— Не… — Валька загадочно улыбнулся и шепотом поставил в известность соседа: — Джинсы варю, дядь Борь.
— Джинсы? — удивился тот. — Это что, портки никак?
— Угу.
— И на кой же ты их варишь? Да еще с хлоркой!
— Чтоб по моде вышло, — просветил Кранца Валька. — Сделаю из своих старых джинсов варенку да загоню одному лоху.
— Как это… варенку?
— Очень просто. Скрутил джинсы, обмотал проволокой да в воду с хлоркой. Ща, покипятятся еще чуток, и будет, как фирмА.
— Хм… — озадаченно хмыкнул дядя Боря. — Все одно представить тяжко, что у тебя получится.
Валька пропел:
— «Если долго мучиться, что-нибудь получится!» — и пояснил: — Мода такая теперь, дядь Борь. Просто вытирать джинсу теперь не актуально.
— От чего вытирать? — не понимал старик.
— От краски, — улыбнулся его юный сосед. — На коленях, там, на заднице… Однотонность, она, дядь Борь, убивает. Как хаки. Цвет такой, — пояснил он, тут же пропев из «Нау»: — «Я не видел толпы страшней, чем толпа цвета хаки…»
— Да уж… — вздохнул Кранц, — хаки… — глаза его вмиг утратили свою внешнюю живость — казалось, старик перенесся в какой-то другой мир, подальше от мира сего.
— Да я ща покажу вам, дядь Борь! — вернул его в настоящее голос с юношеской хрипотцой. Валька выудив скалкой из ведра бесформенный, исходящий едким паром, мокрый сверток и шлепнул его в загодя поставленный на полу белый эмалированный таз.
— Ну и лепеха! — усмехнулся старик.
Валька присел и нетерпеливо, обжигая пальцы, распутал проволоку, после чего, взявшись за лямки для ремня, осторожно приподнял джинсы.
— Во! Ну как, дядь Борь?
Тот продолжал улыбаться.
— Прям как из этой… Ну? Сам понять должен…
— Так это они еще мокрые, дядь Борь, — Валька слегка потряс штаны. — Просушить как сле… — он осекся, заметив, что из заднего кармана «варенок» торчит краешек чего-то, явно забытого в джинсах перед погружением тех в ведро. Кусочек тонкого красного картона или, может быть, ткани…
Валька мгновенно побледнел.
— Не может быть… — прошептал он, доставая двумя пальцами из кармана то, что осталось от… — Комсомольский билет! — всхлипнул Валька, вытащив на свет хорошо прокипяченный вместе с джинсами в хлорке документ, от которого, по сути, осталась лишь одна красная обложка с трудом угадывающимся на ней профилем Ленина.
— Вот те и хаки… — с сочувствием вздохнул Кранц. — Как же ты так, паря?
— Не знаю… Я уж и забыл, когда в руках-то его держал, нам ведь штампики о взносах не каждый месяц, а в конце семестра стравят… — начал оправдываться Валька перед соседом, будто перед комсоргом технарской группы. — Вот беда-то, а!
— И что же теперь тебе будет за это?
— Да уж будет, — Валька, отпустив джинсы обратно в таз, безвольно присел на табурет.
— В мои времена за подобное люди жизни себя лишали! — припомнил Борис Аркадьевич.
Валька невесело улыбнулся:
— Это в ваши времена, дядь Борь. А теперь это всем по фигу. Перестройка ж! Но… все равно, некстати. Ох, как некстати, а! Мне ж в армию скоро, дядь Борь. Приписали в погранку. И куда ж теперь без комсомольского? В стройбат?
— А скоро в армию-то?
— Через месяц.
— И что, отсрочки тебе разве не положено? Ты ж учишься.
— Не, дядь Борь. Я ж после десятого в технарь поступил. А если среднее образование есть, то никаких отсрочек. Такой закон вот идиотский!
— Печально, юноша.
— Уж куда печальнее, — вздохнул Валька. — За месяц билет этот чертов могут и не восстановить. Да еще комсоргия наша краснозвездная залупиться может, какой-нибудь испытательный срок назначат… Эх, плакала моя погранка! — безнадежно махнул он рукой.
Кранц протянул руку к Вальке:
— Дай-ка взглянуть, — попросил он испорченный документ. А когда заполучил его, оглядев, констатировал: — М-да, восстановлению не подлежит. Если что еще можно использовать, так это обложку…
Валька грустно усмехнулся:
— А на кой она мне, обложка-то? В билете же что главное? Фотка да штампики о взносах.
— Ну, фотку, скажем, я тебе сделаю, — пообещал Кранц, напомнив: — Как-никак я все ж фотограф. Штампики тоже не проблема. А вот сам бланк…
— Да, а вот сам бланк… — машинально повторил Валька, с неожиданной и совсем вроде бы безосновательно возникшей надеждой глядя на старика.
И тот почти оправдал призрачные надежды безалаберного комсомольца. Задумчиво поиграв бровями, Кранц сказал:
— Если постараться, можно и бланк организовать. Единственное — с номером чуток повозиться придется…
— У вас… У вас, дядь Борь, есть связи… в горкоме ВЛКСМ? — с придыханием, все еще не веря своему счастью, наивно предположил Валька.
Старик усмехнулся:
— Я себе сам горком!
— Как это, дядь Борь? — не понял Валька.
— Шучу, — серьезно ответил Кранц, поспешив уточнить: — Конечно, Валюх, конечно у меня есть связи в твоем горкоме. Только…
— Только это что-то мне будет стоить? — догадался Валька.
