В тот момент улыбалась уже я. Впервые за все это время ухмылка сползла с лица Проводника Душ и сменилась полным недоумением. Настала его очередь мучиться: теперь он потерял контроль над происходящим. Я улыбнулась и посмотрела на спящее тело Сури.
Глава 4. Испуганное сердце
Ван улыбался до последнего вздоха, его лицо на фотографии, окруженной белыми хризантемами, выражало спокойную радость.
– Брат, дай мне вон ту коробку, – однажды попросил он. Эти слова до сих пор стоят у меня в ушах.
Я посмотрел на разбросанные вокруг коробки от сладостей, фруктов и другой еды. Каждая была слишком уж большой для него, но Ван поторапливал:
– Да-да, вон ту коробку.
Я крепко зажмурился.
Несколько учителей подошли выразить соболезнования. Мой классный руководитель, который всегда носил только спортивную форму, сегодня оделся в аккуратный костюм. В нем он выглядел как незнакомец. Его грубая рука, потрепавшая меня по плечу, мрачное выражение лица – все казалось чужим. Но главным незнакомцем на прощании с Ваном был я сам. Обычно перед преподавателем я шутил – правда, не всегда удачно – и улыбался, но сейчас совсем не знал, как себя вести: смеяться, как прежде, делая вид, что ничего не произошло, или рыдать, уткнувшись ему в плечо? Ближе к вечеру пришли ребята из нашей школы. Они не знали, что делать на церемонии, поэтому поклонились всем присутствующим и спешно, словно за ними гнались, покинули ритуальный зал. Один из них мне что-то сказал – сейчас уж и не вспомню, что именно. Спустя несколько дней после похорон брата мама выглядела разбитой, а на осунувшемся лице отца резко обозначились скулы.
Люди, пришедшие в тот день на церемонию прощания с братом, собирались в группы по два-три человека, пили алкоголь, закусывая мясом и рисовыми клецками.
– Знаю, сейчас такое говорить не к месту, но все-таки… мы понимали все с самого начала. Сейчас только и слышно, что «я сожалею», «мне очень жаль». Но давайте начистоту: вы правда думаете, что случилось нечто ужасное? Да знаю я, знаю. Каким родителям не больно хоронить детей? Думаете, у меня, что ли, их нет? Но в любом правиле есть исключения. Отец Вана после целого дня в офисе шел на вторую работу – то в магазин, то в мясной ресторан, и таксовал, бывало. Сколько же денег пришлось на сына потратить? А матери каково приходилось? Дети – это, конечно, хорошо, но у каждого человека должна быть и своя жизнь! Тяжело, когда и днем и ночью нужно заботиться о больном сыне.
– Мне кажется, ты перебрал. Потише давай, мы все-таки не в баре. Я тебя уже понял, с первой рюмки только об этом и говоришь. Давай-ка поднимайся.
– Слушайте, у меня тоже сердце не на месте – как-никак племянник умер! Но, по правде говоря… Да отстань ты наконец от меня! Почему сразу лгу-то? Отвяжись! Не пьян я!
Снова вернулась пульсирующая головная боль: казалось, внутри поселился дятел, который неустанно долбил по черепной коробке. Ни один из подручных способов справиться с болью не сработал. Я поднялся со своего места и медленно отошел в сторону.
Рядом оказался пьяный мужчина – то ли мой дядя, то ли папин знакомый. Я был настолько опустошен, что даже не различал лиц окружающих.
– О, а вот и ты, как вовремя! Старшеклассником скоро будешь, да? Смотри, оправдай мамины и папины… – Голос незнакомца оборвался на полуслове.
Закричала женщина. Люди, забившиеся по углам зала, будто разбросанные носки, подпрыгнули от неожиданности. В следующий момент на полу оказались фрукты, рисовые клецки, мясо, за ними со стола полетела посуда. Кто-то подошел ко мне сзади и схватил за руку. Обернувшись, я увидел отцовские впалые глаза.
– Ты что творишь? – закричал он.
Я перевернул ритуальный столик в надежде избавиться от стука дятла. Что случилось дальше, не помню. Придя в чувство, лишь понял, что меня уже вывели из помещения. Я оказался за домом, вокруг были разбросаны окурки, а прямо передо мной возвышалась груда пластиковых коробок. Отец тяжело вздохнул:
– Это все из-за моего старшего брата, он перебрал с выпивкой. Иди лучше домой, я сам обо всем позабочусь.
Когда Ван был жив, родители всегда говорили, что «сами обо всем позаботятся». Эту фразу отец произнес по привычке – Ван умер, а он, как и прежде, заботился о младшем сыне.
– А как же мама? – спросил я.
– У тебя есть отец, я все улажу. Да и мама сейчас вряд ли пойдет домой. Пока прощание с Ваном…
Я посмотрел на траурную повязку на его костюме. Брат умер, что-то было навсегда разрушено, словно башенка из бумажных стаканчиков.
Отец так и не смог договорить. Я знал, что он собирался сказать: «Пока прощание с Ваном не закончится, мама никуда не уйдет». Ее место – рядом с младшим сыном, отцу нужно позаботиться о них. Домой мне предстояло возвращаться в одиночестве.
– Послушай, ты иди, а мы…
– Ты тоже так думаешь? – спросил я, глядя в сторону. Смотреть в отцовские глаза не было сил.
Я устроил сцену из-за слова, засевшего у меня в голове. Оно вот-вот слетит с уст отца.
