Легенда о Дракуле возникла не с легкой руки готических литераторов. У ее истоков стояли немецкие католические монахи Трансильвании, бежавшие из страны от жестоких гонений Дракулы, желавшего уничтожить католические институты на своих землях и конфисковать все их богатства. Подобно всем беженцам, монахам было что рассказать, и, как нередко бывает в подобных случаях, в своем пересказе событий они вольно или невольно преувеличивали недавно пережитые несчастья.
Предположительно, их рассказ был записан в 1462 г. при дворе императора Священной Римской империи в Винер-Нойштадте, а позже с этого оригинального манускрипта, к сожалению, бесследно исчезнувшего, были сняты копии, общим числом четыре. Старейшая из них одно время хранилась в библиотеке бенедиктинского монастыря в Ламбахе (Верхняя Австрия), но потом исчезла и она. Мы, соавторы, недавно дважды побывали в Ламбахском монастыре, и, хотя оба раза самым тщательным образом обследовали обширное собрание монастырской библиотеки и на все лады расспрашивали главного архивиста, нам так и не удалось пролить хоть немного света на это очередное таинственное исчезновение предмета, связанного с жизнью Дракулы. Отчасти виной тому крайний упадок и разруха, поразившие этот когда-то почтенный монастырь, братия которого в дни его расцвета насчитывала не одну сотню монахов, а сейчас их осталось всего одиннадцать. Счастье еще, что в 1896 г. — за год до публикации романа Стокера — немецкий ученый Вильгельм Ваттенбах[50] успел сделать копию с ламбахского манускрипта. Три другие рукописные копии сегодня хранятся в Британском музее, в публичной библиотеке французского города Кольмар (в Эльзасе) и в Швейцарии, в монастырской библиотеке бывшего бенедиктинского аббатства Святого Галла, ныне принадлежащего католическому архиепископству Санкт-Галлена. Все три манускрипта представляют собой списки с предположительно утерянного оригинала, скопированные аккуратнейшим каллиграфическим шрифтом со всеми положенными декоративными элементами на нижненемецком диалекте (платтдойч, или нидердойч), языке простонародья. Очевидно, что списки предназначались исключительно для использования самими монахами — за отсутствием в те времена читающей публики.
На первый взгляд 32 отдельных фрагмента сент-галльского манускрипта, очень схожие по стилю и композиции, смахивают на короткие рассказы-страшилки, несомненно, относящиеся к числу первых сочинений в жанре ужасов. Возникает впечатление, что они рассчитаны на непритязательного бесхитростного читателя. Дракула выведен в них спятившим психопатом, садистом, кровавым душегубцем, мазохистом, «одним из тиранов наихудшего разбора за всю историю, намного превзошедшим Калигулу и других самых растленных римских императоров вроде Нерона», который играл на лире, любуясь на пылающий пожарами Рим. В этих миниатюрах Дракуле приписываются самые страшные преступления: он сажает на кол, варит жертв заживо, сжигает, рубит головы, отсекает конечности.
Благодаря исследованиям, которые любезно предоставил в наше распоряжение наш коллега и друг Матей Казаку из Парижского университета, имеющий за плечами не меньший, чем у нас, стаж «дракуловедения», и опираясь — с разумной осмотрительностью — на поэму Михаэля Бехайма как на подлинный исторический источник, мы можем восстановить маршрут, которым двигался из Трансильвании один из вышеупомянутых гонимых католических монахов, а также в точности описать обстоятельства, при которых этот монах познакомился с Михаэлем Бехаймом, придворным поэтом-песнопевцем Фридриха III, в его императорском дворце в Винер-Нойштадте.
Бехайм рассказывает, что в 1461 г. Дракуле встретились трое босоногих монахов-бенедиктинцев, всем сердцем принявших реформы святого Бернарда[51] и за это изгнанных из их обители Горрион на территории нынешней Словении. Соавторы этой книги специально посетили бенедиктинское аббатство, расположенное в горах Словении и всего милях в тридцати от ее столицы Любляны. Как отмечал Казаку, его поразило сходство приведенного у Бехайма названия монастыря Горрион с названием городка, в котором находится монастырь, — Горни-Град. В Горни-Граде нам удалось найти подтверждение тому историческому факту, что Сигизмунд из Ламберга, бывший в те далекие времена епископом Любляны, действительно изгнал из монастыря монахов под предлогом, что они привержены реформам святого Бернарда, а в реальности — чтобы приспособить величественное здание монастыря под собственные личные нужды. Аббатство и по сей день служит архиепископам Любляны летней резиденцией. А в описываемые нами времена изгнанным монахам не оставалось ничего другого, кроме как разбежаться кто куда, и многие искали приюта в бенедиктинских монастырях соседней Штирии (Нижней Австрии), располагавшихся всего в нескольких милях от границы. Однако по прихоти случая трое вынужденных изгнанников из Горриона переправились через Дунай и взяли путь на север, в Валахию, где попросили пристанища во францисканском монастыре XV в. (сохранившемся до наших дней) в Тырговиште, совсем неподалеку от господарского дворца Дракулы.