Лицо Бориса Аркадьевича осветилось улыбкой.
— Какой ты смышленый, гляжу. Молодца!
— И сколько, дядь Борь?
— Чисто символическая плата, сынок. Скажем, три рубля.
— И всего-то? — не поверил Валька.
— Всего-то! — наигранно ворчливым голосом передразнил его старик. — Три рубля, по-твоему, что, не деньги?
— Ну… деньги, конечно, но…
— Понятненько, — сказал Кранц. — Тогда усложню тебе задачу. С тебя я возьму — за все про все — не обычный трояк, отпечатанный на «Гознаке», а нарисованный. Картинку, так сказать.
— Это как, подделать, что ли, его вы мне предлагаете? — недоверчиво уточнил Валька.
— Боже упаси! — замахал руками старик. — Просто нарисовать, — пояснил он. — Вроде обычного натюрморта, как, к примеру, рисуют яблоки или цветы. Карандашами, красками — чем тебе угодно будет. На обычном альбомном листе. Только в масштабе один к одному.
— И зачем? — хмыкнул Валька.
— Повешу в своем фотоателье, — серьезно ответил ему Кранц. — Вставлю в рамочку, пущай висит. Как намек клиентам, дабы не жадничали — бумажные купюры из кошельков доставали, а медяки свои при себе оставляли.
— Хитро, — отметил Валька, несмело улыбнувшись. — Только, дядь Борь, я ведь совершенно не умеют рисовать, — поставил он в известность старика.
Тот отмахнулся:
— Как получится. Ты мне — картину, я тебе — комсомольский билет. Завтра после полудня зайдешь ко мне в ателье на Ревпроспекте, запечатлим твою мордашку. Ну, а уже вечером в эту вот корочку, — Борис Аркадьевич потряс останками комсомольского билета, — будет вклеен новенький бланк с тем же номером и твоей карточкой.
— А почему именно в эту корочку? — не понял Валька. — Она ведь тоже вареная!
Старик усмехнулся:
— Но ведь ты ж сам давеча говорил, что в комсомольском билете главное — это фотография да штампики «Оплачено», — напомнил он. — Говорил?
— Ну, — признал Валька. — Только как-то не понятно это: бланк новый, а обложка старая…
— Просто у них там, в горкоме этом комсомольском, жуткий дефицит новых корочек, — объяснил Кранц наивному юноше, для пущей убедительности заметив потом: — Ты ведь сам видишь, в стране сейчас все в дефиците: от водки и сигарет до всякого тряпья.
— Да уж, — страдальчески вздохнул Валька, глядя на сваренные джинсы в тазике.
Когда Валька говорил соседу о том, что не умеет рисовать, он несколько кривил душой. На самом деле какие-то задатки художника у него имелись. Да и любил он рисовать! Правда, не на холстах, а, в основном, на последних листах толстых учебных тетрадей; и не красками, а обычной шариковой ручкой. В основном то были замысловатые лейблы иностранных фирм или эмблемы западных рок-групп, украшенные молниями и черепами.
Но теперь, как только Валентин взглянул на трехрублевую банкноту, что он отобрал для образца, сердце у него упало. Если еще как-то можно было срисовать надпись «ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КАЗНАЧЕЙСКИЙ БИЛЕТ», так как буквы в ней чем-то напоминали слово «MANOWAR» — название «металлической» группы, которым он неоднократно украшал тетради, когда учился в школе, — то нарисовать Герб СССР и картинку с Кремлем — было за пределами его художественных способностей.
Хотя… Валька вспомнил, что старик велел ему нарисовать трешку красками. А ими — хочешь не хочешь — такой четкости, как в оригинале, не добьешься: зубчики кремлевские не прорисуешь, колоски на Гербе не выведешь!
За кого, интересно, старик его держит? Нашел Левитана!
Но тут что-то свыше заставило Вальку перевернуть купюру. Кранц ведь не уточнял — какую именно сторону трехрублевки ему нужно перерисовать. И от сердца сразу отлегло — никаких замысловатых рисунков на обороте не имелось! Только надпись «Три рубля», цифра «3», а также выполненные мелкими буквами предупреждение о незаконности подделки и названия советского трояка на языках союзных республик. Особой проблемы в их перерисовке Вальке не видел — здесь он придумал обойтись остро заточенными карандашами. Ну, а остальное — красками! Там мазок, тут мазок… Трудно, что ли?
Акварельные краски у Вальки чудом сохранились еще со школы. Сухие, потрескавшиеся, как почва пустыни, они оживали прямо на глазах, едва живительная капелька воды касалась их, скатываясь с кисти.
Зеленая, синяя, красная, желтая… Смешав их в специальной баночке, Валька быстро отыскал те полутона, что ему требовались для рисунка. Потом сделал легкий набросок карандашом, отметив место расположения основных элементов изображения, и принялся рисовать трешку.
Поначалу дело заспорилось. И надпись «Три рубля» Валька вывел, и всякие виньеточки-завитушечки изобразил, да вот только споткнулся там, где не ожидал. Нашла на камень коса… Вернее, наткнулась кисть на неожиданное препятствие, коим стала с виду совершенно безобидная цифра номинала купюры — «3».
Казалось бы, чего тут сложного? Два полуовала. Но только у Вальки они почему-то не получились такими же плавными и соразмерными. Прямую-то линию вывести кистью относительно просто, а вот эти дурацкие дуги… Нет, каждая в отдельности могла смотреться вполне сносно, но получившаяся в итоге при их соединении цифра казалась не обозначением номинала «государственного казначейского билета», а оценкой «удовлетворительно», неб