— Знаете, дядь Борь… Вы меня так заинтриговали этой вашей тайной, что я уже просто ради чистого любопытства соглашусь на все ваши условия.
Кранц хмыкнул:
— Условия… Условие у меня одно, вьюноша, — держать язык за зубами. И что бы ты ни услышал от меня, что бы не увидел здесь, в этом салоне, ни слова — слышишь? Ни слова никому!
— Да не болтун я, дядь Борь, — заверил его Валька.
— Буду надеяться. Ну, а дело, собственно, вот в чем, вьюноша… — Борис Аркадьевич набрал в грудь побольше воздуха, словно собирался разразиться длинной тирадой.
Валька тоже вздохнул, приготовившись слушать его очередную философскую речь. Однако старик ничего более не сказал, а извлек откуда-то фиолетовую купюру достоинством 25 рублей и, подняв ее выше уровня глаз, принялся рассматривать на просвет, на фоне горевшей под потолком люстры.
Валька сразу же предположил:
— Вы мне заплатите за эту работу двадцать пять рублей, да, дядь Борь?
— Угу, — загадочно улыбаясь, подтвердил Борис Аркадьевич.
— И что же нужно будет сделать? Опять какое-нибудь клише?
— Угу.
— Большое? Как для «Сампошива»?
— 124 на 62, — просветил Борис Аркадьевич Вальку.
— Что, шестьдесят два? — не понял тот.
— Размер клише, говорю, 124 на 62, — пояснил старик, помахивая четвертной банкнотой.
— И что же это будет? — все еще не мог понять Валентин.
Борис Аркадьевич крякнул пару раз, будто прочищая горло. Однако чувствовалось, что на самом деле он все еще не решается открыть карты своему ученику. Но, как бы то ни было, отступать назад поздно.
— Это будет, вьюноша, купюра достоинством двадцать пять рублей, — ответил старик таким тоном, будто предлагал Вальке работу над клише для незамысловатого новогоднего календарика.
— В каком смысле? — не понял Валентин.
— В самом, что ни на есть, прямом. Вот эти двадцать пять рублей, Валюх, нужно переснять с двух сторон и попробовать сделать два клише.
Валька присвистнул, недоверчиво глядя на старика.
— Вы шутите, дядь Борь?
— С такими вещами не шутят, вьюноша.
— Но… Но это же незаконно!
— А я тебе чего говорил? — усмехнулся Кранц.
— Не, дядь Борь… Это уже слишком. За такое ведь тюрьма!
— А ты как думал? — деловито осведомился старик. — Конечно, тюрьма. Причем, надолго. Государство боится фальшивомонетчиков как огня. Недаром в былые времена им в глотку расплавленный свинец заливали! Брр. Жуть!
— Не, не… Не хочу я этим заниматься… — испуганным голосом залепетал Валька. — «Подделка государственных казначейских билетов преследуется по закону»… — вспомнились ему слова, которые он воспроизвел на своем рисунке трехрублевой купюры, выполненном по просьбе Кранца. Картина эта, заключенная в рамочку, до сих пор висела в фотозале салона, и Валентин, процитировав собеседнику оное предупреждение, невольно перевел на нее глаза.
— Трусишь? — насмешливо прищурился Борис Аркадьевич.
— Конечно трушу. Такое дело…
— Это хорошо, вьюноша. Это просто замечательно!
— Почему? — не понял Валька.
— Потому, вьюноша, — пояснил ему старик, — что в деле этом без страха никак нельзя. Кто-то, отпечатав левую купюру, тут же схватит ее и помчится в ближайший магазин. Конечно, с опаской побежит, но… Но нетерпение такого олуха и погубит. Другой же… все сто раз взвесит, тысячу раз осмотрится, прежде чем ход своей продукции, так сказать, давать. А то, глядишь, так при себе и оставит, не решившись ни на что. И даже разменять не попробует нигде. Потому как, Валюх, обыкновенный страх от многих глупых шагов человека предостерегает. Там где голова не работает, этот самый страх и включается. Вот потому и говорю, что хорошо это, раз страх у тебя к этому делу имеется.
— Да о каком страхе вы говорите, дядь Борь? — воскликнул Валька. — Нет у меня никакого страха к этому делу…
— Да ну? — не поверил Кранц.
— Потому как я в ужасе от вашего предложения! — закончил свою мысль Валька. — Я в тюрьму не хочу!
— Да кто ж тебя туда гонит-то?
— Кодекс уголовный, вот кто.
— Ну, да. По нему можно запросто схлопотать пятнашечку. А то и вышку! — согласился Борис Аркадьевич. — Статья 87 Уголовного кодекса РСФСР. Да только известно ли тебе, вьюноша, что подразумевается под фальшивомонетничеством в нашем родном советском законе?
— Что?
— Изготовление с целью сбыта, а также сбыт поддельных государственных казначейских билетов, — процитировав по памяти закон, пояснил Кранц.
— Ну? И вы предлагаете мне заняться вместе с вами изготовлением подделок?
— Да боже упаси! — усмехнулся старик. — Я тебе разве это говорил?
— А разве нет? Как же тогда еще понимать ваши слова, дядь Борь?
— Дословно, Валюх, — хлопнул в ладоши Кранц. — Вспомни футболки, которые делал «Сампошив». Кто печатал на них изображения всяких Фреддиков? Кто пускал их в торговлю? Ты? — показал он пальцем на Вальку. — Я? — ткнул он им себя в грудь.