– Ты о чем? – переспросил папа.
Я ничего не ответил – казалось, я утратил способность говорить. Отец потрепал меня по плечу и вскоре скрылся за углом. Я отрешенно смотрел на груду пластиковых коробок. Стоял декабрь, близилось Рождество. Выпавший прошлой ночью снег укрыл коробки. Ван не любил холод. Вспомнив, где теперь находилось его тело, я горько усмехнулся. Ему, должно быть, холодно и страшно одному. Интересно, о чем он думает в такой тесноте? А о чем думаю я? В голове снова забила дробь. В воспаленном мозгу промелькнула мысль: «Ван, ты тоже думаешь, что твоя смерть принесла всем облегчение? Ты жил слишком долго, целых четырнадцать лет…»
– Нет, что я несу?! – закричал я и что было силы прижал руки к ушам. Холодает. Снег на коробках скоро покроется коркой льда.
Я никогда не любил смотреть на себя в зеркало и всячески избегал фотокамер. Поэтому у меня не так много фотографий, да и на них я всегда один. Они – единственное, что напоминало о детстве. Я не знал, что заставляло меня улыбаться перед камерой. Ван в каком-то смысле был моей противоположностью: родители его снимали беспрестанно. Каждый прожитый день ребенка, который в любой момент мог их покинуть, родители ценили как настоящее сокровище и не могли позволить себе пропустить ни секунды. Я завидовал искренней улыбке брата, его лицо никогда не омрачали тревоги и переживания. На фотографиях мы были словно две противоположности, и чем старше становились, тем заметнее казалась эта разница. Я не любил смотреть на свои снимки: становилось не по себе. Но сейчас, когда я отделился от плоти, возможно, смог бы взглянуть на себя со стороны… Хотя нет, не смог бы, это похоже на наказание: мое тело уже как ни в чем не бывало общается с друзьями, а я вижу это и глазам своим не верю. И все же это пустяк по сравнению с тем, что теперь мы с ним существуем отдельно друг от друга.
– Ну что, сейчас тебе хватит сил посмотреть на себя? – раздался позади меня голос.
Проводника Душ я никак не ожидал услышать и резко обернулся. Да, он самый, но пугать-то зачем?
– Напугали.
– Тебе говорили, что у тебя вид потерянный?
– Мне больше нечего терять.
Поначалу говорить с ним было неловко, но потом я стал доверять ему. Мой собеседник не человек – это существо выслеживает живые души. Имеет ли значение, что оно думает обо мне? Сначала я боялся его, однако деваться все равно некуда, и со временем я привык к его присутствию. Да и к тому же меня все равно заберут в другой мир, а там я навсегда забуду обо всем. До конца мне оставалось непонятным только одно – цель этого иссиня-бледного существа. Оно хотело помочь мне вернуться к жизни или, наоборот, забрать в мир мертвых?
– Ну что, каково тебе наблюдать за собой в прямом эфире?
– А вам, дядя, самому понравилось смотреть на бездушное тело?
– Я не совсем человек, поэтому не называй меня «дядя». Лучше зови братом. Это больше подходит.
– Брат…
Я ужасно хотел, чтобы кто-то снова так назвал меня. Не братиком, а именно братом. Пусть бы даже мы ругались, дрались по пустякам, но были бы вместе – я и мой младший брат.
– Давайте больше не будем об этом. Кому вообще нужны эти обращения? – попросил я.
Я знал, что меня уже никогда не назовут братом, к чему тогда все это?
– В смысле, «кому нужны»? Мне! – проворчал Проводник Душ, прислонившись к стене школьного коридора.
Прозвенел звонок, и дети высыпали из кабинетов. Я заметил свое тело, рядом с ним были мои друзья.
– Слушай, а в школе ты совсем другой. Оказывается, улыбаться умеешь.
– …В средней школе я улыбался чаще. Потом это стало ненужно.
– С чего вдруг? – спросил Проводник.
Я искоса посмотрел на него, в ответ он присвистнул и сказал:
– Люди такие забавные. Говорят, что на мир нужно смотреть объективно, отделяя действительность от собственных эмоций. Только это ни у кого не получается.
Вдруг кто-то подбежал к Рю. Рассмотрев его повнимательнее, я понял, что это Беруша. Так мы с ребятами звали нашего одногодку, у которого была ужасная привычка брать у других вещи и пользоваться ими, как собственными. Первые несколько секунд он пытался отдышаться, но я уже знал, о чем он спросит:
– Рю, у тебя есть форма на физру?
– Нет, она дома, – ответило мое тело.
Оно не обманывало: спортивный костюм действительно сушился дома.
– Вот блин, в прошлый раз уже отругали, что я без формы, сейчас точно схлопочу… Ну почему сегодня ее ни у кого нет?
– …Да, зная, как ты обращаешься с вещами, кто захочет тебе форму одолжить? Тоже мне… – пробурчал я под нос.
– Может, спросить в другом классе? – предложило мое тело.
Беруша почесал затылок и ответил:
– У них сегодня нет физры. Ну и, даже если попрошу, все равно не помогут. А я знаю, их форма точно лежит в школьных шкафчиках. Какие же они все-таки… Да что случится, если я разок возьму?
– …«Разок возьму»? Ты кому пытаешься лапшу на уши повесить? Ты уже двоим спортивные костюмы порвал, я бы тоже тебе ничего не доверил! – говорил я, кружа вокруг Беруши.