николаевича голубые, ясные. Когда с ним встречаешься взглядом, он сразу расплывается в улыбке, как младенец, увидевший мамино лицо.
Есть такой рассказ у Драгунского, про светлячка. Так вот Валерий Николаевич именно такой светлячок – живой и светится!
На столике у кровати стоит полная тарелка. Ужин не тронут.
– Валерий Николаевич, почему вы не ели? Вас покормить?
– Нет. Сыт.
– Чем же?
– Святым духом.
– Так священник был два дня назад. Сегодня уже нужно поесть.
Осиливает пару ложек картошки с мясом и чай. Завтра принесу ему рыбки.
– Другое дело! – скажет он, смакуя селедку с безалкогольным пивом, и снова засветится.
У нас нет неконтактных, каждый слышит и чувствует.
Нюта Федермессер
Еще в одной палате есть бабушка с деменцией, она все забывает, потом концентрируется на какой-то одной грустной мысли и все время плачет. Хочу домой. Или не хочу, чтобы меня выписали. Хочу жить или не хочу укол.
И я говорю медсестрам: девчонки, ну простой же рецепт, вы вывезите ее в холл, где все время жизнь, не оставляйте ее в палате с этими навязчивыми мыслями. В холле все время движуха, суета, люди, звуки – она и не будет даже успевать плакать.