— Суд.
— До суда это дело вряд ли дойдет. Потому что рассыплется задолго до судебного разбирательства. Как большинство подобного рода дел. Или если как-нибудь ненароком дойдет, его начнут возвращать на бесконечные доследования. Пока общественность о нем не забудет.
И если даже представить невозможное, представить суд, то, смею уверить, он оправдает обвиняемых, использовавших простаивающие военные мощности для транспортировки груза, предназначенного для умирающих от голода сирот и инвалидов. Ну или дадут формальных шесть месяцев условно.
Вот к чему приведет предложенное тобой следственное разбирательство.
Почему все придет к такому результату, ты знаешь не хуже меня. Потому что вокруг этого аэродрома вращаются бабки. Большие бабки. Очень большие бабки. Которые в наше время стоят над Законом. Потому что сильнее Закона.
Скажу тебе больше. Скажу тебе, чем это все закончится.
Пока будет длиться следствие, аэродром выведут из состава Вооруженных Сил. По причине установленного высокой комиссией девяностопроцентного износа основных фондов и отсутствия необходимых для проведения капитального ремонта средств. Руины аэродрома по остаточной стоимости, то есть бесплатно, продадут… Кому?
— Тем, кто эксплуатирует аэродром сегодня.
— Совершенно верно. Аэродром оптом, то есть со взлетно-посадочными полосами, службами летного и летно-технического обеспечения, авиационным и автопарками, ангарами, гаражами, техническими, жилыми и прочими сооружениями, перейдет в руки акционерного общества закрытого типа. Куда, не исключено, будет входить командующий округом и кто-нибудь из штаба ВВС. После чего аэропорт начнет функционировать с тройной нагрузкой.
Вот такая простейшая, отработанная на тысячах государственных объектов схема.
Вот чего ты можешь добиться предложенным тобой официальным расследованием.
— Хорошо. Что предлагаете вы?
— Дело предлагаю. Которое в отличие от уголовного расследования приведет к желаемому результату. К быстрому результату.
Я предлагаю работать с ними их методами. Которые на сегодняшний день единственно действенные.
— Силой силу ломать?
— Верно. Силой — силу! Используя тактику боя стрелковым подразделением. Которую любой курсант знает.
— Выбивать командиров?
— Опять верно. Брать на мушку командиров, чтобы деморализовать личный состав атакующего подразделения.
— По-настоящему брать на мушку? Или…
— По-настоящему.
— Но это преступление.
— Ты же на боевые ходил. И тоже не в белых перчатках.
— То боевые. Там свои законы. Здесь — свои. Уголовные.
— Боишься?
— Испытываю вполне понятные опасения. Ведь, как я понимаю, дело идет не об оказывающем сопротивление противнике? Идет о высокопоставленных гражданских чиновниках и бизнесменах. Ликвидация которых чревата серьезным уголовным расследованием…
— Я не предлагаю тебе заниматься уголовщиной. Я предлагаю тебе спланировать операцию, найти исполнителей и координировать их работу.
— Можно вопрос?
— Задавай.
— Почему этим делом должен заниматься я? Именно я?
— Хотя бы потому, что ты это дело начал. По своей личной инициативе. Раз ты его начал, значит, тебе его и завершать. Ты дольше других сидишь в теме. Лучше других в ней ориентируешься. Зачем допускать к известной тебе информации кого-то еще? Это неразумно. Опасно. И противоречит нашим принципам. И есть еще одна причина. Касающаяся тебя лично.
— Меня?
— Тебя! С недавних пор у тебя появились враги. В городе, куда ты ездил в командировку. И что-то там с ними не поделил.
— Откуда известно?
— Из источников, близких к МВД. В министерство пришел запрос об уточнении полномочий группы откомандированных в горотдел милиции работников Военной прокуратуры. Под тебя копают. Активно копают. И докопают. Если их не остановить.
— Что мне надлежит делать?
— Готовить сценарии акций. Искать не имеющих отношения к военной разведке исполнителей. Мне кажется, одного я вам могу подсказать.
— Кто он?
— Полковник. Полковник в отставке Зубанов.
— Зубанов?
— Да. Он спец. Знает местные условия. Знает назначенные к ликвидации объекты. Имеет с ними личные счеты, что облегчает вербовку. И, что немаловажно, обязан тебе. Жизнью обязан. Потому что ты вытащил его у черта из пасти. Он идеальный кандидат.
— Он может не согласиться.
— Согласится. Ему деваться некуда. От нас деваться некуда. И вообще некуда. Он один. Ему к какой-нибудь силе прибиваться надо, чтобы выжить.
— Может не подействовать.
— Не подействует — припугни. Например, следствием по делу об убийстве двух заключенных. И возможностью выдачи его МВД. Объясни, что между тюрьмой и нами ему лучше выбрать нас. Хотя бы потому, что за тех, кого он убил, меньше вышки в зоне не дают. Даже если суд проявил снисходительность. Еще вопросы есть?
— Нет.
— Тогда иди. Подготовь свои соображения по предложенной операции. И доложи мне… Завтра доложи. До девятнадцати вечера…
Пациент лежал на казенной, с инвентарным номером, металлической кровати. На слежавшемся, в бурых пятнах матрасе. Застеленном серым постельным бельем, проштампованным синими квадратами печатей ХОЗУ.
