— Нет, что вы, мистер Брендедж, — опешил я от такого наезда. — Автогонки никак не соответствуют философии олимпийских игр, это в большей степени соревнование машин, а не гонщиков, — ага прямо сейчас отдам МОК мою гонку 24 часа Дайтоны и доходы с нее. Ищи дурака. — Я хочу стать одним из технических партнеров олимпийского комитета и предоставить в ваше распоряжение мои снегоходы. Вот извольте ознакомиться.
С этими словами я достал из портфеля заранее заготовленную пачку фотографий, на которых в различных ракурсах были изображены снегоходы. Увидев в кабинете Брендеджа портативные кинопроектор присовокупил к фотографиям еще и кинопленку.
Президент МОК молча просмотрел все фотографии, взглянул на пленку и вызвал ассистента. Когда тот пришел я продемонстрировал небольшой ролик, который мы в Миддлтауне специально смонтировали для подобных случаев.
— Я сейчас разворачиваю производство этих машин сразу в двух странах. У нас в США и в Канаде. И у меня уже есть контракт с королевской конной полицией Канады на поставку большой партии этих машин. Думаю, вам не надо объяснять насколько снегоходы будут полезны на зимних олимпийских играх. Вы сами видите, что у них масса преимуществ по сравнению с обычными аэросанями, которые используются сейчас.
— Возможно, — неопределенно ответил Брендедж, — машинки, конечно, занятные. А еще я понимаю ваш интерес в этом деле. Олимпийские игры будут отличной рекламой ваших снегоходов.
— Всё верно, это будет взаимовыгодное партнерство, — не стал я отрицать очевидное. — Если мы с вами договоримся я готов даже подписать контракт сразу на несколько олимпийских игр. На следующие тоже.
Мое последнее заявление вызвало у президента МОК усмешку.
— Ну, разумеется. Зимние игры 1960 года пройдут в Скво-Вэлли, а у себя дома, на территории США вы сможете развернуть рекламную кампанию по максимуму.
— И снова вы правы. Я в первую очередь бизнесмен и только во вторую инженер и спортсмен. Зимние игры станут для меня отличной рекламой.
— Судя по тому что вы показали, ваши машины, действительно могут оказаться нам полезны. Но по фотографиям и рекламному ролику этого не понять. Хотелось бы посмотреть на них вживую, так сказать. Привозите свои снегоходы, допустим пару штук, в Саас-Фэ, это летний горнолыжный курорт здесь в Швейцарии. Мы их протестируем, и если они покажут себя надежными и удобными, подпишем полноценный контракт сразу на две олимпиады. По рукам?
— С владельцами курорта договорится МОК? — счел нужным уточнить я.
— Конечно, как же иначе, — не стал спорить по этому поводу Брендедж.
— По рукам, — воодушевился я. — Тогда по возвращению в Нью-Йорк я дам команду моим юристу, он составит договор о намерениях, после чего мы вышлем его в ваш офис. После подписания договора я сразу же отгружу снегоходы и лично их встречу в порту Генуи.
— Идёт, — согласился на мои условия президент МОК, и я понял, что мои «занятные машинки» его заинтересовали куда больше, чем он хотел показать.
В том, что наши с Билли снегоходы пройдут испытания швейцарскими Альпами я нисколько не сомневался, как и в том, что они смогут заинтересовать не только МОК, но и владельцев горнолыжных курортов Европы. И первым из них с легкой руки мистера Брендеджа наверняка станет владелец Саас-Фэ. А за ним моду на мои снегоходы подхватят и остальные горнолыжные курорты. И покатится эта волна по всей Европе, пополняя мой портфель заказов на снегоходы, так что мои заводы будут обеспечены работой на много лет вперед.
Осталось все это воплотить в жизнь.
Глава 12
Попрощавшись с Брендеджем я поехал в Beau-Rivage Palace за вещами. Дел у меня в Швейцарии больше не осталось, а значит пришло время лететь в Бельгию — конечный пункт моего европейского вояжа. Нынче он оказался не только результативным, но и на удивление коротким. Все же не зря я радовался дождю тогда в Париже.
Забавно. В первый свой срок только посмеивался над подобными приметами. Но, дожив до второй жизни, начал в них верить. Все же смерть меняет людей.
Бросив ключи от Мерседеса парковщику, я взбежал по лестнице и передо мной услужливо распахнул двери швейцар. Оказавшись в холле, я чуть не снес одного из сотрудников отеля, который именно в этот момент оказался на моем пути.
— Pardonnez-moi, — извинился он передо мной.
Как я заметил в Лозанне, в отличие от онемеченного Берна, который я посетил раннее большинство местных говорило на французском языке и к своему удивлению понял, что стал понимать этот язык намного лучше, чем на уровне туриста. То ли мои поездки во Францию и Канаду дали мне языковую практику, то ли причина в склонном к обучению молодом теле, но языки я в этой жизни усваиваю намного легче, чем в прежней. Там я не был полиглотом, даже больше, у меня были очень посредственные способности к языкам, из иностранных освоил лишь английский, да и то потому что прожил в США несколько лет.
— Все нормально, — оглянулся я на него, и, наконец, заметил, что он здесь не просто так проход загораживает. Он держал стремянку пока его коллега закреплял на специальной афише плакат.
