— Большинство коммерсантов заказывают виски, — заметил инспектор. — Они предпочитают этот напиток.
— Да, и они обычно следят за тем, чтобы получить свой заказ, — сказал отец Браун. — В данном случае все бокалы аккуратно собрали и отнесли к ним в комнату. Но этот бокал остался на месте.
— Наверное, это случайность, — с сомнением в голосе произнес инспектор. — Если кто-то забыл выпивку, ему могли принести новую порцию.
Отец Браун покачал головой.
— Надо видеть людей такими, какие они есть. Эти люди — некоторые могут называть их чернью, другие обычными работягами, кому как нравится. По мне, достаточно сказать, что в целом это простой народ. Многие из них добряки, которые рады вернуться к жене и детишкам, но попадаются и мерзавцы, которые обзаводятся сразу несколькими женами в разных местах или даже убивают своих благоверных. Но повторяю, в целом это простые люди, и, заметьте, немного подвыпившие. Совсем чуть-чуть: многие герцоги и оксфордские профессора — настоящие пьяницы по сравнению с ними. Но в таком расслабленном состоянии человек подмечает разные вещи и громко говорит об этом. Самый незначительный инцидент развязывает им язык; если пивная пена переливается через край кружки, он восклицает: «Тпру, Эмма!» или «Лей веселей!». Помяните мои слова — совершенно невозможно, чтобы пятеро таких балагуров сидели за столом и кто-то из них, вдруг оказавшийся без выпивки, не поднял бы крик по этому поводу. Возможно, они все бы подняли крик одновременно. Англичанин, принадлежащий к другому сословию, может спокойно подождать, пока ему не принесут выпивку. Но такой непоседа обязательно завопит: «А как же я?», или «Эй, Джордж, разве я вступил в общество трезвости?», или «Разве ты видишь на мне зеленый тюрбан, Джордж?» — и так далее. Но бармен не слышал таких жалоб. Я не сомневаюсь, что бокал виски, оставшийся в баре, был почти до дна выпит кем-то еще, о ком мы до сих пор не подумали.
— Кто бы это мог быть? — спросил инспектор.
— Поскольку управляющий и бармен не слышали о таком человеке, вы сбрасываете со счетов единственные действительно независимые показания — слова мальчика, который подметал крыльцо. Он сказал, что человек, с виду похожий на коммивояжера, присоединился к общей компании, вошел в бар и почти сразу же вышел обратно. Менеджер и бармен не видели его — во всяком случае, так они говорят, — но он успел получить бокал виски в баре. Давайте назовем его Скорой Рукой простоты ради. Знаете, я нечасто вмешиваюсь в вашу работу; при всем моем желании, вы справляетесь с ней лучше, чем я. Я никогда не приводил в действие механизм полицейского расследования, не преследовал преступников и так далее. Но теперь я впервые в жизни хочу почувствовать себя полицейским. Я хочу, чтобы вы нашли Скорую Руку, последовали за ним хоть на край света, задействовали все инфернальные механизмы, раскинули сеть по всем странам и народам и наконец поймали его. Это тот человек, который нам нужен.
Гринвуд безнадежно пожал плечами.
— Но есть ли у него лицо, форма или любое другое видимое качество, кроме скорой руки? — осведомился он.
— Он носил шотландский плащ с пристегивающимся капюшоном, — сказал отец Браун. — Еще он сказал мальчику на крыльце, что должен попасть в Эдинбург на следующее утро. Это все, что помнит мальчишка. Но я знаю, что ваша организация разыскивала людей и по более скудным приметам.
— Вы принимаете это очень близко к сердцу, — немного озадаченно сказал инспектор.
Священник тоже выглядел озадаченным собственными мыслями. Он нахмурился, присел на скамью и резко произнес:
— Видите ли, вы не совсем правильно меня поняли. Все люди важны. Вы имеете значение, я имею значение. Это один из самых трудных моментов в теологии.
Инспектор непонимающе смотрел на священника, но тот продолжал:
— Все мы имеем значение для Бога… Бог знает почему. Но это единственно возможное оправдание для существования полисменов.
Полисмен не выказал радости по поводу космического оправдания своего бытия.
— В конце концов, закон по-своему прав, — добавил отец Браун. — Если все люди что-то значат, то каждое убийство тоже что-то значит. То, что было сокровенно создано по образу и подобию Божьему, не должно быть втайне уничтожено. Но…
Он резко выделил последнее слово, как будто пришел к какому-то новому решению.
— Но, если выйти за пределы этой мистической сферы равенства, я не считаю, что большинство ваших громких убийств имеет особое значение. Будучи практичным, здравомыслящим человеком, я понимаю, что кто-то убил премьер-министра. Но будучи практичным здравомыслящим человеком, я не думаю, что премьер-министр важнее кого-то другого. Если смотреть с позиции важности человеческой жизни, я бы сказал, что его практически не существует. Неужели вы полагаете, что, если бы его и других общественных деятелей завтра убили всем скопом, не нашлось бы других людей, которые бы точно так же вставали и разглагольствовали о том, что «были предприняты все необходимые меры» или «правительство держит этот вопрос под строгим контролем»? Властители дум современного мира не имеют значения. Даже подлинные хозяева мира значат не так уж много, а все, о ком вы когда-либо читали в газетах, и вовсе ничего не значат.
