Кто-то из персонала позже заметил: «Как жаль, что мы отодвигаем наши романтические мечты на потом, не думая, что им именно сейчас самое время. Потому что это “потом” может не случиться никогда».
Нюта Федермессер
Подслушанное:
– Я сюда умирать ехал, а тут такая компания подобралась…
– Слушай, приходи, мы тут окрошку режем.
– А цветной маникюр видела? Это мне тут девочки-волонтеры сделали.
– Нет. Совсем мне не больно. И когда пластырь, а не уколы, – еще и не страшно.
– Да чтоб все вы так жили, как я тут умираю!
– У меня график тут интенсивный, поэтому в следующий раз звоните перед приходом. Завтра ждем собак-волонтеров, а тридцатого числа Басков, говорят, приедет…
Дилноза Муйдинова
Поразительно волевая женщина у нас есть.
Не нашла ее сегодня в палате, зато увидела у нее на подушке «рецепт ее молодости» в девяносто лет, распечатанный на листочке:
1. Стоя, руки в стороны. Круговые движения руками внутрь 5 раз, наружу 5 раз.
2. Стоя, руки в стороны и согнуть в локтях. Круговые движения в локтевых суставах внутрь 5 раз, наружу 5 раз.
3. Короткий перерыв. Упражнения выполнять не менее 2 раз в день.
4. Стоя. 10 раз вставать с опорой на ходунки. Напрягать ягодицы и бедра.
5. Лежа. Левую ногу согнуть в колене, правой рукой потянуться к колену. Напрягать живот! То же повторить с правой ногой и левой рукой. Всё повторять 4 раза.
Мира Тристан
Может быть так: концерт, мастер-класс, занят весь день в беготне, проносишься мимо палат, не имея времени зайти и остановиться. Устаешь.
А может быть так, что ты заходишь в одну палату к новой пациентке и слышишь разговор. Сын говорит маме:
– Да где умирают!.. Я тут фотографии видел внизу, здесь жизнь, здесь так интересно!
А в другой палате пациентка тридцати пяти лет, приносишь ей купленную по ее просьбе краску для волос, присаживаешься рядом, как бы на минуту, поговорить и слышишь о том, что покрасить нужно именно сегодня, а еще есть вопрос по оформлению инвалидности, так как срок истекает, и очень хочется молока, и настроение сегодня хорошее.
Просишь волонтеров обязательно покрасить сегодня, приносишь молоко, приглашаешь сотрудника социальной службы. Вечером приходишь посмотреть, какой цвет волос получился, и слышишь:
– Меня сейчас придет навестить мой бывший муж. Он еще не был здесь и давно меня не видел. Я очень жду. И цвет волос мне очень нравится!
Выходя, встречаешь мужа с букетом роз.
Никакой усталости.
Нюта Федермессер
А я купила сегодня в хоспис такую штуку клевую, как в фильме «Я дышу», которая будет проецировать на потолок звезды, месяц и северное сияние.
Очень хочу скорее в палату поставить, чтобы наши лежачие больные увидели не белый потолок, а зимнее небо!
Екатерина Чекмаева
Очень долго лежал у нас мужчина тридцати лет, Павел, за ним круглосуточно ухаживала его мать. В какой-то момент ему резко стало хуже, и уже было ясно, что жить осталось всего несколько часов. Вызвали его брата, но в эту ночь, как и в последующие, Павел не ушел, хотя и был все время без сознания. Лучше ему не становилось, но и хуже тоже. Это состояние «между» было невыносимо.
Его мама, Анна, умом понимала, что сын уходит, но сердцем отпустить не могла и ночами рыдала на его груди: не покидай меня! И болеющий любящий сын не покидал. А его брат был рядом и страдал от происходящего.
Я предложила Анне: давайте я побуду с вами, пройдем этот путь вместе. Она согласилась.
Мы сидели в палате: уходящий Павел, его мама, младший брат и я. В тишине, как в паутине. Тяжелая обстановка, звенящая.
И тут я вспомнила, что сегодня на наш этаж должны прийти волонтеры с собаками-терапевтами, а Анна обожает собак. Мне было неловко, но я все же сочла правильным аккуратно спросить: не хотела бы она выйти в коридор, чтобы хоть на минуту переключиться? А она с удивившей меня горячностью предложила позвать всех сюда, в небольшую палату. Брат Павла тоже немного воодушевился.
Как только в палату вошли два волонтера с двумя бультерьерами – словно ледяная стена пала. Все гладили собак-терапевтов, улыбались, при этом никто из нас не забывал про уходящего Павла. Он был с нами. И тут Анна сказала: «Паша, вот видишь, как мы тебя любим. Как провожаем всем миром. В добрый путь, мой мальчик. В добрый путь».
В эту минуту дыхание Павла изменилось, и я знаком попросила волонтеров выйти. Через несколько минут Павел ушел. Анна отпустила сына со светлым сердцем.
Дилноза Муйдинова
Выходя с работы за полночь не в первый раз за эти пару недель, я убедилась: а Филя-то, наш хосписный кот, двойную жизнь ведет! Если я прихожу в хоспис к семи утра, то наблюдаю, как кот заявляется «домой» только около восьми (!) со своей биркой-галстучком на плечике.
