Первую половину следующего дня Валька, как прилежный студент, провел в своем техникуме. Две пары пролетели незаметно. Когда звонок, раскатившийся дребезжаньем по технарским коридорам, возвестил об окончании третьей пары, Валька спохватился — он даже не понял, что за предмет только что был: «Основы марксистко-ленинской теории» или «Экономика». Все эти прошедшие шесть учебных часов он провел, что-то увлеченно черкая в общей тетради. Если бы кто-то заглянул в нее, то вряд ли что понял, увидев там цифры, математические знаки, иксы…
Валентин Невежин увлекся химией — наукой, весьма далекой от основ социалистической экономики и теории коммунизма. Да ну их к лешему! Есть вещи и поважнее. Валька пытался самостоятельно отыскать пропорции кислоты, над приготовлением которой они с Кранцем бились почти неделю. Казалось, все варианты уже перепробованы. Ан нет — шесть часов поисков увенчались определенным успехом — Валька нашел пару новых, пока еще не опробованных вариантов смешивания компонентов кислоты. Конечно, не факт, что эти варианты правильные. Но проверить их Вальке не терпелось. После занятий он, не забегая домой, сразу же направился на Ревпроспект, в «Фотографический салон Кранца», торопясь поделиться своими открытиями с наставником.
Однако тот встретил его улыбкой авгура.
— Валюх, — тихим, загадочным голосом начал он, — кажется, философский камень у нас в кармане!
— Неужели отыскали-таки нужные пропорции? — уточнил Валька.
— Боюсь сглазить, вьюноша, но мне кажется, что нашел.
— И какие же, дядь Борь?
Тот, продолжая улыбаться, махнул рукой, бросив невнятное:
— А!
— Какие же? — повторил вопрос Валька.
Борис Аркадьевич как-то виновато пожал плечами.
— Знаешь, Валюх, не записал. Помню лишь на глаз, сколько чего мешать.
— Так мы можем взять мерную колбу и посчитать, сколько чего вы использовали, — предложил Валька.
— Обязательно, вьюноша, обязательно… — пробормотал старик, — но только чуть позже. У нас с тобой совершенно не остается времени. Утром уже приходил заказчик, спрашивал, как идет работа. Самое большее, через неделю мы должны будем предъявить ему товар.
— Неделю? — удивился Валька, сразу забыв о формуле кислоты. — А почему так долго?
Кранц усмехнулся:
— Ты думаешь, нам нужно сделать всего одно клише?
— А сколько же?
— Минимум шесть штук: клише плоской, глубокой и высокой печати.
— В каком смысле? — не понял Валентин.
— Э-э, милый, — продолжал улыбаться Кранц, — тебя еще учить и учить ремеслу… Глубокая печать — это… Впрочем, — махнул он рукой, — тебе это знать пока не обязательно.
— Как это не обязательно? — возмутился Валька. — Как же я буду помогать вам дело делать, не зная его тонкостей?
— Хм, мне нравится твоя настойчивость, вьюноша! — произнес старик, опускаясь в кресло, после чего объяснил своему ученику: чем глубокая печать отличается от плоской и высокой, что такое орловская печать, защитная сетка, а также кое-что поведал о водяных знаках и защитных волокнах.
— При производстве денег используют несколько видов печати, — напомнил он, — значит, и нам нужно сделать разные клише. Их потом будут прокатывать по бумаге по очереди. И не забывай, Валюх, купюры обычно печатаются с двух сторон, — уже с незлой насмешкой просветил Кранц Валентина, — стало быть, количество клише надобно удвоить.
— Уф, — вздохнул Валька, выслушав все это, — прямо целая лекция! Вам бы к нам в технарь, дядь Борь, преподом.
— Кем? — не понял Борис Аркадьевич.
— Преподом. Преподавателем, — пояснил Валька.
— И сколько же, интересно, ваши преподаватели получают? — насмешливо прищурив глаз, поинтересовался старик. — Может, оно и правда — лучше учительством деньгу зарабатывать, нежели так вот, как мы…
Валька рассмеялся:
— Да гроши они получают, дядь Борь! Сами говорят иногда: «Работаем чисто за интерес!» И все плачутся, плачутся… Нет бы кооператив какой-нибудь самим открыть! Да, дядь Борь? А то все ждут, когда им дядя из Министерства образования зарплату поднимет…
Кранц покачал головой:
— Не надо так говорить об учителях. Они — святые люди!
— Но нищие!
— Ну и что? Я вот тоже нищий. Хотя и кооператив открыл. Ты ж сам видел, какая у нас выручка.
— Да, но мы ж с вами на клиентах-то и не собираемся зарабатывать! — заметил Валька.
— Как это — не собираемся? — нахмурил брови Кранц. — А для чего тогда я открывал салон?
Валька смотрел непонимающими глазами на старика, и тот продолжил:
— Мне нравится снимать людей, Валюха, я обожаю фотографии им делать… Поймать выражение лица, оно же — как время остановить! Это же искусство, Валентин! — старик вздохнул.
— Но за клише-то вы взялись, чтобы заработать? — спросил его Валька. Хотя для него теперь было вполне очевидно, что стариком движет в этом лишь желание получить сумму, достаточную для того, чтобы всецело посвятить себя любимому, но далеко не доходному делу.
Однако ответ Бориса Аркадьевича обескуражил Валентина.
