Государство не может нормально функционировать, распавшись на медвежьи углы, пересев на натуральные сани со стремительного современного экспресса рыночных отношений. Другое дело, что их пока тоже нет, но и на натуральном обмене мы далеко не уедем. Хотя некоторые думают, видно, по-другому.
Руководитель, например, администрации Краснодарского края решил вдруг не отправлять в российский фонд мясо, чем немало возбудил население: дескать, самим мало. Он, говорят, наш защитник и какая нам беда, что на Севере, на Кольском полуострове люди не получают мясо, мы того не чувствуем. И в этом своем ослеплении натурой, собственностью население края забыло, что именно с Кольского полуострова получает минеральные удобрения для своих полей и бычков на мясо откармливает в немалой степени за счет северян. При таком подходе ничего не получится, это очевидно.
Поэтому президент, создавая административно крепкую, но демократическую систему, не должен заигрывать с Верховным Советом (сегодня — с Госдумой и Советом Федерации. — М.П. ), четко, а если требуется — то и жестко проводить свою линию, иначе он не сможет выполнить задачу, поставленную перед ним избирателями, по существу — всем народом.
Прогноз мой заключается в том, что проведенные подобным образом преобразования существенно улучшат ситуацию в России…
Не перебивая рассуждений о государственном устройстве страны, замечу, что это мой собеседник говорил 20 с небольшим лет назад, и то, что мы сегодня имеем на карте административно-политического устройства, в точности соответствует предположениям Ю. Лужкова. Только до того, как система устаканилась, она побродила в лабиринтах суверенитета, нахлебалась его вдоволь. Особенно там, где средств не хватало на самое необходимое. Кроме как на войну. Но на эти забавы деньги находили другие — не российские — структуры власти.
Слушаем дальше.
— Есть и еще один аспект у обсуждаемой проблемы — территориальный, который также требует решения. Почему-то мало кто обратил внимание на опубликованные предложения Гавриила Попова о территориальном устройстве. Суть предложения в том, чтобы отойти наконец от привычной схемы деления по национальному признаку, как у нас до сих пор ведется, а перейти, образно говоря, на блочный принцип территориального устройства, где нации не будут обосабливаться, не станут прочеркивать новые и пытаться восстанавливать прежние границы. Все это ведет только к провокации межнациональных конфликтов, которых у нас и так предостаточно.
Почему-то разумные предложения остались невостребованными, а по сути — и незамеченными. Хотя подобное с нами уже было. Было с предложениями Андрея Дмитриевича Сахарова, когда он говорил о федерации, о конфедеративном устройстве Союза. Все тогда на него махали руками, а в итоге то, о чем он говорил, возвращается. Только в худших вариантах. Экономика ввергнута политикой в полное разорение, хотя я лично убежден: со временем история все вернет обратно, пусть в иных ипостасях, на иных принципах, но вернет обязательно…
Прервемся еще раз на экскурс в недалекую историю. Я присутствовал на самом первом съезде демократически избранного Верховного Совета СССР, слушал выступление А. Сахарова. Помню, как выходил он раз за разом на трибуну тогдашнего Дворца съездов, где проходили заседания, как своим тихим, прерывающимся, надтреснутым голосом бил и бил в одну точку: то, что происходит сегодня, не должно продолжаться, говорил он. Надо дать республикам больше самостоятельности, пусть Союз станет большой конфедерацией, никакой эйфории по поводу победившей перестройки быть не должно — она еще далеко не победила и вряд ли победит, если в стране будет продолжаться так, как сегодня.
Его сгоняли с трибуны аплодисментами, топотом и свистом, колокольчик председательствующего М. Горбачева надрывался у Андрея Дмитриевича за спиной, а он никого не хотел слышать и слушать — упорно и настойчиво прорывался к трибуне снова и снова. Он хотел прорвать стену непонимания, стену отчужденности, стену страха перед будущим.
Я сидел в ложе прессы и искренне жалел его. И не понимал. «Зачем, — думал, — раз за разом лезть на рожон, зачем дразнить это стадо, которое никогда не пойдет за незнакомым вожаком, на незнакомое поле, если есть проверенные. Освоенные, обжитые луга и теплые коровники, куда всегда приятно вернуться, получить из привычных рук порцию пойла в своем стойле. Как говорится, наше дело телячье — обосрался и стой».
В день его похорон быстро сдал очередную заметку в номер и рванул провожать. Стою на площадке, жду лифт, а из него выходит… выходит и смотрит прямо на меня, как будто я ему что-то должен, — конечно же, главный редактор. «Да сдал я все, не должен», — говорю ему взглядом, но он, видно, взгляды не расшифровывает.
— Вы куда собрались? — спрашивает.
— Туда, где сейчас вся Москва, — отвечаю. — На похороны Сахарова.
— Есть срочное задание. Я только что был в горкоме партии, зайдите ко мне.
Понурившись, поплелся. Верно говорят на флоте: держись поближе к камбузу и подальше от начальства. И еще одно золотое флотское правило: увидел на верхней палубе офицера — быстро ныряй на нижнюю, иначе обязательно схлопочешь наряд. Неважно за что.