Пациент лежал, растянутый гирями, и смотрел сквозь металлическую решетку спинки на противоположную, совершенно пустую стену.
Интересно, зачем он здесь?
А не там? Где был. И, по идее, должен был остаться. Навсегда.
Почему он лежит здесь, на простынях ХОЗУ в/ч 21175?
Что это за в/ч 21175?
Госпиталь? Судя по всему, госпиталь. Судя по казенной обстановке и штампам на простыне. Но не госпиталь, если вспомнить питание и обхождение обслуживающего персонала. Если вспомнить о еде и обхождении, это дом отдыха высшего класса. В который он не покупал путевку.
А раз не покупал путевку и не попадал сюда добровольно, то, вполне возможно, это не госпиталь и не дом отдыха, а…
Пациент нажал кнопку вызова медсестры.
— Вам что-то требуется? — через минуту спросила она.
— Позвонить. Домой.
— Это невозможно.
— Почему?
— У нас телефоны не работают.
— А вы протяните провод с нижнего этажа.
— Там тоже не работают. Все не работают. Говорят, какая-то авария.
— Странно. А я слышал звонок.
— Вам показалось.
— Может быть. Тогда я попрошу у вас ручку, бумагу и конверт.
— Зачем?
— Письмо написать.
— Вы не можете. У вас рука сломана.
— Зато у вас не сломана. Я вам продиктую.
— Хорошо. Я разнесу лекарства и приду. Через полчаса.
Через полчаса сестра не пришла.
Пациент снова нажал кнопку вызова. Через мгновенье пришла медсестра. Не та медсестра. Другая.
— Что вы хотите?
— Написать письмо. Так как знаю, что у вас телефоны сломаны.
— У нас?.. Ах, ну да. Сломаны.
— Ну вот. Остается писать письма.
— Но…
— Я знаю, что не могу, потому что у меня сломана рука, но я буду вам диктовать, а вы — писать. Согласны?
— Ну да Конечно! — согласилась медсестра. — Только через час. Когда я освобожусь.
— Нет, сейчас!
— Обязательно сейчас?
— Обязательно! Потому что я не могу позвонить, а мне надо срочно сообщить о случившемся жене и родственникам.
— Ну хорошо, сейчас за бумагой и ручкой схожу.
И больше не вернулась.
Значит, такие здесь порядки. Говорить, что сломался телефон. И исчезать. Когда просят помочь написать письмо.
Пациент вдавил кнопку вызова.
Через минуту зашла… вернее, зашел. Медбрат. С шеей, в обхват равной талии медсестер.
— Чего тебе? — спросил он.
— А ты кто?
— Я? Я медбрат.
— А сестрички где?
— Сестрички? Они это… по нужде пошли.
— По какой?
— Что по какой?
— По какой нужде?
— По долгой. Чего тебе надо?
— В таком случае судно.
— Чего?!
— Судно поднеси. И подержи. Я тоже по нужде. Долгой.
— Я?
— Ну да, ты. Ты ведь медбрат. Или не медбрат?
— Медбрат.
— Тогда неси судно. Или ручку, бумагу и конверт.
— Зачем бумагу?
— Письмо написать.
— Письмо…
— Или судно. Выбирай.
— Ладно. Сейчас.
— Если ты тоже… вдруг по нужде, то я буду требовать начальство. И пока оно не явится, перестану есть. Медбрат принес бумагу и ручку.
— Пиши.
Расправил на тумбочке лист, приготовил ручку.
— Милая моя жена. Драгоценная моя птичка-невеличка. Трясогузка любимая… Написал?
— Медленнее. Я не успеваю.
— Трясогузка любимая. Цветок лазоревый в безводной степи, иссушенной солнцем. Антилопа, спустившаяся с…
И так две с половиной страницы.
— Все, что ли?
— Все.
— Ну тогда я пошел.
— Погоди. Адрес.
Пациент продиктовал взятый наобум адрес. Медбрат надписал его на конверте.
— Ну я пошел…
— А обратный адрес?
— Обратный…
— Да, вот этот, где я лежу. Иначе как я получу ответ?
— Этот… Этот я потом впишу.
— Почему потом?
— Я индекса не помню.
— Не надо индекса. Без него дойдет. Ну давай, пиши. Какая улица?
— Я не помню.
— Давай кого-нибудь позовем. Кто знает. Или ты не хочешь давать мне адрес? Почему ты не хочешь давать мне адрес? Все вы не хотите?
— Я? Нет. Я хочу…
— Тогда давай узнаем адрес. Давай! Раз ты хочешь. Давай старшую сестру позовем или дворника. Они скажут.
— Ладно. Узнаю. И отправлю.
— Нет, так не пойдет. Я хочу знать, что письмо имеет обратный адрес. Иначе зачем я его писал?
— Хорошо. Ладно. Я сейчас…
Так, все понятно. Почему телефоны поломались. Почему медсестры и медбратья исчезают.
Не дом отдыха это. И не госпиталь. Вернее, госпиталь тоже. Но и тюрьма. В первую очередь тюрьма. Не такая явная, как были раньше, но все равно тюрьма. С хорошим питанием и милыми медсестрами.
Его вытащили из одной тюрьмы, чтобы посадить в другую.
Кто посадил?
Тот, кто освободил!
Зачем посадил?