— Зачем же вы нас развели? — еле сдерживая подступившие к горлу слезы, выговорил Сан Саныч.
— Это не я вас! — дружелюбно рассмеялся Кугель. — Это матушка-судьба! А против нее все мы бессильны!
Фотограф честно через полторы недели позвонил Семену Евсеевичу. Но его не оказалось на месте, как, впрочем, и сорок два следующих раза, когда Сан Саныч терпеливо добивался своего права видеться с сыном. То он только что вышел, то отошел, то говорит с клиентом и прервать адвоката совершенно невозможно, то заболел, то уехал в командировку, наконец, его позвали, но тут разъединилась связь, а в следующий раз оказалось, что господин адвокат забыл дома записную книжку, затем госпожа Смирнова снова переезжала на новую квартиру, и адвокат опять просил позвонить ему через недельку, нет, лучше через полторы. А потом у Сан Саныча пропал телефон Кугеля. Исчез, испарился, ибо фотограф вовремя не переписал его в записную книжку. И вот злополучный номер нашелся.
Не теряя времени, Сан Саныч подскочил к телефону. Трубку подняла женщина. Смирнов мило поздоровался, не спеша выговаривая слова с грузинским акцентом, и попросил передать трубочку «дражайшему» Семену Евсеевичу.
— Но он будет только в понедельник, с двенадцати, — проворковала дамочка. — По субботам Кугеля не бывает
— Дарагая, пачиму панидельник, мине сиводни заявление нужно составить, любые деньги заплачу! — возмущенным голосом заговорил Смирнов.
— Но сегодня суббота, я сама случайно здесь оказалась, в понедельник с двенадцати…
— Я заплачу вдвайне, втрайне, сколько надо, но мне одну бумажку составить, умаляю тебя!..
Трубка шумно вздохнула:
— Через сколько минут вы смогли бы подъехать?
— Через десать, я из машины званю!
— Хорошо, приезжайте, адрес знаете?
— Нэт, нэ помню!
Она усталым голосом его продиктовала, подсказав, что на углу висит знак «поворота нет», но там все поворачивают. Сан Саныч записал, подпрыгнув от радости, но, вспомнив, что сегодня уезжает, громко простонал. Судьба точно издевалась над ним. Сама Александра, скорее всего, уехала в свой Израиль, все справки ей мать из Красновишерска прислала еще до ее бегства, но выездные документы и оформление ребенка в детдом наверняка оформлял тот же Кугель, а у запасливого адвоката найдутся и копии документов, и требуемые выписки. Теперь-то он не откажется помочь и Смирнову восстановить статус отцовства. Новые клиенты всем нужны, а Кугелю особенно, если зашуршать крупными купюрами. Но все это уже после Нового года. Сейчас придется уехать, чтобы не дразнить гусей, дома он повкалывает, а три недели все равно останутся в запасе, и после Крещения Смирнов прикатит в Первопрестольную. Сейчас здесь слишком неуютно.
Он поехал на вокзал. Спустился в кассы, но билетов на сегодняшний день не оказалось. Оставалось двадцать минут до отхода поезда. Фотограф двинулся на перрон. Состав уже подали, шла посадка. Сан Саныч смело подошел к тринадцатому вагону, это было его любимое число, несколько секунд смотрел на хрупкую проводницу с соломенной челкой, проверявшую билеты у пассажиров. Было уже темно, шел снег, и она, поеживаясь в синем форменном пальтеце, высвечивала фонариком фамилии и даты на проездных документах. Смирнов подождал, пока девушка останется одна. Взглянул на нее, улыбнулся. Она заметила лиловый синяк под глазом, усмехнулась:
— Кто это тебя так?
— Дурак один. Точнее, дураков было много.
— Куда тебе?
— В Нижнюю Курью.
— Живешь там?
Он кивнул. Она замолчала, поскольку подошла супружеская чета с мальчиком лет пяти-шести. Последний немного покашливал, и отец, не выдержав, закрыл ему рот теплым шарфом, чтобы тот не вдыхал морозный воздух. Проводница не спеша проверяла билеты. Как назло, забарахлил фонарь. Сан Саныч не выдержал, достал зажигалку, зажег ее, чтобы посветить проверяющей, но та отмахнулась, постучала по корпусу, чертыхнулась, зашла в вагон, вышла оттуда через три с половиной минуты с другим фонарем и снова углубилась в проверку.
— Ладно, вроде контролеров не ожидается, а у бригадира сегодня день рождения. Заходи в первое купе и сиди там, не высовывайся! — согревая дыханием руки, сухо обронила она Сан Санычу.
— Спасибо, — пробормотал он.
Он и сам немало намерзся на платформе, а потому второго приглашения ждать не стал, вошел в теплый вагон, втиснулся в половинку полутемного купе, где обычно отдыхали проводницы, бросил сумку, сел у окна. Напротив тоже стоял фирменный пассажирский, и русоволосый парень взахлеб целовался с девчонкой. Его шапка валялась рядом на платформе. Влюбленные минуты три не разъединяли уст и объятий, пока фирменный не двинулся, и девчонка, заметив это, оттолкнула парня и впрыгнула в вагон. Но Ромео был так распален страстью, что бросился следом за Джульеттой. Проводница стала его выталкивать, размахивать руками, вопить, и лишь после этого русоволосый соскочил обратно на платформу. Вернулся, подобрал шапку, нахлобучил ее на голову, оглянулся, провожая взглядом хвост состава, помахал рукой и медленно побрел к вокзалу.
