— Правда, — уже со слабым стоном выдыхала она.
Наутро Асеева встала на полчаса раньше, приготовила завтрак, кофе, пожарила хлеб с сыром.
— Хочешь, я поеду с тобой? — предложила она.
— Лучше переведи договоры на книгу и выставку. Скоро же надо давать ответ, а мы с тобой даже не знаем, обманут нас или наоборот, — улыбнулся он.
— Хорошо!
Он уже собрался уходить, она остановила его у дверей, прижалась к нему и ласково прошептала на ухо:
— Ты уже преодолел часть боли?
— Конечно!
— А сегодня будем ее преодолевать?
— Еще бы! Теперь придется каждый день нам с тобой идти на преодоление, как на подвиг, никуда не денешься. Только вместе мы все и преодолеем!
— Все-все?
Он загадочно улыбнулся и поцеловал ее.
Сыпал мелкий колючий снежок, задувал, крутил резкий ветер, завихряя поземку на шоссе. С погодой им совсем не подфартило, но Юрий Васильевич оказался еще тем упрямцем: о возвращении он и думать не хотел, несмотря на робкие попытки Сан Саныча свернуть поездку.
Они мчались под восемьдесят по обледенелому шоссе, сердце Сан Саныча тревожно замирало на каждом повороте, но он вспоминал тихую, с нежным придыханием Нинину реплику «Все-все?», и теплее становилось на душе.
— Ты, помнится, хвалился, что по твоему мобильному можно разговаривать, не обращая внимания на время? — спросил Смирнов.
— Да, звони! — Девятов передал ему телефон.
— А мне надо в другой город.
— Без разницы.
Он позвонил Люське, которую даже не поздравил с Новым годом. Нашел ее на работе, в фотоателье, она убегала на детский утренник в детсад, его халтуры за отсутствием мастера быстро забрала себе.
— Подожди секунду, скажи, как там?
— Все рады, что ты получил Гран-при, по телевизору сообщали о твоей будущей выставке в Париже, и никто не сомневается, что ты больше не вернешься! — тараторила она. — А что за баба с пацаном с тобой на вручении премии была, которой ты «Хрустальный глаз» передал?
— Баба? Какая баба? — притворился он непонимающим, хотя покраснел всем лицом.
— На Александру не похожа. Новую завел?!
— Ладно, хватит ерунду молоть! Скажи, что там начальство? Ругается?
— Говорить не хочешь, — с обидой сказала Люська.
— Тебя опять понесло?
— Не понесло! Я никогда не строила иллюзий относительно того, что ты вернешься и женишься на мне, так что рассуждаю трезво и здраво, а за тот предновогодний бред на меня не обижайся. Я просто уже набралась, только и всего. Потом ревела весь день, пыталась до тебя дозвониться, чтобы попросить прощения, но Денис не знал твоего телефона у Александры и утешить меня не мог. Звал в Москву. Я даже билет по блату купила, но через два часа сдала. Истеричка, одним словом, зачем тебе такая, верно? — Она вдруг рассмеялась, шумно вздохнула и закурила. — А эта баба с мальчиком даже ничего. Желаю тебе с ней счастья!
Она замолчала, точно ожидая, что он опровергнет ее предположения, но Сан Саныч молчал.
— Молчание — знак согласия, верно говорю? — спросила Люська.
— Верно говоришь.
— Значит, у тебя кто-то есть?
— У каждого кто-то есть.
— Сволочь ты все-таки, Смирнов!
— Не сволочи, да не сволочимой будешь, — усмехнулся он.
— Пошел ты в задницу!
Она бросила трубку. Он усмехнулся.
— С далекой пассией произошел разрыв? — Юрий Васильевич закурил. — Нина хорошая девушка и, по-моему, вас любит, а самое главное, и вы свободны. Я вот не свободен, и Татьяна не свободна, хотя для жены она явно не подходит. Если б Нина не была ее подружкой, она бы и вас укротила, ей нравится каждый незнакомый мужчина, который хоть что-то из себя представляет. Она точно задалась целью сорвать все цветы удовольствия, которые только бывают на свете! Что ж, мне нравится этот азарт!.. А ваша Нина само очарование, я был сражен сразу! Она умеет молчать и создавать ореол тайны вокруг себя. Жуковская же вся нараспашку, но оттуда подчас лезет столько дерьма, что хочется заткнуть нос!
Он рассмеялся. Девятов открыл бардачок в машине, вытащил стальную фляжку, протянул Сан Санычу.
— Это «Метакса», глотните, взбодрит! Да и сердчишку все же полегче!
Смирнов помедлил, но все же последовал его совету, сделал несколько глубоких глотков, язык обожгло, будто десятки иголок впились в него, и ароматное тепло мгновенно разлилось по всему телу. Он даже зевнул.
— Поспи, поспи, Сан Саныч! — снова закуривая, посоветовал Девятов. — Я, грешным делом, люблю спать в машине! Вот почему и езжу всегда с шофером. Но сегодня у него свидание с одной дамой, она приезжает из Твери на один день, завтра уезжает, старый роман, мой Федор Иванович меня аж за неделю предупредил. И у шоферов случаются сердечные припадки!
Он неожиданно рассмеялся.
— Если б вы сказали, мы могли бы и завтра съездить, коли любовные сложности… — пробормотал Сан Саныч.
— Сын такое дело, что его откладывать нельзя! — помолчав, философски заметил Юрий Васильевич. — А машину и я вожу неплохо, как видишь, так что не беспокойся! Долетим, яко посуху, без шума и пыли!