Вот почему потом днем и вечером спит тряпочкой на любых коленках и в немыслимых позах. Что он, интересно, по ночам делает? Он же ведь на стул еле запрыгивает. Потуги взобраться на дерево до сих пор не увенчались успехом…
А в начале рабочего дня Филя нас внимательно контролирует. Каждое утро заходит вместе с нами в каждую палату и наблюдает, как мы делаем свою работу.
Ежеутренняя конференция в хосписе всегда начиналась, когда ровно в девять утра к уже собравшемуся персоналу последним входил главврач. Теперь последним, как руководитель всея и всего, приходит Филя и ложится ровно на центр ковра.
И мы понимаем, что всё в порядке и можно начинать и конференцию.
Дмитрий Левочский
А. И. сразу же спросила: «Я вас, наверное, задерживаю?» Мы остановились в любимом моем месте в хосписном саду – на лавочке под широкими листьями сирени. Открытие: оказывается, это растение красиво не только в мае. Сейчас, в июле, в нем нет совершенно ничего лишнего.
А. И. говорит: «Дядька у меня был. Добрый невероятно. У него была пасека в деревне под Орлом. Восемнадцать ульев – шутка ли? Мед девать было некуда, у нас в доме огромные баки, полные меда, мы его видеть не могли. Каждый день – мед на завтрак, обед и ужин. Когда война началась, дядьку забрали сразу, больше никогда я его не видела. Так и жили – я, мама и бабушка. Мед доедали…»
У нее светлые вьющиеся волосы и глаза, которые смотрят сквозь время.
– А. И., а немцев вы видели? – подаю голос я.
Она долго смотрит на меня, кивает тяжело. И как бы сквозь меня высматривает кого-то.
– Когда немцы пришли, паника была в селе. Люди без оглядки убегали. А мы остались. Сидим дома, трясемся, бабушка причитает, мать прозрачная от страха. И вдруг – на крыльце сапоги забухали, дверь вышибли и зашли. Первым делом дядькин мед вытаскивать стали. Жрали его прямо руками, не разбирая. Когда всё вытащили, выкинули нас из дома. Бабушка еле ходит, ее немцы пинками подгоняли. Мать заступалась, плакала, кричала, а тут я еще маленькая под ногами путаюсь…
У нее спокойный голос и светлые, как бы даже белые глаза. Мне солнце прямо в глаз светит, может быть, поэтому такой эффект?
– Немцы орать стали, ругаться. И тогда один достал пистолет и убил бабушку. Потом навел пистолет на маму, она упала на землю и закрыла голову руками. Немцы немного постояли и ушли. А мы стали уходить. Мама тащила меня и мертвую бабушку, которую положили на покрывало, как на салазках… Мы потом долго побирались по всей области. Ходили по дворам, просили. Мне мед снился.
Яркое солнце совсем не греет. Глупо обманывать себя: скоро придет осень. Небо становится выше, воздух прозрачнее и холоднее. А. И. говорит, глядя на меня, как на ослепительный источник света, сощурясь и даже улыбаясь слегка:
– Один раз я на немца наткнулась, когда хлеб по дворам искала. Захожу в дом, а там немец. До сих пор его лицо помню. Меня увидел – и сразу за пистолет. Навел пистолет на меня, сидит и смотрит. Посидели мы так – друг напротив друга, а потом он как заорет, как заругается. Пистолет убрал и ругается, я убежала… Теперь думаю, если бы он меня тогда застрелил, я бы с вами не встретилась сейчас. Правда же? Не встретилась бы? Ну скажи!
Ревет пятничная Москва. Со стороны большой промышленной улицы сирены, скрип тормозов. Садится в серые облака большое и уже почти осеннее солнце.
Мира Тристан
Из палаты доносился протяжный звук, похожий на плач. Вернее, так хнычет ребенок, который иначе не может позвать.
Я иду в палату и уже знаю, что это Зоя Ивановна. Ей девяносто восемь лет, она не видит, не может нажать кнопку вызова, громко позвать на помощь тоже не может.
– Что случилось, Зоя Ивановна? Пить хотите или лежать неудобно? – спрашиваю я, наклонившись поближе к уху, потому что и слух у нее тоже снижен.
– Я все забыла, ничего не помню, я не знаю, где я сейчас, – тонким жалобным голосом отвечает она.
Расспрашиваю, как ее зовут, когда день рождения, где живет. Она отвечает, и оказывается, что все помнит. Рассказываю, что она в хорошем и безопасном месте – потому что ей сейчас необходима наша помощь. Видимо, ее это успокаивает, она перестает хныкать и начинает вспоминать свое детство, своих родных, военную юность, тяжелые работы в тылу и что-то еще. Говорит-говорит-говорит, как будто вышивает иголкой с разного цвета нитками картину своей нелегкой жизни.
Поговорив так какое-то время, Зоя Ивановна в этих воспоминаниях вернула себе себя, затихла, закрыла глаза и спокойно задремала.
Я тихонечко вышла в коридор и услышала, как из другой палаты зовет Татьяна Викторовна. Она очень не любит одиночество, любит петь и любит колбаску. Мы попели с ней песни, она съела кусочек любимой колбаски. Мне нужно было идти дальше, но я пообещала, что в субботу у нас будет концерт и там уж она точно напоется вволю.
В следующей палате Владислав. Он каждый день, увидев меня, просит принести ему колу. Как обычно, обещаю принести чуть позже и вдруг беру его за руку, чего раньше никогда не делала. Он сжимает мою руку и не хочет отпускать.