Эта мимолетная сцена так заворожила его искренностью, что Сан Саныч улыбнулся. Прояви проводница меньше служебного пыла, парень бы покатил в Киров или куда там. Ему все равно, лишь бы побыть рядом с той, кого любит.
Нине он еще сможет объяснить по телефону причину своего отъезда, но Сашка этого нежданного бегства не только не поймет, но и не простит. Он только что обрел отца, боролся за него с матерью, и вдруг тот исчезает, с ним даже не попрощавшись. Тут Сан Саныч дал маху. Надо было дождаться, пока сын проснется, и все ему внятно объяснить, приласкать, прижать к себе, шепнуть на ухо, что он скоро примчится обратно. Саша бы загрустил, но все понял. Как, впрочем, и Нина. По телефону из Нижней Курьи рассказать обо всем будет непросто. Да и захочет ли сын с ним вообще разговаривать. В этом возрасте дети бывают ранимыми и упрямыми.
Объявили пять минут до отхода и провожающих попросили покинуть вагон. У Смирнова тревожно екнуло сердце, и им овладело странное беспокойство, словно он совершал что-то ужасное. В конечном счете он может уехать и завтра, стоит ли так пугаться капитана Климова. Состав дернулся, и это подтолкнуло Сан Саныча. Он поднялся, схватил сумку, прошел в конец вагона, перешел в другой, третий, чтобы не встречаться с проводницей. Поезд стал отходить, фотограф выпрыгнул, спрятался за спины провожающих, увидел свою проводницу с соломенной челкой, уже закрывавшую дверь, и в этот миг опять пожалел о том, что поддался сердечной смуте и выскочил из вагона: сумел бы он все объяснить и сыну, и Нине Платоновне, позвонил бы не один раз, послал не одну телеграмму. Такой уж он был человек: во всем вынужденный сомневаться, чаще винить во всем себя, а не других.
Он вздохнул, оглянулся, неожиданно столкнувшись с пристальным взглядом плечистого крепкого незнакомца в дубленке и в желтой ондатровой шапке, который его нагло рассматривал, и вспомнил суровое предостережение сыщика. Сунул руку в карман и наткнулся на скальпель с бинтом в полиэтиленовом пакете, который забыл выбросить по дороге. Климову остается лишь его задержать, и майорская звездочка к Новому году ему обеспечена. Фотограф сам сует голову в петлю, точно всю жизнь к тому и стремился. Ехать к Денису опасно, оперативник знает дом и квартиру, может проверить, если и этот, в ондатре, идущий почему-то упорно за ним, не послан им же.
Платформа заканчивалась, начинался вокзал, мелькнула фигура милиционера, Сан Саныч оглянулся: незнакомец в ондатровой шапке не отставал, и нужно было спасаться. Смирнов неожиданно рванулся, побежал, ловко просачиваясь сквозь густую толпу благодаря своему хрупкому телосложению. Бросился его догонять и незнакомец, но тому пришлось несладко из-за богатырского разлета плеч. Сбив с ног женщину, отбросив ногой в сторону чью-то сумку, он напоролся на бугая-носильщика с тележкой, влетев прямо в нее. Сан Саныч же перешел на торопливый шаг, вынырнул из вокзала, подлетел к первому же частнику:
— Дружище, в Химки не слетаем?
— Сколько?
— Двести! Больше нет, браток, извини!
Водитель почесал затылок, увидел, как Смирнов скользнул взглядом уже по другим машинам, и махнул рукой:
— Залезай!
Отъезжая, фотограф оглянулся на вход в вокзал, но его чумовой преследователь в дубленке и ондатровой шапке так и не появился. В Химках жила тетка, двоюродная сестра матери, которую фотограф постоянно поздравлял с Новым годом и другими праздниками, однако в гостях так никогда и не был, хоть она и звала его постоянно. Этим приглашением Сан Саныч и решил воспользоваться, чтобы скрыться хотя бы на день от ненавистного ему Климова.
7
Нина не выдержала, подскочила домой к Таньке Жуковской, подружке, которая по блату устроила ей ребенка из одного московского детского дома. Татьяна сидела заместителем начальницы отдела в мэрии, и ей подчинялись все городские дома ребенка, детсады и ясли, а потому Нине и подобрали самого лучшего, с хорошей наследственностью, с самым высоким эйкью умственного развития, живого, симпатичного, здорового, или, как выразилась по телефону Танька, «такого ты бы и сама не родила». И действительно, Саша Смирнов оказался на редкость смышленым, ласковым и сообразительным ребенком. Асеева не могла на него нарадоваться, пообещав, что после Нового года переведет сына в обычную группу и станет забирать его из садика каждый день. Но после появления Сан Саныча, несмотря на все его таланты, скромность и обаяние, словно весь мир рухнул. Директриса детдома, зная, чью просьбу она выполняет, клятвенно ее заверила, что с документами и прочими делами все чисто и никто ее не побеспокоит ни по какому поводу. И вот на тебе, сюрприз из Нижней Курьи.
Стремительная Танька, прослушав три первые фразы подруги, тотчас оборвала ее:
— Ладно, приезжай!
Нина училась с Танькой сначала в школе, начиная с шестого класса, а потом обе поступили в один и тот же Институт иностранных языков имени Мориса Тореза, дружили не разлей вода и знали все друг про друга. Асеева ходила свидетельницей на Танькину свадьбу, а потом плакалась на ее груди, когда узнала от врачей, что после неудачного аборта больше не сможет иметь детей. Но потом Татьяна попала в большие чиновницы, встречаться они стали реже, хотя постоянно созванивались и поздравляли друг друга с праздниками.