— Нет, Валюх, — сказал он, — не заработать…
— Как это… не заработать… Так зачем же тогда вы жилы рвете? — с недоумением спросил Валька.
— Вряд ли ты поймешь, вьюноша… — Борис Аркадьевич снова вздохнул. — Сделать безупречное банкнотное клише — это тоже искусство. Да какое! Ты только вообрази себе: дело рук твоих разойдется по стране миллионным тиражом! Вот ты знаешь, конечно, кто у нас изображен на бумажных деньгах? — задал он вопрос, несколько неожиданный для Валентина.
— Разумеется. Ленин, — ответил тот.
— А кто такой Ленин?
— Как кто? — улыбнулся Валька. — Вождь революции!
— Какой он, на хрен, вождь?! — Кранц возмущенно ударил ладонью по подлокотнику кресла. — Таких вождей после семнадцатого вагонами считали. Просто сделали из него вождя. Потому как Бога отменили, а народу икона новая требовалась. Вот и нарисовали ему ее, да на деньги портрет этот шлепнули… — старик хмыкнул. — Слышал, как один поэт возник по этому поводу? — он прочитал с выражением:
Я не знаю, как это сделать,
Но, товарищи из ЦК,
Уберите Ленина с денег,
Так цена его высока!
Понимаю, что деньги — мерка
Человеческого труда.
Но, товарищи, сколько мерзкого
Прилипает к ним иногда…[8]
— Вот уж что верно, так это про мерзость, — прокомментировал стихотворение Борис Аркадьевич. — Оно ж и в самом деле — мерзости всякой прилипает к деньгам предостаточно. А вот что касаемо убрать Ильича, так тут я не согласен, так сказать, категорически. Но говорю это не просто, как рядовой гражданин или поэтик какой-нибудь безумный, а уже как человек, во власти коего решать: сохранять ли вождя твоего на банкноте или кого другого туда тиснуть! Понимаешь, Валюх? Захочу — и забабахаю на купюру Горбача… Ха! Он тоже лысый. Никто и не догадается с первого взгляда. Долго же на деньги мало кто смотрит. Че смотреть-то на них? Они больше счет, так сказать, любят. И я — мастер, решаю: кому быть на деньгах. А не какое-то там вонючее ЦК! Вот, вот эти руки, — потряс Кранц кулаками, — решают!
Валька смотрел на своего собеседника такими удивленными глазами, что тот невольно улыбнулся:
— Что, думаешь, не спятил ли старый?
— Да нет, — наконец-то решился улыбнуться и Валька, — ничего я не думаю. Просто вы так увлеченно сейчас рассказывали…
Лицо Бориса Аркадьевича приняло серьезное выражение.
— Просто не знаю, что говорить, дабы до тебя дошло — каких высот может достигнуть человек, пусть даже неприметный маленький фотограф, но ставший мастером своего дела. А что такое быть мастером? Это значит, вьюноша, относиться к работе своей, как к высокому искусству, и суметь себя выразить в нем… — старик мечтательно вздохнул. — Чтобы долго еще слышался шум аплодисментов… — он замолчал и с минуту, наверное, продолжал сидеть в кресле, наклонив голову чуть набок, будто пытаясь уловить призрачный звук где-то шумящих оваций. А потом вновь вздохнул и махнул рукой: — Ну да ладно, давай работать. Пойдем-ка в «темную», покажу тебе, наконец, что у меня вышло.
Клише, на которое дал взглянуть Кранц своему ученику, того сперва озадачило. На пластине опять, как и вчера, вообще не прослеживалось какого-либо рельефа.
— Так это что, и есть клише для той самой плоской печати, о которой вы говорили? — неуверенно предположил Валька.
Видя написанное на его лице недоумение, старик усмехнулся:
— Это только начало процесса, Валюх! — с этими словами он забрал пластину из рук ученика и ударил ею о край стола, выбив из той какие-то крошки. — Вот так, — удовлетворенно констатировал он, — а теперь нужно очень осторожно пройтись по ней специальной щеточкой. Зачистить, так сказать. Задача ответственная, Валюх.
Однако простое, на первый взгляд, дело оказалась занятием не таким уж и легким. Щеткой, больше напоминающую кисть, нужно было пройти всю поверхность клише, очищая ее рельеф от мелких частиц. Чем-то этот процесс напоминал Вальке Невежину труд археолога, очищающего от вековой пыли какой-нибудь ценный артефакт. Впрочем, Валька относился к своему клише как к вещи не менее ценной.
— Дядь Борь, а сколько денег можно будет напечатать с него? — между делом осведомился он у старика.
— Примерно десять тысяч листов, — просветил его тот.
— Всего-то… — с разочарованием в голосе протянул Валька.
Борис Аркадьевич усмехнулся:
— А что, тебе мало?
— Нет. Но все же… Что-то мне думалось, что сколько хочешь денег им можно будет сделать. А вы говорите — десять тысяч… Это ж сколько? Умножить на двадцать пять… Двести пятьдесят тыщ, что ли?
— Ага, вьюноша. Четверть миллиона! А ты говоришь — мало.
Валька задумчиво почесал затылок.
— Просто как-то не представляется мне столько денег, дядь Борь. Смешно, — повертел он в руках клише, — держу вроде маленькую медную пластинку, а на самом деле