(в прозе)
Жил да был однажды дровосек. И так ему надоело дрова рубить, да из лесу таскать, что он не раз уж говаривал, что с удовольствием бы отправился в мир теней на берега Ахерона.[39]
Стоит однажды он в лесу, нарубив изрядную вязанку дров и по своему обыкновению жалуется на судьбу. Вот уже сколько лет он мается, а хоть бы когда-нибудь небо исполнило какое-нибудь его желание. Добра у него мало, а желаний – девать некуда. Он бы, например, не отказался стать могучим принцем да на золоте каждый день фазанов кушать… Стоит он, ноет да в затылке чешет.
Вдруг кругом всё потемнело, пронёсся по лесу страшный ветер, грянул гром, да так грянул, что у дровосека в глазах потемнело. Потом вдруг откуда-то брызнул ослепительный свет; зажмурился дровосек, а как открыл глаза, так и обмер. Смотрит: перед ним стоит невероятной величины гигант, раза в два выше самой высокой сосны, в руках у него вьются страшно блестящие молнии, а очи сверкают, как зарницы.
Задрожал наш дровосек со страху, сообразил, что перед ним сам Юпитер, упал на колени и стал прощения просить. Мол, ничего ему не надо, и судьбой своей он доволен, только бы живому остаться.
Посмотрел на него светоносный гигант и говорит:
– Не трусь, дровосек. Я явился потому, что ты мне надоел своим нытьём. Ну, хорошо, пусть будет по-твоему. Слушай. Ты можешь теперь высказать три желания, и я их исполню. Но надо тебе подумать перед тем, как их высказать.
Тут опять страшно загремел гром, засверкали молнии, задрожала земля, и Юпитер унёсся ввысь. Дровосек как был, так и остался с разинутым ртом. Опомнился, схватил вязанку и побежал из лесу вон, поклажи своей не чуя.
«Ну, – думает он, – теперь надо ухо держать востро».
Прибежал в свою хижину, швырнул вязанку на пол и кричит жене:
– Ну, Фаншон, топи же скорее, голубушка ты моя! Мы теперь с тобой богачи! Чего ты рот разинула?
Да и рассказал ей всё по порядку!
Жена прямо ног под собой от радости не чует. Вот счастье-то привалило! Однако она была осторожной маленькой женщиной, и ей счастья упустить не хотелось.
– Слушай, Блез, – сказала она мужу, – давай-ка отложим наши желания на завтра, а сегодня подумаем, чего бы такого нам пожелать.
– Ну что ж, – говорит дровосек, – можно и так. Ну-ка, поди откупорь мне на радостях бутылочку винца, которое у тебя припрятано к празднику.
Принесла ему Фаншон винцо, уселся он у очага, прихлёбывает винцо; в очаге весело дрова трещат, огонь шумит. Пригрелся он, да и винцо по жилам побежало; откинулся, развалился и говорит:
– Ишь, как огонёк-то весело пляшет. В самый бы раз сейчас колбаски кровяной поджарить с пол-локтя. [40] Вот бы я хотел…
И не успел он это выговорить, смотрит: а из угла лезет длиннейшая колбаса, извивается, как змея; за ней сковородка, подпрыгивая, катится; солонка, как лягушка, прыгает, и вся эта компания в огонь лезет.
Вскочили тут дровосек с женой, смотрят друг на друга да на эту удивительную процессию. Тут жена догадалась, что это он сдуру желанье выговорил, не подумав, и принялась его бранить:
– Ах ты, такой-сякой, да что ж ты наделал! Ты бы мог великим королём стать, все карманы бы алмазами да золотом набить, а ты, дурак, колбаски попросил!
И пошла, и пошла причитать да пробирать:
– Эх, – говорит дровосек, – маху я дал. Ну, уж в другой раз я…
– Дожидайся, – кричит ему жена, – после дождичка в четверг! Такое счастье в руки далось, а он!..
И принялась его ругать ещё пуще.
Стоит дровосек, слушает; и без того досада его берёт, а тут ещё её причитания слушать. Захотелось ему даже пожелать, чтобы она куда-нибудь провалилась. А жена ещё пуще, ещё пуще. Тут и он не выдержал; стали они вместе кричать.
– Ах ты; чтоб тебе! – ругается муж. – Вот ведь наказанье мне с этой проклятой колбасой.
А колбаска уж жарится на сковородке, сама с бону на бок поворачивается, солонка подпрыгивает и где надо, солит. Пахнет вкусно, прямо слюнки текут.
– Так тебе и надо, дурень ты, дурень, – отвечает ему жена.
– Молчи, ведьма! – кричит он ей в сердцах. – Хоть бы тебе эта колбаса к носу приклеилась!
И не успел он эти слова выговорить, как колбаса прямо с огня – фьють! – вылетела да жене к носу и пристала, а сковородка и солонка обратно на полку в один миг прилетели.
Взвыла жена от горячей колбасы, запрыгала; хочет оторвать – не тут-то было! – не оторвешь, да и больно, точно она себе нос оторвать хочет. Смотрит на неё дровосек, совсем обалдел. Была у него молоденькая жена, а теперь вон какое чудовище! Воет жена, плачет, по колбасе горькие слёзы катятся, а слова сказать не может – колбаса ей говорить мешает.