Заинтересовавшись, я присмотрелся. В отличие от разговорной речи, читал по-французски я пока паршиво, благо на плакате надпись была продублирована для гостей отеля на английском.
«Старейший аукционный дом Вены, Dorotheum, начинает сезон выездных тематических аукционов в Швейцарии. Сегодня 10.08.1955 года в шесть часов вечера в банкетном зале гостиницы Beau-Rivage Palace пройдет аукцион, посвященный испанской живописи двадцатого века и предметам античности. Часть средств, вырученных на аукционе пойдут во Всемирный Фонд Мира».
Сразу же вспомнилась одна из моих отложенных идей об организации в Миддлтауне картинной галереи или даже музея современного искусства. Хватит уже кормить налоговиков, этих прожорливых стражей настоящих американских ценностей. А чтобы посадить их на диету нужна благотворительность. Для этих целей как раз и нужен музей. А музею нужны экспонаты. Так почему бы мне не прикупить картину кокого-нибудь мастера испанской школы живописи? Ведь я точно знаю, что в будущем ценность этих полотен только вырастет.
Решено. Остаюсь в Лозанне еще на один вечер.
На аукцион я пришел в смокинге, я же в Европу ехал, вот и гардероб собрал на все случаи жизни. Я сейчас хоть и янки, но на светское мероприятие в кэжуальной двойке идти как-то не комильфо, не те еще времена, когда в оперу в шортах и шлепанцах начнут ходить. Можно было, конечно, остановиться на темном костюме со светлой сорочкой, он тоже приемлем для посещения аукциона, но я решил, что называется, отыграть американского миллионера. Впрочем, смокинг все же не фрак с его пижонскими фалдами. Одна беда — бабочка — было у меня к ней какое-то предубеждение. Понимаю, что это все наследие рабочей окраины, где я вырос, но ничего с собой поделать не могу. Носить если надо — ношу, но через не хочу.
Когда я зашёл в конференц-зал, тот уже был полон. Мне повезло, как постояльцу люкса, мне было положено место в первых рядах, и если бы не это обстоятельство, то я бы оказался далеко на задворках. Пока шел по проходу рассматривал собравшуюся здесь публику и убеждался, что не прогадал с нарядом. Публика здесь подобралась, сразу видно, платежеспособная. Господа были преисполнены собственным величием, дамы увешаны драгоценностями. Если бы сейчас в зал ворвались какие-нибудь грабители, то сорвали бы нехилый куш в несколько сотен тысяч долларов. Сразу же вспомнилась сцена из фильма про Мишку Япончика, где его банда собирает улов с посетителей ресторана.
— Мистер Уилсон, Фрэнк Уилсон! — услышал я окрик, что спугнул мое разыгравшееся воображение. Мне махал рукой мужчина лет пятидесяти. Он даже привстал с места, чтобы я его лучше видел. Пока я вспоминал кто это такой, он закашлялся. Его спутник, примерно того же возраста тут же подал платок и, немедля, вытащил из внутреннего кармана своего смокинга пузырек с таблетками. Тут же к ним буквально подлетел один из сотрудников гостиницы и подал бокал воды. Когда приступ был купирован позвавший меня мужчина вновь заулыбался.
— Приятно снова видеть вас, мистер Уилсон. Фрэнсис Генри Тейлор, директор музея Метрополитен, — напомнил он мне свое имя. — Мы с вами виделись в прошлом году во время приема посвященному воину из Риаче.
— Да, да помню, мистер Тейлор, — тут же соврал я. В тот вечер я много кому улыбался и жал руки, всех и не упомнишь. К тому же на том приеме Эмма порезала ганстера, так что это происшествие перетянуло на себя все внимание и в памяти закрепилось только оно.
— Разрешите представить вам моего спутника, мистера Джеймса Роримера. Он мой преемник на посту директора Метрополитена.
— Приятно познакомиться, мистер Роример, — вежливо ответил я и мы пожали друг другу руки.
— Фрэнк, вы как я понимаю, решили продолжить своё знакомство с античным искусством или вас здесь интересуют картины? — спросил Тейлор.
— Пока еще не решил. Посмотрим какие будут лоты. А вы, джентльмены, здесь, насколько я понимаю по делам музея?
— Совершенно верно, — подтвердил Тейлор, — хотим пополнить нашу коллекцию. Тут будут выставляться несколько очень интересных экземпляров. Надеюсь, они будут нашими.
— Желаю удачи, — пожелал я им и направился на пару рядов ближе к сцене, где меня дожидалось единственное свободное место.
На стуле лежала программка с полным списком того, что будет сегодня выставлено на торги.
Первая часть, как я и ожидал, была посвящена испанским живописцам — вся большая тройка: Пикассо, Дали, Грис.
— Это я удачно заглянул, — пробормотали мои губы, когда взгляд остановился на одном из лотов.
«Синий голубь мира. Пабло Пикассо. Набросок Плаката 1-го Всемирного конгресса сторонников мира в Париже 1949 год».
Мне сразу вспомнился анекдот времен моей молодости:
«Художественная выставка. Пикассо забыл свой пригласительный билет. Его не пускают:
— Докажите, что вы Пикассо.