Кровать застелена, хотя кто-то сидел на ней. На столе недопитая бутылка водки, стаканы, почему-то три, и окурки в пепельнице от разных марок сигарет, на тарелке остатки останкинской молочной и кровяной колбасы, банка с недоеденными маринованными огурцами, порезанный российский сыр, куски дарницкого хлеба и три стеклянные бутылки «Боржоми». Стандартный набор закусок. Кравец взял «бычок», понюхал: курили, а значит, и выпивали вроде бы недавно. Недопили граммов сто — сто пятьдесят, что-то отвлекло. Могли пойти на обед или сыграть партеечку в бильярд на новую бутылку. Был, видимо, весомый повод, чтобы выпить с утра.
Комнатка небольшая, как гостиничный номер. Телевизор, кровать, письменный стол, второй, журнальный, с двумя креслами, два стула. Холодильник. Старлей открыл. Он был забит. Видимо, свои расстарались. И водочка, и всякие нарезки, и маслины, и крабы, и печень трески, икорка, фрукты и шампанское. А может быть, парень уже думает о Новом годе и кого-то ждет в гости. Ундину с рыжей челкой. «Мысль не нова, но своевременна» — как любил повторять Климов. От обилия жратвы у сыщика заурчало в животе, и он захлопнул дверцу. Надя объявила бойкот, теперь не встает вместе с ним и не готовит ему завтрак. Сергей выпил утром лишь чашку кофе и съел хлеб с маслом.
Воздух в комнате висел спертый, тяжелый, но помимо привычных запахов: табака, спиртовых паров — примешивался еще один, хорошо знакомый Кравцу. Запах крови. Обоняние у старшего лейтенанта было редкостное, из него бы получился талантливый парфюмер, более удачливый, чем мент. Он хотел уже выйти в коридор проветриться, но на пороге остановился, вернулся в комнату, огляделся. Заглянул под кровать: пусто. Возвратился в прихожую, открыл дверь туалета, включил свет, закрыл, распахнул дверь ванной и остолбенел: в ней с перерезанным горлом лежал Власов.
Это было так неожиданно, что старлей несколько секунд стоял неподвижно, разглядывая кудрявую голову продавца. Приблизился. Черта разреза на горле была почти такой же, как у детей, убитых таким же способом. Вся кровь почти вытекла, и лицо Паши приобрело восковой, почти яблочный оттенок. Синие глаза остекленели. Большие капли крови запеклись на кафельном полу ванной. Значит, убийство произошло здесь, потому-то ни в комнате, ни в прихожей красных пятен он и не заметил. Власов лежал в клетчатой рубашке, брюках и ботинках. Выходит, что убийца хладнокровно перерезал горло и уложил продавца в ванну, причем бережно уложил, руку картинно зацепил за край. И лишь после этого вышел. Было бы интересно узнать, на сколько по времени оперативник опоздал? Вот уж где стоило бы себя выстегать!
Если бы мать Паши сразу же выдала ему адрес, то, возможно, сыщик сумел бы накрыть преступника и жертву, застав их еще за водкой. И спас бы этого обалдуя Пашеньку. Странно только: зачем убийца распивал с ним водку, а не убил сразу? Или так положено поступать с друзьями, дав перед смертью миг расслабухи?
Послышались торопливые шаги в коридоре, а еще через мгновение кто-то осторожно постучал в дверь. Кравец, находившийся в ванной и не ожидавший этого, насторожился, вытащил пистолет, потушил свет, и очень вовремя. Потому что незнакомец не стал дожидаться, когда ему ответят, а толкнул дверь и зашел в комнату.
— Пашок-гребешок, ты где там, отзовись? — послышался ленивый голос.
Сыщик замер, ожидая, что неизвестный может заглянуть в ванную, но этого не последовало. Незнакомец допил водку, смачно закусил и громко отрыгнул, потом открыл холодильник и присвистнул от удивления. Прошло еще несколько секунд, оперативник услышал странный шорох и вдруг догадался: пришедший выгребает оттуда продукты. Банки падали на пол. Это уже походило на ограбление. Надо было действовать. Кравец тронул дверь ванной, и она неожиданно заскрипела. Грабитель отреагировал моментально: он бросился из комнаты, долбанув дверью попытавшегося выбраться из ванной старшего лейтенанта, и метеором вылетел в коридор.
Удар, невольно нанесенный неизвестным, оказался настолько сильным, что Кравца отбросило к ванне, и он, ударившись вдобавок затылком о ее жесткий край, некоторое время пролежал на полу без сознания. Очнувшись, он несколько минут соображал, где находится и почему пятна крови на кафельном полу. Но, к счастью, память его не покинула, и через мгновение он вспомнил все: и убийство Власова, и приход незнакомца.
Старлей со стоном поднялся, смыл кровь, потом подставил голову под струю холодной воды и держал до тех пор, пока не унялась боль. Попадись ему только этот сукин сын, он ему устроит сладкий отдых в санатории. Сергей, не утираясь, вышел в комнату. Сумка, нагруженная продуктами, похищенными из холодильника, так и осталась лежать на полу. Грабитель, видимо, настолько испугался, что бросил все и выскочил из номера. Но кто это был? Убийца, собутыльник, сосед, свидетель убийства Власова или просто случайный халявщик? Вряд ли убийца, коли так струсил, что чуть насмерть не зашиб оперативника. Но он может многое знать и, возможно, видел того, кто приезжал к Власову. Такие всегда крутятся вокруг выпивки и ради халявного глотка не брезгуют ничем: могут сбегать за бутылкой, закуской, найти стакан, составить компанию, а при случае и легко обчистить, чему едва не стал свидетелем Кравец.