Смотрит на неё дровосек и думает:
«Ещё хорошо, что она говорить не может, а то бы такого мне наговорила! Что же мне теперь делать? Положим, ведь у меня ещё желанье осталось, и я в один миг могу сделаться самым великим и самым грозным королём. Но ведь она тогда станет королевой, а пожалуй, ей не понравится на троне сидеть с жареным колбасным носом. Спрошу-ка её, что она хочет: или быть королевой с таким вот чёрно-красным длиннейшим носом, или уж опять быть женой дровосека, но чтобы у неё был такой же славненький носик как и раньше».
Спросил он у неё, а она головой замотала, – не хочу, дескать, я быть носатой королевой. Хоть она и знала, что про королеву никто не посмеет дурного слова сказать, а всё-таки уродом-то быть неохота.
Выговорил он последнее желанье, и колбаса исчезла.
Так наш дровосек ничего не получил и рад был, что хоть хуже не стало.
Сказки французских писательниц
Мари-Жанна Леритье де ВиллодонЛовкая принцесса, или Приключения Вострушки(Новелла)
Графине де-Мюра
Вы пишете прелестнейшие новеллы в стихах, и ваши стихи столь же нежны, сколь естественны. Мне бы хотелось, очаровательная графиня, рассказать вам, в свою очередь, одну новеллу, хотя я и не знаю, развлечёт ли она вас. У меня сегодня настроение мещанина во дворянстве, не хочется мне писать ни прозой, ни стихами, не хочется мне ни высоких слов, ни блеска, ни рифм – мне хочется говорить наивным языком. Словом, меня привлекает простой рассказ, изложенный разговорной речью, – мне хочется только вывести некоторое нравоучение.
Нравоучительна моя сказочка в достаточной мере, и этим она должна вам понравиться. Она основывается на двух пословицах вместо одной: такова нынче мода, и вы их любите, а я с удовольствием следую обычаю. Вы увидите, как наши предки умели доказывать, что для того, кто любит ничего не делать, жизнь превращается в полный беспорядок, или, говоря их словами, – праздность есть мать всех пороков, и вам, конечно, понравится их способ доказательства. Вторая пословица гласит, что надо всегда быть настороже; вы, конечно, понимаете, что я говорю о пословице: недоверие есть мать безопасности.
Любовь лишь те сердца пленяет,
Каких ни труд, ничто не занимает.
И если ловкий волокита страшен вам
И поглупеть от страсти вы боитесь, —
Красавицы, чтоб мир был сохранён сердцам,
Вы делом позаймитесь.
Но если, так иль сяк, а вам судьба – любить,
То бойтесь вы судьбу соединить,
Не зная,
Кого избрали вы, кто вас увлёк, играя.
Страшись, чтоб около тебя
Не шёл один из тех, кто с видом кротким,
Не зная, что сказать красоткам,
Вздыхает громко, не любя.
Беги от ро́ссказней любовных,
Да рассуди толково, что и как,
Немало ведь любовных врак
Из уст точится суесловных.
Да берегись всегда любовников таких,
Что с первых слов кипят в восторгах золотых.
И пламенем живым клянутся;
Насмешкой остудите их:
Ведь надо много дней больших,
Чтоб сердце смело встрепенуться.
Смотри, чтоб нежные слова
Не сразу б гордость заменили сном беспечным, —
Должна подумать голова
О счастье и спокойствии сердечном.
Но я не мечтаю об этом, сударыня, я пишу стихи: вместо того чтобы следовать вкусам господина Журдена[41], я рифмую подобно тому, как это делал Кино[42]. Но сейчас я спешу перейти как можно скорее к простой речи, опасаясь старой ненависти, которую питали к этому милому моралисту, и опасаясь также, как бы меня не обвинили в том, что я его обкрадываю и рву на куски, как многие бессовестные авторы ныне делают.
Во время первых крестовых походов король, уж не знаю какого европейского королевства, решил пойти войной на неверных в Палестину. Перед тем как предпринять столь долгое путешествие, он привёл в такой блестящий. порядок дела своего королевства и передал управление такому искусному министру, что на этот счёт он был совершенно спокоен. Гораздо больше тревожила государя нашего забота о его семье. Совсем недавно умерла королева, его супруга, не было у него сыновей, но он был отцом трёх принцесс, молодых девушек на выданье. Летопись не сохранила нам их настоящих имён; знаю я только, что так как в счастливые те времена простота народная без обиняков давала прозвища видным особам по добрым их качествам или по недостаткам, то старшую принцессу прозвали Разиней, что по-нашему означает ленивицу, вторую Болтушкой, а третью Вострушкой, и эти прозвища как раз подходили к характерам трёх сестёр.
Никогда ещё не видано было такой ленивицы, как Разиня. Раньше часа пополудни не могла она проснуться, в церковь тащили её прямо с кровати, и шла она непричёсанная, платье расстёгнуто, пояс надеть позабудет, и нередко на правой ноге одна туфля, а на левой совсем другая. Кое-как за целый день, бывало, подберут ей одинаковые, но никак нельзя было уговорить её обуться не в туфли, так как она считала невыносимо трудным надеть башмаки. Когда, бывало, Разиня пообедает, то начнёт одеваться и провозится до самого вечера, а там до полуночи кушает, да балуется. Потом начнёт раздеваться на ночь и всё так же медленно, как днём одевалась, – так что спать она укладывалась, когда уж совсем рассветёт.