Михаэль Бехайм даже называет имена тех троих монахов: брат-вратарь Ганс, брат Михель и брат Якоб. Эти трое светских братьев как раз возвращались из близлежащих деревень, где собирали подаяние для своего монастыря и, без сомнения, прозелитствовали, пытаясь обратить крестьян в свою веру, а это обстоятельство не могло не возмутить Дракулу, поскольку до своего вынужденного обращения в католичество он был ярым врагом католической церкви.
На обратном пути, рассказывает Бехайм, за четверть лиги до монастыря (примерно за милю), монахам довелось случайно встретиться с Дракулой. Тот обратился к одному из монахов, Михелю, и пригласил немедля поспешить следом за ним во дворец.
Михаэль Бехайм передает дальнейший диалог, состоявшийся у Дракулы с монахом в величественном тронном зале. Дракула засыпает монаха вопросами, однако, движимый своим извращенным чувством юмора, более всего допытывается у монаха, действительно ли Господь приберег ему, Дракуле, местечко в раю за многие загубленные им души, молитвы за которые, надо полагать, возносит благочестивый монах? И попутно интересуется, может ли он, Дракула, считаться святым в глазах Господа, если стольким несчастным укоротил их тяжкие земные муки? В русскоязычном переводе сцена описана так:
Спросил монаха грозный муж:
«Не знаешь ли ты, сколько душ
из мерзости телесной
мной были освобождены
и, значит, вознаграждены
обителью небесной,
чтобы туда вселиться?»
Когда блажен тот, кто убит,
не должен ли весь их синклит
за Дракула молиться?
…
Он, Дракул, делатель святых,
вне всякого сомненья.
Не он один ли вправду свят
из всех, кого на свет родят.
Но более всего Дракула тревожится о посмертном искуплении собственных злодеяний — будут ли они прощены ему после смерти? Эта же тревога побуждала его уделять столько сил и внимания богоугодным делам (закладывать монастыри, делать щедрые пожертвования Афону, служить заупокойные по им же убиенным). Брат Михель, явно объятый ужасом перед очами грозного Колосажателя, пытается утолить его страхи перед адским пламенем. «Конечно, вы можете спасти свою душу, — говорит он. — Ибо многим смертным Господь в милости своей даровал спасение, даже когда Божественное милосердие запоздало являло себя в момент их кончины». Эти кроткие притворные увещевания, несомненно, помогли брату Михелю спасти свою жизнь.
«Вы так не вознесетесь, —
сказал брат Михель, — господин,
спасти вас может Бог один.
Покайтесь — и спасетесь».
Но для спокойствия Дракуле нужно, чтобы кто-нибудь еще уверил его в возможности спасти свою грешную душу, и он поспешно призывает к себе второго монаха, Ганса-вратаря, и вопрошает того уже без всяких околичностей:
«Скажи мне откровенно,
что будет, господин монах,
со мной в грядущих временах».
Убежденность в своей правоте придает брату Гансу мужества со всей прямотой отвечать Дракуле и выговаривать тому за сотворенные злодеяния.
«Дождешься, несомненно,
ты вскоре вечной муки, —
сказал монах, — убил, злодей,
безвинных много ты людей,
в крови купая руки.
Ты все еще здесь потому,
что дьяволу ты самому
внушаешь отвращенье».
И, немного помолчав, добавляет:
«Я знаю, смерть мне предстоит,
тобою буду я убит,
но ты не жди прощенья.
Жизнь для меня лишь бремя,
но ты меня не прерывай!»
Раздраженный, но одновременно охваченный страхом, Дракула разрешает монаху продолжить его проповедь.
Рек Дракул: «Говори давай!
А я тебе дам время,
кол тоже может подождать».
За сим следует самый обличительный монолог из всех, какие позволял произносить в своем присутствии господарь Влад Дракула.
Сказал монах: «Ты лютый тать!
В деяньях душевредных
ты, заводила-атаман,
ты, кровопийца, ты, тиран,
зачем терзаешь бедных?
Невинно осужденных,
беременных казнишь, скажи,
ты за какие мятежи
казнишь новорожденных?
Трехдневных и трехчасовых
не оставляешь ты в живых,
всех на кол ты сажаешь;
тебе не причинивших зла
ты губишь, лишь бы кровь текла,
в кровь руки погружаешь,
как будто бы здоровью
она потребна твоему:
непостижимое уму
питанье чистой кровью.
Откуда злоба у тебя,
что множится, людей губя,
ты растолкуй попробуй».
Дракула еще не слыхивал подобных слов, они изумляют его и одновременно приводят в ярость. Но он умеет обуздывать свои чувства и отвечает на пламенную речь монаха спокойно, излагая ему свою макиавеллиевскую политическую философию, в частности