— Да, знобит что-то…
— Тогда я тебе позвоню, а зайду в следующий раз! — выходя обратно, решительно проговорила Нора. — Сейчас жуткий грипп ходит! Прощай! Я тебе позвоню!
И она ушла. Галина Вадимовна закрыла дверь.
— А вы что, до вечера у меня пробудете? — с тревогой в голосе спросила она.
— Видимо, так. Пока Крикунов не явится.
11
Саша смотрел по видео цветной ролик о своих будущих родителях из Филадельфии и о доме, куда ему скоро предстояло переселиться. Камера неторопливо «переходила» из одной комнаты в другую, а за кадром задушевный женский голос на русском языке, но с легким акцентом рассказывал:
— Это наша кухня с большой плитой. Здесь Эмма, наша служанка, — темнокожая молодая девушка улыбнулась в камеру и чуть присела, здороваясь с мальчиком, и перешла в большой столовый зал с овальным столом, — готовит обед и относит его в столовую. Вот на этом стуле ты будешь сидеть и есть все, что захочешь. — Плавная панорама по поджаренным и сочным кускам мяса, рыбы, картошке-фри, дичи, овощным салатам, кувшинам с соками, сладким тортам, стоящим на столе. — А вот твоя комната!
И камера «перешла» в другую, светлую и просторную комнату, где на белом столе стоял компьютер, и на мониторе, сменяя друг друга, возникла целая череда игр. Рядом с клавиатурой лежал новенький плеер с маленькими наушниками, из которых лилась ритмичная музыка. Чуть подальше уголок мягких игрушек: большие, яркие и разноцветные львы, тигры, жирафы, собаки и коты. Посредине комнаты возвышался целый гимнастический центр с тренажерами, кольцами, турником, под которым лежали мягкие маты. В другом углу находились технические игрушки: машины, самокаты, яхты, велосипеды, и среди них выделялась большая железная дорога, по которой, пыхтя и присвистывая, бегали паровозики, тащили за собой яркие вагончики, загорались то зеленым, то красным светом семафоры, передвигались стрелки, направляя ход составов. Все это завораживало, и Саша поневоле впился в экран, не в силах отвести взгляд от такого чуда.
Юрий Васильевич вошел незаметно, бесшумно, взглянул на мальчика, увидел, как загорелись его глаза, а руки сжали подлокотники кресла, и еле заметно улыбнулся. Он чем-то и впрямь неуловимо походил на Девятова. Тот же золотой перстень на безымянном пальце с черным камнем, та же ямочка на крепком подбородке, и отлив синевы на выбритых щеках, та же крупность черт, холеность, вальяжность облика и дорогих одежд. Но на этом сходство заканчивалось. Выражение лица было совсем другое, более жесткое, хищное, даже когда он улыбался, да и сама улыбка проскальзывала вкрадчивая, скользкая, осторожная. И ходил мягко, пружинисто, осторожно, точно всякий раз готовясь к резкому прыжку.
— Это твоя комната для игр и занятий, — снова зашелестел ласковый голос за кадром, — и все игрушки, находящиеся здесь, твои. А рядом спальня…
Камера «вошла» в голубую комнату, где рядом с кроватью стояли полки с большими красочными книгами, рисунками в рамах и в рамочках, а у одной из стен высились два огромных, почти во всю стену, аквариума, где плавали черные и тигристые, голубые и ярко-красные рыбки с яркими плавниками.
Будущие родители спали на втором этаже, кроме спальни там еще располагалась небольшая гостиная и две комнаты для гостей. Саше показали и большой двор с качелями и собственной каруселью, гараж с двумя красивыми машинами, и тот же вкрадчивый голос ласково прошептал:
— Теперь это и твой дом, Сашенька! Мы с нетерпением ждем тебя и считаем дни до встречи с тобой! Приезжай, нам будет очень хорошо вместе!
Видеоролик еще продолжался, и Юрий Васильевич, подойдя к Саше, присел на корточки рядом с ним, глядя на экран монитора, где, обнявшись, с нежной зазывной тоской и сладкой улыбкой смотрели на них незнакомые мужчина и женщина. Им было уже за сорок, оба светловолосые и голубоглазые, они напоминали американскую мечту на излете лет.
— Вот твои будущие родители. Папу зовут Роберт, проще Боб, Бобби, а маму — Мэри, Мария, оба имени известны и у нас. Бобби и Мэри. Ты же будешь жить, как принц! Сказка! Эх, таких бы родителей да мне бы в детстве! — громко вздохнул Юрий Васильевич. — Нравятся они тебе?
— У меня своя мама есть, — угрюмо проговорил Саша. — Она найдет меня!
— Если б любила, то не бросила и давно нашла бы! — Опекун поднялся на ноги, неприятно похрустел пальцами. — Вспомни, как ты горько плакал, когда тебя привел в детский дом тот грязный пьяница?! Ты был готов у кого угодно жить, лишь бы не с этим пожарником. Я тогда тебя пожалел, подумал: вот какой хороший мальчик, а плачет, надо ему помочь найти свой дом, настоящих родителей. И я нашел! Сказка, а не жизнь! А ты смеешь еще сопротивляться! Хочешь в дерьме барахтаться всю жизнь? Жить с пьяницами, которые будут издеваться над тобой?! Живи! Я для такой сказки запросто найду желающих! Толпой побегут! Подумай, Сан Саныч! Даю тебе время до завтрашнего утра! Если не согласишься, отвезу обратно к пожарнику, потому что поместить тебя в детский дом, сам слышал, нет никакой возможности, мест нет, а больше я тебе ничем помочь не могу. Так что решай: либо в сказочный рай, в Америку, либо обратно к пьянице пожарнику! Думай, Чапай, думай!