Он открыл окно, прихватил с лобового стекла снежку, отер им лицо, чтобы взбодриться.
— Вчера переусердствовал с вами, а зря! Но все это мелочи, а нам с тобой надо о тактике переговоров с паном Могилевским договориться, иначе зачем же я тогда поперся в такую даль? Не в качестве же твоего личного шофера?! Видишь ли, из этой ситуации легко вывернуться. Ищите двойника, и до свидания! И мы уезжаем, несолоно хлебавши! Вам этого хочется?
— Я хочу найти сына.
— Сколько вы его уже ищете?
— Почти два месяца.
— И близки к конечной цели?
Сан Саныч не ответил, нахмурился, стал смотреть вперед, где узкая лента шоссе выбиралась на крутой холм.
— Не переживай, все будет нормально. Насколько я сумел понять Петра Казимировича за тот час, пока с ним общался, он мужик непростой, большой хитрован и способен кого угодно обвести вокруг пальца. Мы, увы, в число умников не попали. Хорошо бы нащупать его ахиллесову пяту! У вас не возникло ощущения, что он как-то связан с похитителем?
Смирнов молчал, напряженно глядя в одну точку.
— Что вы молчите?!
— Вы говорили, что, когда приезжали в Анино, при вас приходил пьянчуга сдавать мальчика в детдом, так?
— Да, приходил.
— Могилевский их не принял, и они остались ждать в приемной…
— Да! Когда я выходил, они еще сидели на диване, — вспомнил Юрий Васильевич.
— Мужик невысокого роста, с одутловатым, опухшим и небритым лицом, маленькими свинячьими глазками, нос чуть вздернутый, брюшко выпирает, одет неряшливо, грязно…
— Как сфотографировал! — восхищенно пропел Девятов. — Это он и есть!
— Мне же Могилевский эту историю передавал иначе. Пьянчуга пришел сдавать мальчика, последний плакал, кричал, чтобы его взяли, он не хотел оставаться с пьяницей, который бил его, а Петр Казимирович вздыхал, горестно разводил руками, и тогда вы, назвавшись Беловым Львом Валентиновичем, заместителем директора детского дома из Серпухова, попросили разрешения забрать мальчика к себе, поскольку у вас были лишние места, да и с документами, как вы сказали, у вас задержек не будет! И Могилевский не стал возражать. Вот такую странную повесть, местами жалостливую, рассказал мне наш герой, и тут, как мне кажется, кроется некая разгадка… — загоревшись, проговорил Сан Саныч.
— Какая разгадка? — поморщившись, не понял бизнесмен. — Тут же сплошная ложь!
— А вот для чего он мне ее так красиво сплел?! — загадочно улыбнулся Смирнов. — Как вы думаете? Ведь во всем должна быть своя цель, а пан Могилевский, как вы его изволили окрестить, человек тонкого и проницательного ума, его стихия вранья не выносит, как Хлестакова. Он экономен и расчетлив.
— Но для чего он врал?!
— Чтобы увести меня подальше от правды, только и всего, — усмехнувшись, заключил фотограф, видя, с каким нетерпением слушает его Девятов. — А правда заключается в том, что мальчика он никому не отдавал! И вы сами же это подтвердили. Когда уезжали, то ребенок с пьяницей сидели в приемной на диване.
— Почти спали! — вновь подтвердил Юрий Васильевич и рассмеялся. — Пьяница жутко храпел, и от его водочного перегара секретарша чуть не падала в обморок.
— Вот! — радостно ухватился за эту ниточку Сан Саныч. — Значит, мальчика никуда не увозили, а мне сплел эту небылицу человек, не терпящий вранья, так?
— Вообще-то да. Он как бы всем демонстрирует свою редкостную честность, — задумавшись, промычал бизнесмен.
— Вот! И, видимо, мальчик очень был ему нужен, коли он оставил его у себя в детдоме, а мне, родному отцу, сочинил этакую мудреную сказку с твоим портретом!
— Для чего нужен? — спросил Юрий Васильевич.
— А как ты думаешь?
Девятов пожал плечами. Замолчал и Сан Саныч, грызя какие-то зерна, которые нашел в кармане.
Снег неожиданно прекратил сыпать, даль высветлилась, а еще через минуту из-за свинцового клина туч вдруг проступило яркое оранжевое солнце, ослепив их настолько, что Девятов вынужден был притормозить и даже съехать на обочину.
— Давай-ка прогуляемся немного по морозцу, а то я стал засыпать прямо на ходу! — предложил Юрий Васильевич.
Они, кряхтя, вылезли из машины и несколько секунд любовались величественным пейзажем, открывшимся перед ними. Даже морозило не так сурово.
— Так все же для чего ему понадобился мальчишка? — переспросил бизнесмен, наморщив лоб. — Не для плана же по перевыполнению сирот?!
— Думаю, он как-то связан с теми, кто продает детей за рубеж. Когда я с ним разговаривал, то Могилевский невольно проговорился, поведав, что двух маленьких больных сирот они определили в американские семьи и там этих детей вылечили. Директор рассказал об этом неохотно, с натугой, но я почувствовал, как он ликует в душе. Петр Казимирович горячий сторонник отправки детей за рубеж любыми способами, хотя внешне сей воспитатель аттестует себя патриотом. Вот и вся проблема. Плюс талант, большой опыт резонера, демагога, лицемера, этому учит госслужба, ничего не поделаешь, умение лавировать, гибкая спина чиновника, и мы с вами в дураках! Что еще скажешь? — усмехнулся Сан Саныч.