Священник встал и несильно хлопнул ладонью по столу, что с ним случалось нечасто. Тон его голоса снова изменился.
— Но Рэггли многое значил. Он был одним из горстки людей, которые могли бы спасти Англию. Сумрачные и одинокие, как заброшенные дорожные указатели, они стоят вдоль дороги, которая все время ведет под уклон и заканчивается в болоте алчности и наживы. Декан Свифт, доктор Джонсон и старый Уильям Коббетт — всех их называли грубиянами и нелюдимами, но все они были любимы своими друзьями, как того и заслуживали. Разве вы не видели, как этот старик с львиным сердцем встал и простил своего врага, как умеют прощать только настоящие бойцы? Он сделал то, о чем болтал этот проповедник трезвости: стал образцом христианской добродетели и подал пример другим христианам. Когда такого человека тайно и грязно убивают, для меня это важно — так важно, что не грех и прибегнуть к полицейскому механизму… Нет, не стоит благодарности. Поэтому для разнообразия я действительно хочу обратиться к вам за помощью.
Следующие несколько суток прошли в неустанных поисках. Можно сказать, что маленький священник привел в действие все армии и следственные инструменты королевской полиции, подобно тому, как маленький Наполеон двигал батареи и военные соединения в своем грандиозном стратегическом замысле, охватившем всю Европу. Полицейские участки и почтовые отделения работали круглосуточно. Полисмены останавливали машины, перехватывали письма и наводили справки в сотне мест, пытаясь напасть на след призрачной фигуры, безликой и безымянной, одетой в шотландский плащ и с билетом до Эдинбурга.
Между тем следствие продвигалось и по другим линиям. Полный отчет о вскрытии еще не пришел, но все были уверены, что речь идет об отравлении. Главное подозрение естественным образом падало на вишневую наливку, а главными подозреваемыми, естественно, оказывались служащие гостиницы.
— Скорее всего, это управляющий, — угрюмо сказал Гринвуд. — Мне он показался скользким типом. Может быть, причастен кто-то из слуг, взять хотя бы бармена. Он похож на обидчивого человека, и Рэггли, со своим неуемным темпераментом, мог ненароком задеть его, хотя потом всегда был щедр. Но в конце концов, как я уже говорил, главное подозрение падает на управляющего.
— Я понимаю, что главное подозрение падает на него, — сказал отец Браун. — Именно поэтому для меня он чист. Видите ли, мне кажется, что кому-то хотелось, чтобы подозрение пало на управляющего или на одного из слуг. Вот почему я сказал, что в гостинице легко совершить убийство… Но вам лучше самому расспросить его.
Инспектор ушел, но вернулся на удивление быстро и застал своего друга просматривающим документы, которые представляли собой нечто вроде досье с описанием бурной карьеры Джона Рэггли.
— Удивительное дело, — сказал инспектор. — Я думал, что потрачу несколько часов на перекрестный допрос этого скользкого лягушонка, потому что формально у нас нет никаких улик против него. Вместо этого он сразу же раскололся и со страху, похоже, выложил мне все, что знает.
— Да, — отозвался отец Браун. — Вот так же он испугался, когда нашел труп Рэггли, отравленного в его гостинице. Он настолько потерял голову, что не нашел ничего лучшего, как украсить труп турецким кинжалом и взвалить вину на мусульманина. Его самого можно обвинить лишь в трусости; он последний, кто мог бы воткнуть нож в живого человека. Готов поспорить, он долго собирался с духом, прежде чем воткнуть нож в мертвого. Он испугался, что его обвинят в том, чего он не совершал, и в результате выставил себя дураком.
— Пожалуй, мне стоит поговорить и с барменом, — заметил Гринвуд.
— Пожалуй, — согласился священник. — Сам я не верю, что это был кто-либо из работников гостиницы, уж слишком все подстроено, чтобы подозрение пало на них… Но послушайте, вы видели эти материалы о Джоне Рэггли? Он прожил очень интересную жизнь; хотелось бы, чтобы кто-нибудь написал его биографию.
— Я сделал заметки обо всем, что может иметь отношение к делу, — ответил инспектор. — Он был вдовцом, но однажды поссорился из-за своей жены с шотландским агентом по торговле земельными участками, который тогда жил в этих местах. Ссора была очень бурной. Говорят, он ненавидел шотландца; может быть, в этом причина… я понимаю, почему вы так зловеще улыбаетесь. Шотландец! Может быть, человек из Эдинбурга!
— Возможно, — сказал отец Браун. — Но также возможно, что он недолюбливал шотландцев, помимо личных причин. Любопытно, что тори, радикальные консерваторы, или как их ни называй, — иными словами, все, кто противился торгашескому движению вигов, — неприязненно относились к шотландцам. Это и Коббетт, и доктор Джонсон… Свифт описал шотландский акцент в одном из своих самых язвительных пассажей, и даже Шекспира обвиняли в предубежденном отношении к ним. Пожалуй, тому была причина. Шотландцы жили