— Отпусти его… — побледнев, прошептал Сан Саныч.
Крикунов зло усмехнулся.
— Ты достал меня! — проскрежетал он зубами. — Достал!
Потрошитель отбросил Сашку в угол, ловким движением выхватил бритву, обнажив лезвие.
— Ты меня достал! Достал! — полыхнув злобой, снова взвизгнул маньяк и яростно бросился на фотографа.
Это была своего рода психическая атака. На других она действовала безотказно: они цепенели и легко становились его жертвами. Но Сан Саныча этими истерическими воплями сразить было трудно. На его губах даже промелькнула брезгливая улыбка, он легко отклонился, и бритва просвистела в нескольких сантиметрах от лица, однако и мешкать не стал, понимая, что от исхода поединка зависит жизнь сына. Новый удар в пах остроносым ботинком последовал незамедлительно. Сереженька на мгновение пристыл, гримаса боли исказила его лицо, и Смирнов, воспользовавшись этой паузой, с маху ударил второй ногой, по коленной чашечке, и лишь после этого заработал кулаками, вложив в них всю свою ненависть. Детоубийца рухнул как подкошенный. Сан Саныч выбил из его руки бритву и взглянул на сына. Тот бросился к нему, повис на шее и только тогда зарыдал.
— Ну, ну, что ты, что ты?! — Он крепко обнял Сашку, похлопал по спине. — Мы с тобой мужчины, верно?
Сашку колотило от страха, зубы лязгали так громко, что Сан Саныч крепко сжал сына.
— Ну что ты, родной мой! Успокойся! Мы же с тобой мужики, Сашок, нормальные мужики, и нам некого с тобой, сынок, бояться! Мы должны быть сильными и мужественными, чтобы защищать своих детей, жен, родителей, свою Родину и никого не бояться! Быть сильными и никого не бояться! Тем более таких мерзавцев, как этот. Ты — мой сын, я защищаю тебя, а когда я стану стареньким, ты станешь защищать меня. Это все просто, Сашка! Ты не должен бояться. Посмотри на этого червяка! Разве его можно бояться?! Посмотри!
Он повернул сына в сторону лежащего на грязном, засыпанном битой штукатуркой полу Крикунова, и сын робко, со страхом взглянул на него. Негодяй лежал без движения, струйка крови из разбитой губы испачкала подбородок и шею.
— Он умер? — прошептал Саша.
— Нет. Я его просто сильно стукнул. Кстати, надо его связать, чтобы он уже больше ни на кого не нападал. Ты не против?
Сашка отрицательно покачал головой. Смирнов опустил сына на пол, но тот еще по-прежнему не мог оторваться от отца.
— Отпусти меня, Сашок, я свяжу этого подонка, иначе он очнется и снова станет на нас нападать. Ты же этого не хочешь?
— Нет…
— Отпусти меня и отойди в сторону.
Мальчик разжал руки и отошел на несколько шагов к двери. Сан Саныч огляделся, увидел моток старого провода от электропроводки, мягкого, но достаточно прочного, взял его, размотал, осторожно приблизился к потрошителю со стороны ног. Помнил, что даже если тот очнулся и сейчас притворяется мертвяком, то вряд ли сумеет использовать силу их удара: боль в паху и в коленках долго не проходит, мышцы помнят ее, и взрывного толчка не получится. Расчет оказался верен. Крикунов лишь дрыгнул ими, попытавшись ударить в лицо, но Смирнов перехватил обе ноги и крутанул обидчика с такой силой, что тот, вскрикнув и перевернувшись, ударился лбом об пол, затих на мгновение, а фотограф скрутил убийцу проводом у лодыжек и затянул так, что развязать вряд ли кто сможет. Легче будет перекусить плоскогубцами. Потом связал руки. И снова ноги. И опять руки. И лишь тогда оглянулся на сына. Тот выглядывал из-за дверей, и в его глазах блестели слезы.
Сан Саныч подошел к нему, присел на корточки, достал платок, вытер слезы, улыбнулся.
— Почему ты меня не послушал и пошел в театр? — спросил он. — Я же просил тебя. Видишь, что бывает, когда дети не слушаются родителей. Но ничего, он больше никого не обидит!
Выйдя на улицу, он набрал телефон Кравца. Сначала служебный, но там его не оказалось. Пришлось позвонить по мобильному. Старший лейтенант тотчас откликнулся. Смирнов рассказал, куда ему нужно срочно подъехать.
— А что там? — не понял сыщик.
— Вы же с капитаном хотели поймать его. Кстати, что с Климовым? Надеюсь, он жив?
— Да, скоро выписывают.
— Передавайте привет…
— Подождите, а как вы его взяли?
— Он хотел убить моего сына, затащил его в строящийся поблизости пустой дом, но я успел вовремя, и он кинулся на меня. Его бритва рядом с ним. Мы с сыном дадим вам любые показания, но только не сегодня, а то сейчас уже… — фотограф отвлекся, взглянул на часы, — почти два часа дня, а мы еще не обедали. Вы найдете меня и сына у Нины Платоновны Асеевой, Климов знает ее телефон. Желаю удачи, старший лейтенант!
Кравец уже собирался выкрикнуть: «Обязательно дождитесь меня у театра!» — но Сан Саныч положил трубку.
— Я тебя посажу, мерзавец! — разъярившись, выпалил лейтенант.