Мой наряд в тот день заключался в том, что надо ехать в клуб «Меридиан», где проходила очередная встреча кандидата в депутаты от компартии. Не знаю, как в нынешних редакциях, а в прежних никаких уважительных причин отказаться от задания не существовало.
К дому же А. Сахарова у Курского вокзала я поехал на следующий день. Моросил мелкий противный дождь. У подъезда по обе стороны от дверей все свободное пространство широкого тротуара было заставлено венками из живых цветов с надписями и без, бесчисленное количество букетов лежало поверх венков, и на каждом третьем, четвертом венке или букете лежала записка: «Андрей Дмитрич, простите нас».
Я медленно шел мимо этой такой теперь ему ненужной красоты, останавливался у каждого венка, у каждой записки и, беззвучно шевеля губами, произносил: «Андрей Дмитриевич, простите нас». Я знал, за что прошу прощения, и люди, которые писали это, — тоже знали. Миллионы рядовых коммунистов, и я в их числе, — знали, видели, что происходит и куда катится страна. Знали — и молчали. Я точно такой же трус, как и прочие.
И хорошо теперь понимаю, за что просил прощения у народа патриарх Алексий II, — много чего понимаю, но жизнь начинается с истоков, а не возвращается к ним, и каждое новое поколение делает свои ошибки, на 99 процентов похожие на отцовские.
А может, потому и живет еще человечество?
Однако продолжим.
— Теперь Россия. Москва — ее столица. И я не чувствую себя гражданином Союза в том смысле, что не хочу быть гражданином Молдавии, Армении или Грузии. Может, у кого и есть такая потребность — у меня ее нет. Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна. Ведь каждый человек привязан к своей малой родине, своей земле, и дай Бог, чтобы люди из всех этих мест, что олицетворяют для них родину, процветали.
Великая страна — Россия, и я искренне, как россиянин, хочу, чтобы все в ней было хорошо. Но у нее сложный выбор. Я вообще-то с трудом представляю, по какому пути она пойдет. Думаю, по одному из трех: первый — не в той последовательности, которая для меня кажется более привлекательной, я просто их перечисляю — это полная изоляция от всех остальных республик и попытка России, как таковой, стабилизировать свою экономику, обеспечить нормальный уровень жизни российскому — не русскому только — народу, населению, то есть тем, кто живет на ее территории.
Россия — богатейшая страна, она выживет и быстро поправит свои дела. Быстро. Два-три года — и будет существеннейшее улучшение жизни народа. Еще раз подчеркиваю — российских людей, живущих на ее территории, а это более ста национальностей.
Второй вариант: это тот, который сегодня имеет место на практике. Россия входит в союз вместе с другими республиками-государствами, которые признают политические и экономические интересы друг друга, на равных участвуют в реализации экономического договора. Я убежден, что это правильно, что экономика всегда должна быть на первом месте, за нею должен последовать какой-то политический союз, обеспечение единства представительства во всем мире, военная стратегия. Это будет похоже на Соединенное Королевство Великобритании, такая своеобразная конфедерация со слабыми общими структурами и мощной автономизацией.
Хотя и на этом пути есть две большие сложности, можно их назвать и опасностями. Первое: не все бывшие республики войдут в такой союз из тех, кто прежде составлял экономическое общее пространство. Вот, говорят, Украина пока решает, как быть, решают и другие. Я не считаю Прибалтику — это отрезанный ломоть.
Если подобное случится и с другими, то мы будем иметь существенно ослабленную экономическую систему, в которой единый баланс производства и потребления имеет оторванные куски. Скажем, Украина делает массу полуфабрикатов для химической промышленности, сама потребляет массу производимого в России. И вдруг она уходит. Это повлечет за собой установление и охрану границ, организацию таможен, усложнит деятельность всего общего хозяйственного механизма, сделает союз практически нежизнеспособным. За этой первой опасностью последует масса политических неувязок. Таких, как: не вошел в союз, значит, являешься суверенным государством. И не де-юре, а де-факто. Автоматически потребуется разработка мер по защите проживающего на территории такого государства русскоязычного населения, опять же возникает вопрос о границах — никуда от этого не денешься. Как бы не пришлось защищаться от бывших братьев по государственному устройству. Придется решать вопросы и по ядерной энергетике, военным базам, в целом об армии.
Но и для тех, кто войдет в новый союз, все будет складываться непросто — это вторая сложность. Возникает необычайно много проблем, и прежде всего проблема консенсуса. Любое решение может быть сорвано из-за позиции какой-либо одной республики-государства. Кто-то может быть несогласен по политическим мотивам или исходя из эгоизма экономической выгоды для себя — есть ведь и такие. Или, скажем, по мотивам социальным — кому-то покажется, что его интересы в социальном плане ущемляются, все субъекты союза разные. У одних громадная трудоизбыточность, у других промышленность развита недостаточно, и решать вопросы экономики в полном согласии и единстве практически невозможно.