Сергей сообщил об убийстве, вызвал экспертов, взглянул на часы: половина четвертого. Звонить Людмиле Захаровне не стал. Сообщать все равно придется. При всей ее сексуальной одержимости она искренне любила сына, и эта страшная потеря принесет ей муки и страдания. Извещать Власову все равно придется ему, и он сделает это завтра. И не по телефону. Сейчас надо опрашивать свидетелей, кто-то наверняка видел гостя, приехавшего к Паше. Не стоит сбрасывать со счетов и тот вариант, что убийца находится в санатории. Раньше восьми-девяти сыщик не освободится. Это уж точно. Домой доберется в десять-одиннадцать, выжатый как лимон. Жена конечно же будет спать. Вещи у нее собраны, такси на завтра заказано. Она женщина предусмотрительная. Утром молча встанет и, не сказав ему ни слова, уедет. А вернувшись, обязательно подаст на развод. Потому что Надя упертая, как сто хохлов.
— Ну и плевать! — с ожесточением выговорил Кравец. — Мы тоже не лыком шиты!
Комок обиды встал в горле, точно все это уже произошло. Но может быть, и к лучшему?.. Сына только жалко. Сын тут ни при чем. Он будет жутко переживать, замкнется. Мальчик очень ранимый. Надя же этого не понимает. Ей не объяснить. Слуха нет. И ведь ничего не сделаешь. Он на колени будет вставать, но она не простит. Сейчас бы махнуть стакан. Кравец взглянул на сумку, где сверху лежала бутылка «Гжелки», видимо припасенная Власовым на Новый год. Однако Паше она больше не понадобится. Оперативник заколебался, но тотчас решительно отмел этот мимолетный искус. Ему придется сейчас говорить с директором санатория, со свидетелями, и ни к чему, чтобы от представителя власти несло водкой. Да и потом это уже вещдок. А оно должно сохраняться в течение нескольких лет и после решения суда. Хотя в отделе его оприходуют гораздо раньше, это уж точно.
11
В красном свете фотофонаря все казалось зыбким, нереальным, почти волшебным, и Сашка, затаив дыхание, наблюдал, как отец медленно опускает в воду белую бумагу, на которой постепенно проявлялись черты доброй и приветливой старушки, сидящей у окна в вагоне, сначала проступало одно лицо, а потом второе, на темном стекле. И они оба несли тайный внутренний свет, завораживали, притягивали к себе. Отец казался волшебником, способным творить чудеса.
— Тебе нравится бабушка? — заметив, с каким восторгом сын рассматривает фотографию, спросил Сан Саныч.
— Да. А кто она?
— Просто старушка, мы вместе ехали в электричке. Я увидел ее лицо и не мог оторваться. Меня словно что-то подтолкнуло, я сразу схватился за камеру…
— Она тебе понравилась?
— А как же! Иначе бы я ее не снимал.
— А почему ты маму не снимаешь?
— Я еще не придумал, как это сделать. Надо же придумать. А тут, видишь, само вышло. Два лица, это замечательно!
— А когда ты придумаешь?
— Как придумаю, сразу же расскажу тебе. Потом останется только снять.
Смирнов вдруг подумал, что сделать портрет Нины совсем неплохая мысль. Но снять ее надо обязательно с Сашкой. Придумать простенькую композицию. Вдвоем они будут неплохо смотреться. К примеру, два профиля, глядящих друг на друга. Почти нос к носу. И обязательно поймать разные выражения лиц. В утреннем освещении. Нет, в вечернем, чтоб появилась таинственность, загадка. Надо завтра же поснимать, попробовать.
До Могилевского он дозвонился, записал имена и отчества одного чиновника в министерстве и чиновницы в мэрии. Но сейчас праздники, и до десятого января вряд ли удастся до кого-то дозвониться, а ждать нет сил. Сан Саныч уже на пределе. Да и надо что-то решать, отпуск у него скоро кончается. Скорее всего, он будет увольняться с работы, надо готовиться к выставке, а потом к выпуску книги, да и денег пока хватит. Но ему хотелось бы поехать в Нижнюю Курью и там плотно поснимать. Героев на полвыставки хватит.
Смирнов печатал и проявлял один снимок за другим. Первый сделал контрастным, второй — мягким, размытым, в третьем оставил только оба лица, пригасив все остальное. Сан Саныч искал, экспериментировал, и Сашка терпеливо сидел рядом, следил за его движениями, не выказывая признаков нетерпения или беспокойства. Смирнов сам ахнул, взглянув на часы.
— Батюшки, мама там нас, наверное, потеряла! — воскликнул он и помчался к телефону.
Он проявлял у Дениса, отважившись поехать к нему, несмотря на то что Климов знал эту квартиру и мог установить за ней наблюдение. Но Сан Саныч не мог ждать, он хотел сам удостовериться, что ему удалось снять отличный кадр и у него появится еще одна стоящая работа. А такое случается не часто. Тем более что выставка в Париже — это его звездный час, и он должен показать там все, на что способен. Другой возможности не будет. Время еще есть, но он должен вкалывать каждый день, не теряя ни минуты. Морозов торчал на своем дежурстве, и можно было не суетиться, попробовать разные варианты. И Сашка оказался на редкость понимающим, просто золотым помощником.