— Да нет, — пожал плечами Валентин, — Васькины рабочие и печатали. Наше с вами дело маленькое, дядь Борь. Только клише…
— Ну, а я о чем тебе толкую? — с нотками радости в голосе, спросил Кранц. — Посуди сам. Закон наказывает за изготовление и сбыт поддельных денег. Так? Но мы-то с тобой, разлюбезный ты мой, и не будем их изготавливать, и уж тем более сбывать. Это же ежу понятно: если ничего не изготовил, то и сбывать тебе нечего будет. Я прав? Но вот если ты сделал лишь клише с изображением купюры… — здесь Борис Аркадьевич сделал таинственную паузу, после чего вкрадчиво спросил: — Надеюсь, Валюх, ты понимаешь, что я хочу сказать?
Валька наморщил лоб. Действительно, получалось все предельно просто. Тюрьма грозит человеку, который сбывает поддельные деньги. Светит она, однозначно, и тому, кто отпечатает эти подделки. Но вот тот, кто изготовит клише для печати… Что? Получается, этот-то человек здесь ни при чем? Выпадает этот мастер из юридической цепочки. Закон же о нем молчит!
Подобный вывод, сделанный вроде бы самостоятельно, стал для Валентина Невежина настоящим открытием.
— Вы хотите сказать… — неуверенно проговорил он, обращаясь к Кранцу, — что кто-то, как и Васька из «Сампошива», купит у нас клише четвертной купюры и уже сам будет использовать его, как пожелает? Мы с вами, значит, ни к какому фальшивопечатанию отношения иметь не будем?
— Милый мой, сообразительный мой вьюноша! — радостно заулыбался старик. — Наконец-то… Наконец-то до тебя дошло то, о чем я толкую! Конечно же, никакого отношения к дальнейшей судьбе клише мы иметь не будем. Более того, все следы нашей работы уничтожим. Никто и не подумает, что в этом салоне старик и юноша смогли сделать печатную форму для денег. Подкопаться к нам с тобой будет не так-то просто.
Однако Вальку, несмотря на его неопытность во всяких юридических вопросах, все же что-то настораживало в предложении Кранца. Зачем тот обмолвился, будто подкопаться под них будет не так-то просто? Значит, в случае чего, копать все же будут? Стало быть, не такое уж невинное дело предлагается сейчас ему!
Видя сомнения своего помощника, старик поспешил увести того от ненужных мыслей и монотонно, будто стараясь звуком своего голоса загипнотизировать его, забормотал:
— Тут и сомневаться не в чем, Валентин. За работу тебе заплатят не поддельными, а самыми настоящими деньгами. Причем это будет сумма, несопоставимая с тем, что ты зарабатывал на «Сампошиве». И ты не только станешь обеспеченным человеком, ты станешь носителем тайного знания… Мало, ох мало в мире настоящих денежников! Если что приключится с тобой в будущем, когда тебе потребуется много денег, ты просто обратишься к своей памяти, и в башке твоей сразу включится печатный станок… Ты, Валюх, станешь человеком, который умеет делать деньги! В прямом, так сказать, смысле. Ты уподобишься тому самому дворянину, о котором я тебе говорил… Будешь жить с ощущением собственной значимости, породы, так сказать… Только подумай, как ты возвысишься над своими сверстниками. Над серой массой, над быдлом, как ты говоришь. Ты больше не будешь молекулой, Валя! Конечно, некоторый риск есть… Но риск имеется во всем! Однако, мой золотой, кто не рискует, тот не пьет шампанского. Вспомни Горького Алексея Максимовича… Интересно, в школе еще проходят Горького? Гениальный писатель, между прочим! Вспомни, Валя:
Я славно пожил!..
Я знаю счастье!.. Я храбро бился!..
Я видел небо… Ты не увидишь
Его так близко!.. Эх ты, бедняга!
— И именно сейчас стоит пред тобою выбор, мой мальчик: быть ли соколом тебе гордым, или этим, змеем ползучим, ужом! «Рожденный ползать — летать не может!» Задумайся, Валюх, не о тебе ли эти слова? — закончил свою речь Кранц, пристально взглянув на Вальку.
Тот невольно поежился под этим взглядом и отвел глаза. Сокол ли он? Или уж? Неожиданный вопрос. Еще несколько минут назад Валька сам пытался доказать старику, что все-таки сокол, а не «частичка серой массы», не «молекула»! Да только что-то все равно боязно… «Подделка государственных казначейских билетов преследуется по закону»! — звучал в голове у него, повторяясь, бездушный, как система советского правосудия, металлический голос. И эхом отзывались слова Бориса Аркадьевича Кранца: «…По нему можно запросто схлопотать пятнашечку. А то и вышку!»
Сам же старик продолжал вопросительно смотреть на своего ученика, махая перед его носом двадцатипятирублевой бумажкой.
— Ну, так что, Валюх? Что ты мне скажешь: как дальше жить собираешься?
И тут Валька вдруг увидел себя на месте отцовского друга, бывшего инженера, ныне торгующего на рынке сигаретами. Это было довольно странное, мимолетное видение, подобное взгляду на себя со стороны в будущем. Погода перед глазами менялась, словно в мультфильме: снег, дождь, солнце, снова снег… Щеки и подбородок его покрылись щетиной, под носом по-взрослому распушились смоляные усы, неприятно залезая в рот… Снег оседал на них, таял, вновь цеплялся к ним. Но вдруг, в очередной раз сорвавшись вниз талой каплей, не явил глазам прежней черноты усов… Да и голова начала седеть, на лбу прорезались морщины. Видать, минуло много лет! И что же? Он все сто