индейцев, они вообще необстрелянные. Не вопрос, говорю, только предупреди своих – у меня тренером эльф работает. Парень он безжалостный. А за порядком следит орк с индейской четвертушкой и десятилетним стажем сержанта, причем служил за Ядром. Присылают мне полуроту. Ребята от восемнадцати до двадцати, самый задиристый возраст. Принимает их Шон Ти. И за неделю застраивает просто насмерть. Ничего, когда эльф их в учебу взял, никаких ксенофобских истерик у индейцев не случилось. Почему-то! – он захохотал.
– Кстати, Шон Ти, – кивнул Август. – Джулиан, я у тебя его заберу.
– Это как?.. Это еще почему?
– Телохранитель для Деллы и ее ребенка нужен. Ну и мне для парадных выходов.
Джулиан замолчал. Улыбка пропала. Зато появилась у Криса. Нехорошая такая улыбка.
– Не понял. Август?..
– Я ж тебе сказал: захочешь внука повидать – позвонишь Скотту. У меня режим дня нечеловеческий, а когда меня будят, я не люблю. Поэтому звони Скотту, у него расписание четкое, можно не опасаться, что позвонишь в полдень, а он только час назад спать улегся. Он тебе всегда скажет, где сейчас Делла. Я так понимаю, жить она будет одной ногой на Танире, другой в Шотландии.
Джулиан похлопал глазами, и Маккинби понял, что этот забавный жест Делла унаследовала от отца.
– Совсем не въехал. Не, ну я чую, что Берг идет лесом… Да? А Шотландия тут при чем? Ты же вроде как сказал, что о браке речи нет?
– При том, – Маккинби оперся локтями о столешницу, – что брак тут не нужен. Мою прабабушку – она же прабабушка Макса, – зовут Гвиневера ван ден Берг. Бабушка Дженнифер. Она тоже, как и Делла, свое имя не любит и обходится чем-то близким к нему, но современным. Первым браком она сходила за Берга, вторым – за Маккинби. Макс ее правнук по одной линии, я – по другой. Так вот, бабушка Дженнифер очень-очень хочет, чтобы ее праправнук рос под ее присмотром. А мой дед Скотт, сын Дженнифер, очень-очень любит свою маму. И сделает все, что она попросит.
– О-оп-па… – протянул Джулиан, медленно откидываясь на спинку скамьи. Поглядел на сына: – Нехилый поворот событий.
Крис усмехнулся шире:
– Ты еще не знаешь какой! А я весь из себя солдафон, простой как палка, но слушать внимательно у нас не только Делла умеет. Насколько я понял, там с правами на княжество запутанная история. По всему выходит, что последний человек, у которого эти права неоспоримы, – та самая бабушка.
– Именно, – сказал Маккинби. – Потому что договор, согласно которому она отказывалась от прав на имущество, был подписан под давлением, плюс одной из сторон не выполнен. С точки зрения права дело абсолютно выигрышное. Мы не лезли, потому что репутационные потери были бы слишком велики. Нас просто не поймут, если мы отсудим княжество в пользу Маккинби. А вот если в пользу удобного нам Берга, причем Берга, происходящего от старшего сына Дженнифер, – очень даже поймут. Собственно, пока мы ничего делать не станем, это козырь на случай, если Макс выкинет номер. Тогда да, княжество возвращается к бабушке, а она назначает своим единственным наследником ребенка Деллы.
Крис посмеивался:
– А я-то думал, чего это ты так безропотно свалил… Вроде как уступил. Подумал еще, непохоже на тебя.
– Естественно. А чего мне там делать? Там ты был. Ну что, ты Берга на место не поставишь? Еще и лучше меня поставишь. Поэтому я оставил Деллу с тобой и пошел в укромное место посовещаться со своими. Надо было спросить хотя бы ради приличия: ну как, я тут один бьюсь или клан тоже вступает в игру? Связь паршивая, но сообщение-то отправить можно. Четверти часа хватило – вопрос наболевший, ответы на него у всех заготовлены. Дед спросил Дженнифер и с ходу отписал мне. Потом Дженнифер еще с Валери, матерью Макса, коротко поболтала. Валери идею поддерживает. Она в таком случае получает железные гарантии, что старость проведет дома и чокнутый сынок не сдаст ее в лечебницу. Опять же, с родней примирение, о котором она втайне мечтала всю жизнь. В общем, на нашей стороне еще и часть Бергов. А та часть, которая не с нами, все равно против Макса. А вы – да, вы попадаете в разряд родственников. С правами. Скотт, конечно, попытается обучить вас хорошим манерам, но тут приедет Лайон и скажет: не порти настоящих мужиков. У нас веселая семья, что ни говори…
– Генерал Лайон Маккинби, – сказал Крис с улыбкой, обнимая ладонями полупустую бутылку пива. – Кто бы мог подумать, что все так сложится. Что будем хотя и безумно дальними, но родственниками.
– А у нас на дальность родства внимания не обращают, – сказал Маккинби. – Ты Маккинби? Свой, брат. Ты из родственной семьи? Кузен. У меня здесь двое ребят, Маккинби, которые мне, например, вообще кровными родственниками не приходятся. Так вышло. То есть на пятнадцать колен назад – ну нет у нас общих предков. Фамилия одна.