Он вышел, оставив его одного, прошел на кухню, где, намазывая масло на бублики с маком, пила чай крепкая старушка с суровым, потемневшим лицом.
— Ма, ну я поехал! Покормишь мальчишку и уложишь спать! — Юрий Васильевич улыбнулся, поцеловал мать в лоб, но та недовольно отстранилась: она не терпела сантименты.
— Когда ты его уже отправишь? — нахмурилась она. — Раньше быстрее работал. Один ребенок в два месяца! При нашем российском сиротстве надо их партиями за кордон отправлять! — шумно прихлебывая чай, проворчала она.
— Маменька, это деликатные вещи, но обещаю тебе, что через два дня все будет закончено. Документы почти готовы, осталась одна закорючка, и мы тут же с ним вылетаем! Там-то все смазано-подмазано, а вот мальчишка до сих пор упирается. Я-то думал, он вцепится, не оторвешь, а тут прямо «караул» кричи!
— Вот свиненыш! Еще носом воротит! — беря второй бублик, возмутилась мать.
— Да, ты представляешь! — зло рассмеявшись, воскликнул Юрий Васильевич, намазывая и себе кусок бублика маслом. — В заднице живем, но зато на родине! Ничего, ему деваться некуда, согласится, потом еще благодарить будет! Не первый и не последний. А я пятнадцать штук сниму и обрету еще одних благодарных друзей. Ты к ним еще отдыхать, ма, поедешь!
— Только этого мне не хватало! — недовольно проворчала мать. — Их гамбургеры я терпеть не могу!
— Почему гамбургеры? Соки, овощи, всякие заморские фрукты, морские деликатесы, хотя при чем здесь еда?! Мир посмотришь, себя покажешь…
— Да ладно тебе, балабол, иди уже, — жуя и глядя в окно, скрипучим голосом проворчала мать.
Юрий Васильевич уехал, а мать позвала Сашу на кухню, прижала его к себе.
— Не горюй, соколик! Юрий Васильевич ведь тебе добра желает! Коли родные мать с отцом от тебя отступились, то и ты им за это отомсти! — Она сложила большую фигу из пальцев. — Вот вам, накося, выкусите! Верно я говорю?!
— Верно, — еле слышно прошептал Саша.
Сан Саныч появился перед Ниной и сыном в ярко-красном облачении Деда Мороза, с посохом, с белой кудрявой бородой, с большим красным носом, котомкой через плечо, и они радостно захлопали в ладоши.
— Ну как? — спросил он.
— Потрясающе! — восхищенно сказала Асеева. — Твой нос тут выглядит более чем замечательно!
— Хватит издеваться!
— Я не издеваюсь!
— А можно я до тебя дотронусь? — широко раскрыв глаза, прошептал Саша.
— Запростяк! — радостно проговорил Сан Саныч.
Саша сделал большой вздох, помедлил и дрожащим пальчиком дотронулся до его яркого одеяния, а еще через мгновение крепко прижался к отцу. Смирнов подхватил его, закружил по комнате, сын завизжал от восторга.
— Чтобы к обеду были! — весело приказала Нина. — Я испеку такой пирог, что вам и не снилось!
Чем больше она узнавала Саныча-большого, как звала его, тем сильнее привязывалась, прикипала, влюблялась. С ним было легко, просто и надежно. Ко всем своим разнообразным талантам фотограф обладал еще храбростью и отвагой, а эти качества всегда восхищали ее в мужчинах. Возможно, и Сашка это сразу почувствовал, с первых минут, потому и прилип к нему, не желая расставаться с тем, кого сразу же полюбил. Она злилась на свою гордыню, которая мешала ей плюнуть на все и потащить его в ЗАГС подавать заявление, дабы привязать покрепче, как всегда советовала ей Танька. Понимала, что можно все испортить.
Самое удивительное, что он понравился и матери. Той вообще нельзя было угодить. С первым мужем Нины, художником, Наталья Михайловна не общалась и не разговаривала после первого же знакомства: не понравился, хотя с детства обожала живопись и художников, а вот зятя не приняла. Но тут с первой встречи каким-то внутренним чутьем она ухватила самую суть.
— Он благородный мужчина, это чувствуется, — скупо обронила Наталья Михайловна, и у дочери радостно екнуло сердце. — Таким же и твой отец был.
Танька же просто исходила желчью, будучи не в силах перехватить Сан Саныча. Юрий Васильевич, привезя его из Анина, зашел к ним выпить кофе и целый вечер пел фотографу дифирамбы. Нина редко видела мужчин, которых бы любили и к которым тянулись столь разные люди. А потому и ревность ее к бывшей супруге-красавице была небезосновательна. Та, пожив с другими, не могла не понимать, что потеряла.
— Так ты знаешь, где сын? — уходя, поинтересовался Девятов.
— Догадываюсь.
— И где?
— Пока не знаю, — Сан Саныч улыбнулся, подмигнул. — Его тоже Юрием Васильевичем зовут.
— Ладно, подмога понадобится, зови!
По дороге из Анина Смирнов заехал к Александре. Ее по-прежнему не было дома, да она ему и не требовалась. Фотограф боялся лишь одного, чтобы не стерся тот разговор на автоответчике, когда жених его бывшей супруги, приглашая Сан Саныча в гости и называя родственником, надиктовал свой телефон. Однако страхи оказались напрасными: телефон сохранился. Сан Саныч переписал его. Послушал записи последующих разговоров Юрия Васильевича, и одна фраза привлекла его внимание. Упрекая Александру в ее нежелании позвонить ему из Токио и побыстрее вернуться в его ласковые объятия, жених густым баритоном сообщил, что теперь он редко бывает дома и, скорее всего, она застанет его у матери.