тельно организовал производство фальшивых рублей. Изучил много специальной литературы по теме печати денег, изобрел собственные реактивы, построил свой печатный станок… И качество того, что выдавал его станок, заставило даже следователей КГБ восхищенно вздыхать…
— Не нужно лирики, Броуди, — сделал Филди замечание Сэму.
— Здесь так написано, — слегка обиженно пояснил тот, ткнув пальцем в лист, с которого читал текст.
— Ладно, ладно, продолжай.
— Мне не много осталось, — предупредил Броуди, после чего вернулся к чтению: — По техническим возможностям на подпольной типографии Баранова можно было развернуть крупномасштабное производство рублей и тем в короткий срок обрушить всю советскую денежную систему. Технолог «Гознака» написал в своем заключении следующее: «Изготовленные Барановым В.И. поддельные денежные билеты достоинством 25 и 50 рублей внешне близки к подлинным купюрам и трудно опознаваемы в обращении. Именно поэтому данная подделка являлась очень опасной и могла вызвать недоверие населения к подлинным денежным знакам». Но сам Баранов ограничился небольшим тиражом. Этого талантливого человека, как ни странно, совершенно не интересовала выгода.
— Как это? — не понял Скотт. — Он печатал деньги, не видя в этом выгоды для себя? Что-то тут не так!
— М-да, — задумчиво произнес Филди, — я же говорю, у русских особая душа.
— Но так для чего тогда этот Баранофф занялся таким опасным делом? — не успокаивался Скотт.
— Ему был интересен сам процесс, — просветил его Броуди. — Как сам он утверждал на допросах, над организацией подпольной типографии он работал целых 12 лет. Освоил 12 полиграфических специальностей: гравера, печатника… Только над изобретением способа нанесения так называемого «водяного знака» он работал три года! А задачи перед ним стояли и другие, куда более сложные. К примеру, найти способ снятия окислов меди при травлении…
— Ну ладно, — перебил Сэма Скотт, нетерпеливым жестом поднеся руку с часами ближе к глазам, — эти технические нюансы мне, к примеру, совершенно ни к чему. Скажите лучше, Броуди, зачем вы вообще посвятили нас в эту душещипательную историю о непризнанном гении-фальшивомонетчике из СССР? Доллары ведь, как я понимаю, он не печатал? Угрозы для США не было?
— Да, доллары он не печатал, — подтвердил агент Броуди.
— Тогда зачем мы тратим время, слушая вас?
— Да я, собственно, уже закончил, — пожал плечами Сэм и, захлопнув свою папку, добавил: — Баранов вместо расстрела получил 12 лет тюрьмы. Для Советов это нонсенс! У меня все, мистер Филди.
— Спасибо, агент Броуди, — поблагодарил тот докладчика, после чего, усмехнувшись, заметил: — Для Советов 12 лет заключения — это такой же ничтожный срок за подделку денег, как четыре года тюрьмы Багдасаряну в Канаде.
— Да, законы у них там, в Советском Союзе, суровые! — заметил кто-то. — Двенадцать лет тюрьмы — ничтожный срок! Уму непостижимо!
А профессор Клейн уточнил у Броуди:
— Молодой человек, а когда, вы сказали, был суд над этим советским суперподдельщиком?
— В семьдесят восьмом! — без запинки ответил агент Броуди.
— И что же, выходит, через три года он окажется на свободе?
— Точно так, профессор, — подтвердил Сэм.
Клейн перевел вопросительный взгляд на Джеймса Си Филди, но ни слова не произнес. Тот, судя по выражению его лица, и так все понял. Однако заговорил он, казалось бы, на тему, далекую от судьбы русского фальшивомонетчика Баранова.
— Господа, — обратился он к присутствующим, — большинство из вас имеет то или иное отношение в денежной системе Соединенных Штатов. По крайней мере, вы в этой области не такие дилетанты, как я. И поэтому я хочу узнать ваше мнение вот по какому вопросу. Представьте на секунду, что «железный занавес» пал, Советский Союз развалился — сам по себе, к примеру, в силу каких-то экономических причин.
— Это было бы просто замечательно! — с усмешкой заметил один из финансистов. — Но ваши слова, мистер Филди, увы, из области фантастики. СССР слабо интегрирован в мировую экономическую систему, а значит, экономические предпосылки не могут стать причиной для его развала, как вы говорите.
Филди усмехнулся.
— Вы, видать, плохо ориентированы в современной политике. По шагам, какие предпринимает администрация Горби[2], уже можно сделать вывод, что они ведут свою страну в тупик, выхода из которого не будет. По расчетам наших аналитиков, до критической черты Советам двигаться не более трех лет.
— Потрясающе! — выдохнул кто-то.
— Именно, потрясающе, — сдержанно согласился Филди. — Если этот колосс на глиняных ногах рухнет, вздрогнет весь мир.
— Я уже представляю себе победное шествие доллара по просторам Сибири! — с улыбкой произнес Скотт.