– А что, нормально, – согласился Джулиан. – Нас если собрать, то человек триста только тех, кто по рождению Слоник, наберется. Плюс еще родня с другими фамилиями. И вот что странно. Я совсем не историк, но так, интересовался. В том же двадцатом веке, двадцать первом, семей уже толком не было. Мама-папа, и то не всегда, да родные братья-сестры, и тоже не обязательно. Бывало, двоюродные не то что не встречались никогда, а даже и не знали друг о друге. Полная фрагментация общества. А сейчас – снова, как в Средние века, династии, кланы…
– Колонизация, – сказал Маккинби. – Это все колонизация. Ее удобней вести родом. Большая семья получает преимущество. Джулиан, семья сохраняется, пока в ней есть смысл. В двадцать первом веке семья нужна не была. Уровень жизни такой, что любой человек мог в одиночку вырастить ребенка. Скорость жизни такая, что не имело смысла зарабатывать больше, чем тебе нужно живому. Да, ты разбогатеешь, а после твоей смерти деньги разойдутся в считаные годы. Не говоря уж о том, что разориться можно было буквально в один день, из-за очередного политического или ресурсного кризиса. Девать деньги, по большому счету, было некуда: Земля маленькая, каждый шаг регламентирован, развернуться негде. Поэтому их вкладывали в общество. В политику, в благотворительность, в развлечения. Тем самым граждане сами выращивали целые поколения и касты бездельников. Одной из самых востребованных профессий была журналистика. То есть профессиональный болтун и сплетник был влиятельным лицом. Не производитель материальных ценностей, и даже не ученый – просто болтун. Тот, кто не производит ничего, кроме белого шума… Колонизация изменила все. Болтовней на дикой планете не проживешь, с голоду умрешь. Территорию в одиночку не удержишь, и на наемных работников полагаться можно не всегда. Наемник пришел и ушел, его держат только деньги. А запрос уже не только на деньги, но и на духовные связи. Поскольку связи ценятся, то их закрепляют кровным родством. Опять же, вернулось понятие ответственности, напрямую связанное с владением землей. Земля порождает ответственность, ответственность порождает долг, долг порождает права. Когда земли на всех уже не хватает, система начинает рушиться внутрь себя. И вот уже во главе угла остаются права, а долг становится бременем, от которого культурному человеку прилично избавляться, и обществом это одобряется. В двадцать первом веке у родителей почти не было права навязывать свою волю детям. Люди вырастали в ощущении, что государство и семья им обязаны, а вот они не обязаны никому и ничем. Все разговоры – о нарушении прав, а долг превратился в насилие над личностью. Государство из системы общественных договоров и компромиссов стало аппаратом насилия, соответственно, развалились и общественные институты, породившие систему договоров. Сейчас все восстановлено, поскольку в этом есть необходимость. Детей воспитывают в семейных традициях, не оставляя им особого выбора. Потому что земля. Потому что она требует ответственности. Поэтому опять на первом плане не права, а обязанности. И я так думаю, тенденция еще лет двести будет сохраняться, места в галактике достаточно.
– А когда оно кончится, мы полезем в Саттангский тоннель – и в соседнюю галактику, – мечтательно сказал Крис. – И места снова станет до… докуда хочешь.
– Ну, за это надо выпить, – решил Джулиан и решительно отобрал фляжку у сына.
Крис тоже приложился из вежливости, и Маккинби не отказался. Капли виски обожгли губы. Почему-то в ответ остро дернуло рану на левой ладони. Вот ведь глупость какая. Хотя почему глупость? Плох тот историк, который никогда не пробовал принести жертву своей кровью… По крайней мере, это интересный опыт. Ощущения были волнующими.
Делла рядом со статуей отключилась, и Маккинби почувствовал, что это не опасно. Усталость, шок, слабость. Он аккуратно положил ее на доски, чтобы не застудилась на каменном полу. И понял, что остался совсем наедине с Матерью Чудес. Он подошел, посмотрел ей в глаза. Казалось, она видит его насквозь. Видит и понимает. Рассудком он знал, что ее глаза – всего-то камеры. Но эти камеры сделали Чужие. И кто его знает, что еще они сделали… Если даже люди умудрились создать андроидов. И по крайней мере один из андроидов оказался вполне достойным человеком. Маккинби помнил первую встречу. Помнил, как уставился на него с изумлением. А андроид с отчетливо хмурой интонацией спросил его: «Вам бы понравилось, если бы вас так разглядывали? Как диковинную обезьяну в зоопарке?» И Маккинби извинился. Потому что это было правильно. Не был андроид машиной.
И Мать Чудес не была машиной. В конце концов, подумал Маккинби, что мы знаем о влиянии воли на физику процессов… Кровь на алтаре концентрирует волю. Она вызывает направленный выброс энергии. Да, этой энергии – меньше, чем от солнечного света на квадратный сантиметр ярким днем. Но ведь чтобы обрушить карточный домик, достаточно слабого дуновения. А чтобы создать величайшую книгу, не нужно рубить топором. Книга рождается в уме, за доли секунды, запись – это уже другой процесс. А тот, что прошел в уме, потом вызывает революции, священные войны, меняет нравы и толкает людей на подвиги. Физические подвиги. Выход в космос, например.