И кулаки у него чесались это сделать, но, приехав к театру Дуровой и найдя Крикунова связанным на полу, а рядом его бритву, обнаружив в сумке костюм Деда Мороза, а в кармане ключ от квартиры Боброва, а самого маньяка в невменяемом состоянии, кричащим, что ему нужен всего один детский предсмертный выдох, иначе он умрет, старлей поморщился и велел отвезти преступника в следственный изолятор. Потом позвонил Волкодаву и доложил, что взял маньяка.
— Ты настоящий сыщик, мать твою так! — заорал полковник. — У меня на столе лежит приказ о твоем переводе в капитаны, и я сегодня же напишу рапорт о представлении тебя к ордену и выпишу двухмесячную премию! Можешь недельку отдохнуть! Ты меня слышишь?! Развлекись, съезди в санаторий! Ты что молчишь?! Ты не ранен?
— Нет. Устал немного…
— Так вот, приказываю! Заканчивай это дело, пусть следователь доводит до финала, а ты, капитан, на неделю в отпуск! Это приказ! Понял меня?
— Да.
— Вот и хорошо! Будь здоров!
Он бросил трубку. Волкодав пролил бальзам на раны, но радостное известие опера не очень-то обрадовало. Роман с Лидой затягивал его все глубже и глубже, а Надя приезжала через несколько дней. Она почему-то решила приехать раньше положенного срока на четыре дня, хотя сказала, что сына невозможно вытащить из детского бассейна, он плещется часа по три. Жена сама сегодня утром позвонила ему на работу — дома Кравец уже не появлялся третьи сутки, — объявив о своем решении и мягко заметив, что вчера не могла после полуночи до него дозвониться.
— Я прихожу и отключаю телефон, трезвонят кому не лень, — раздраженно объяснил он, и она сразу почувствовала его глухое раздражение.
— Ты хоть что-то ешь там?
— Что-то ем.
— А что?
— Что все едят, то и я. Пельмени, сосиски… — Его и вправду раздражали ее расспросы. — Да я ночью прихожу, а утром ухожу, стакан чаю выпью, и мне хватает!
После этих слов Надя вдруг выложила, что, скорее всего, приедет на четыре дня раньше. Она хорошо отдохнула: накупалась, походила на лыжах, поиграла в теннис, посмотрела два новых фильма, разленилась и соскучилась по Москве. Она не сказала «по тебе» или «по дому», супруга еще старалась выглядеть независимой, держала дистанцию.
— От безделья, оказывается, тоже можно устать, — рассмеялась она, но Толя ее не поддержал.
Она мило с ним попрощалась и положила трубку. Жена уже чувствовала свою вину, он слышал отголоски этих интонаций в ее голосе. Вот-вот, и Надя начнет извиняться, скажет, что любит его, им надо бы помириться и она в своих категоричных требованиях была не права. Эта неожиданная перемена в настроении супруги настолько огорчила старлея, что он несколько минут после разговора с ней сидел окаменевший.
Женщины, благодаря своему невероятному чутью, мгновенно ощущали опасность и, повинуясь ей же, начинали мощно и активно действовать, причем со всяким бесстыдством стремительно захватывать утерянные позиции. Мужикам и не снился столь бешеный натиск. А потому весь день был испорчен, Кравца не обрадовали ни поимка маньяка, ни весть об ордене.
Нет, после этого он немного взбодрился, да и четыре дня еще были в запасе, тем более что сегодня Лида не работала и он сможет вернуться пораньше, часа в четыре, в пять, и они устроят большой праздник, вот что его взбодрило. Если б не сын, он бы не задумываясь бросил жену, а так рука не поднимется. Впрочем, что толку говорить на эту тему. Впереди еще четыре дня, а за это время всякое может случиться.
Тяжко вздохнув, он устало двинулся к машине, когда его вдруг окликнули и какая-то странная женщина, похожая на нелепый колокол, колыхаясь из стороны в сторону, бросилась к нему. Кравец уже сидел в машине и готов был отпустить сцепление, но пришлось заглушить мотор.
— Товарищ старший лейтенант, он здесь, он здесь! — вскинув руки, громко возопила она, и оперативник через несколько секунд узнал в колокольном наряде воспитательницу детсада номер четыреста пятьдесят семь Артюхову. — Он здесь! Я его видела!
— Кто здесь? — не понял старлей.
— Убийца наших мальчиков! — Она вытаращила глаза, словно потрошитель стоял у нее за спиной. — Я его видела перед началом представления, он разыскивал одного из моих воспитанников.
— Мы его уже арестовали.
— Слава богу, а то я так испугалась, когда он подошел ко мне! Это ужасно! Такой симпатичный с виду человек, фотограф, и вдруг на тебе, страшный злодей! Уму непостижимо!
— Есть много чего непостижимого в этой жизни, — пробурчал сыщик и, пожав Полине Антоновне руку, сел в машину. — Но и человеческие ресурсы еще не все исчерпаны. Только фотограф наш человек! Будьте здоровы!
— Как это — наш человек? — удивленно пропищала воспитательница, но уточнить ей не удалось, потому что сыщик резко захлопнул дверцу «Жигулей» и озорно подмигнул ей напоследок. — Как это наш?
— Все ошибаются: и сыщики, и педагоги, — философски изрек Кравец и уехал.
Когда они ехали в метро, Сашка, прижавшись к отцу, заснул, дала себя знать нервная встряска, которую он перенес. Но на конечной станции, в «Медведкове», его пришлось расталкивать, а потом даже вытаскивать на руках, чтобы не задерживать состав. Лишь на холоде он понемногу стал приходить в себя.