— Вы зря улыбаетесь, — серьезно заметил тому Филди, — этот момент не за горами. Как не за горами и еще кое-что… Собственно, я перехожу непосредственно к теме нашего собрания. Если Советский Союз рухнет, это будет означать, что и границы его, до сего момента сдерживающие толпы русских варваров, в одночасье падут. А пресс власти, уже чисто по инерции, все еще будет продолжать давить, давить на эту толпу. Да так, что она не потечет, а буквально взорвется, брызнув во все стороны ошметками грязи. А в ошметках этих, господа, — Филди понизил голос, — будут тысячи Соломонов Смоляновых, Багдасарянов, Матовичей, Барановых… Последний, к слову, именно к моменту прогнозируемого нашими аналитиками развала Советского Союза и должен будет выйти из тюрьмы, отсидев свои 12 лет. Так что вместо победного парада золотого доллара по Сибири, мистер Скотт, мы можем тут же заполучить обратную волну в виде потока грязных фальшивок. Последствия этой волны для экономики Штатов могут быть сопоставимы с одновременным ударом тысячи торнадо по югу нашей страны. И в этой связи у меня вопрос ко всем вам. Что будем делать, господа[3]?
ЧАСТЬ 1
Конец 80-х. Город N-ck
Глава 1Загадочный сосед
«Три рубля… Ха! Для чего старик попросил нарисовать именно эту купюру? Почему, скажем, не сотку? Или хотя бы червонец?» — недоумевал Валька. Оторвав от бумаги кисть, он покосился на раздолбанную «Электронику 302»[4], жалко шипевшую «Богемской рапсодией» “Queen”. Собственно, вины магнитофона в этом шипении было мало. Просто кассета заезженная. Когда-то на нее записывались «Ласковый май», «Мираж» и «Кино». А теперь вот… “Queen”.
I see a little silhouette of a man,
Scaramouche, Scaramouche, will you do the Fandango.
Thunderbolt and lightning, very, very frightening me.
Galileo, Galileo, Galileo Figaro…
«Нет, определенно, Фредди Меркьюри заслуживает новой кассеты! А стоит она… — вздохнул Валька, — почти треть моей технарской степухи — девять рублей! Вот если бы нарисовать сейчас не трояк, а, к примеру, десятку — по-настоящему, не акварельками, а какими-нибудь специальными красками, да так, чтобы в палатке звукозаписи ни одна продавщица не заметила бы подвоха…» Вот тогда и импортную кассету на 90 минут можно будет купить, да еще рублишко останется на пиво и мороженое.
Да, именно такое странное сочетание: пиво и мороженое! В Вальке — несмотря на то, что он уже второй год после наступления совершеннолетия брился, не брезговал спиртным, покуривал, да и почти сформировался как хотя и не высокий, но крепенький широкоплечий мужичок, — где-то внутри все же еще жил ребенок, продолжающий ждать праздника…
«ПОДДЕЛКА ГОСУДАРСТВЕННЫХ КАЗНАЧЕЙСКИХ БИЛЕТОВ ПРЕСЛЕДУЕТСЯ ПО ЗАКОНУ», — прочитал Валька на оборотной стороне взятого в качестве натуры трояка. Правда, содержание надписи ничуть его не насторожило. Лишь озадачило: как такие меленькие буковки вывести кисточкой? Он отыскал в ящике письменного стола красный карандаш, тонко заточил его лезвием и старательно переписал буквы. Отвел листок с эскизом трехрублевки подальше от глаз: сойдет!
«Нет, но почему же именно трояк?» — снова задался вопросом Валька. Странная просьба! Да и сам ее автор, этот их новый сосед по коммуналке, не менее странен. Одна внешность старика чего стоит! Длинноносый, с серыми пышными бакенбардами и такой же седой, но все еще довольно кудрявой шевелюрой, — он был похож на постаревшего Пушкина, каким того рисовало Вальке воображение. И фамилия у старика была довольно странная…
Борис Аркадьевич Кранц — так звали нового жильца коммунальной квартиры. Хотя, пусть юному соседу он и годился в дедушки, у Вальки язык не поворачивался употреблять в обращении к нему слово «дед». Дядя… Дядя Боря — и никак иначе! Проворный такой дядечка: щупленький, лицо в морщинах, а глазки из-под кустистых седых бровей смотрят живо, оценивающе так, будто фотографируют. Валька даже не особо удивился, когда узнал потом, что работает их сосед фотографом. Уж на пенсию давно пора, а он все трудится. Молодец!
До вчерашнего дня, правда, особо и не общались они. Так, «здрасьте, дядь Борь», «здрасьте». То чайники на плиту одновременно поставят, то еще какая-нибудь надобность чуть ли не сведет их лбами на неизменном месте встречи соседей, коим в коммунальной квартире являлась кухня. Но вчера Валька занял плиту вовсе не чайником…
Кранц, выйдя на кухню, удивленно шевельнул бровями. На конфорке пыхтело видавшее виды ведро, в котором обычно кипятили белье, а возле него, как опытная прачка, стоял его юный сосед, с сосредоточенным выражением лица макавший что-то в этом ведре белой скалкой. Вся кухня при этом буквально пропиталась неприятным запахом хлорки.
— Никак, стирку затеял? — полюбопытствовал старик.
— Круче, дядь Борь, — ответил Валька и, высунув от старания язык, еще раз макнул скалкой нечто, булькающее в ведре.
— Ну, уж не кашу же ты на хлорке варишь?