Хартман и Сосновский прошли в высотное здание. Марк и Санат отправились через парк к Йельскому университету.
Длинный концертный зал Вулси-Холла был почти пуст. Позолоченные трубы величественного фасада органа возвышались над сценой и были видны отовсюду. Музыкантов потянуло к инструменту. Марк остановил отца в центре зала и пощелкал пальцами, чтобы оценить акустику. Робкие звуки щелчков исчезали в высоте. Отец снисходительно улыбнулся, мощный голос органа – это совсем другое.
Они подошли к сцене и подняли взор на ряды труб в обрамлении пилястров. Попытались представить, как орган будут звучать сегодня? Старшему Шуману захотелось оказаться за органной кафедрой и коснуться клавиш. Марк мечтал о другом.
Подросток осмотрелся и шепотом предупредил:
– Папа, я останусь здесь.
– Это невозможно. Тебя заметят.
Марк указал на приставную лестницу справа от сцены. Она вела на балкон и далее в недра органа. Металлическая лестница выглядела инородным предметом среди роскошной отделки. Стало ясно, что ее подготовили для настройщиков.
– Я сумею там спрятаться. Я хочу послушать, как они…
Оба знали, что настройкой будут заниматься немецкие мастера Гельмут и Гюнтер Фоглеры, двоюродные братья Генриха и Густава. Санат был знаком с ними, но после гибели Генриха в Москве Королевские настройщики из американского филиала отказались с ним общаться.
В концертном зале появились охранники. Попросили посетителей на выход.
– Папа, отвлеки их, – попросил Марк.
Санат знал об увлечении Марка секретами настройщиков, списывал на детское любопытство, но сегодня увидел в глазах сына настоящую одержимость. Его не остановить, можно только помочь.
Старший Шуман вернулся в центр зала, задрал голову и запел «Аве Марию» Баха и Гуно. Он умел копировать голоса и пел чистым женским сопрано. Это произвело впечатление. Некоторое время все пялились только на удивительного певца. Даже охранники. Марк стремглав взобрался по приставной лесенке и скрылся в недрах органа. Санат завершил арию на пронзительной ноте. Прозвучали аплодисменты. Двое охранников взяли нарушителя под руки и вывели прочь.
Вулси-Холл опустел, двери заперли. Марк остался один в акустической камере. Он обходил ряды труб, нежно касался их: металлические, деревянные, цилиндрические, конические, прямоугольные, разного диаметра, разной длинны, с открытыми и закрытыми раструбами сверху и вырезами снизу, как в свистках. Каждая труба настроена на ноту музыкальной гаммы. Труба вдвое короче звучит на октаву выше, а закрытая труба при той же длине – на октаву ниже. По некоторым трубам он щелкал ногтем и прислушивался к отклику – базовый классический звук. Сегодня в полночь они будут звучать по-другому. По-королевски!
За три часа до полуночи в Вулси-Холл вошли трое – двое настройщиков и органист. Марк к тому времени нашел укромное место на балконе, чтобы быть рядом с акустической комнатой и всё слышать. Настройщики поднялись по лесенке. Как у всех Королевских настройщиков из династии Фоглер у них были старомодный пшеничные усы, похожие на велосипедный руль, светлые волосы до плеч и имена на звук «Г» – Гельмут и Гюнтер. У каждого на поясе болтался кошель с сушеным миндалем. В сумке у старшего хранились ноты сегодняшней фуги.
Органист переоделся в черную мантию с капюшоном, переобулся в мягкие туфли и занял место за кафедрой. Настройка началась.
Марк слушал, затаив дыхание. Каждый большой орган уникален. Королевские настройщики действовали по отработанной веками процедуре, обходили регистры в заданной последовательности, манипулировали инструментами, но необходимого звучания добивались исключительно на слух. Марк помнил, как звучала фуга для четвертой ступени Пирамиды Власти в Кафедральном соборе Пассау. Сравнивал звучание органов там и здесь. Музыкальные инструменты и конфигурация залов разная, однако настройщики добивались одинаковых вибраций, присущих секретной Пирамиде.
Когда сумочки с миндалем опустели и кропотливая настройка закончилась, Марк испытал восторг – он понял цель и метод ее достижения.
В Вулси-Холле появились слушатели. Чопорные господа рассаживались, соблюдая тишину. Старший настройщик согласно ритуалу передал нотную тетрадь органисту. Если в Германии это была рукописная копия Королевского настройщика, то здесь в Америке музыкант получил уникальный оригинал, написанный рукой композитора. Бесценная реликвия воздействовала с особой силой.
Ровно в полночь на сцене появилась черная фигура музыканта в мантии, и двухчасовой концерт начался. Органные трубы звучали как флейты, гобои или тромбоны – красиво и величественно. Идеальная акустика зала усиливала и не отпускала волшебные звуковые волны. Общее звучание было теплым и в то же время мощным и чистым.
За пару часов до полуночи злой и голодный Сосновский притащил Хартмана в ресторан. После встреч с американскими политиками БАС был возбужден и не сдерживал раздражения:
– Андреас, что это было? Они меня пытались развести, как лоха!
– Чем вы недовольны, Борис?
– Американские политиканы, что наши бандиты. Хотя бы делали вид, что уважают мои интересы. Нет! Гнут свое. Вынь да положи им расстановки сил среди Кремлевских башен! Кто что решает, к какому министру какой подход?
– Для западных политиков это важно, – не разделял возмущения Хартман.
– Я им прямым текстом – действуйте через меня, не прогадаете. Они кивают, но стараются выведать и обходные пути. Бесхитростные наглецы! И эта улыбка в тридцать два зуба – полюбуйся какой у меня классный дантист.
– Дантисты в Америке дорогие, – согласился Хартман, отрезая кусочек от огромного стейка.
– И не пьют, гады! Знаете почему? Ждут концерт. У каждого в кармане открытка с монументом Вашингтону. Власть им подавай! А мне не дают. Русским не полагается! Вот такая у них дружба – мы приказали, ты сделал. А что ты лыбишься? С вами немцами точно также!
– К черту проблемы! Перед тобой лучшее вино, – успокаивал Хартман.
– Выпьем. Что еще остается.
Они выпили дорогущее французское вино, рекомендованное сомелье ресторана к говяжьему стейку. Борис Абрамович с остервенением прожевал мясо, смахнул соус с губ, достал долларовую купюру, перевернул обратной стороной.
– Видели, да? Я только сейчас разглядел.
– One dollar, – равнодушно прочел Хартман.
– Вы сюда смотрите. Пирамида! А вместо вершины Всевидящий глаз. Сияет над всем миром. Это же Пирамида Власти! Вот ступени: Вдохновение – Воля – Влияние, а сверху отделенная и недосягаемая Власть!
– Пирамиду на долларовой купюре при Рузвельте напечатали перед второй мировой, – разглядывал банкноту Хартман.
– Тогда янки и прибрали власть в мире к себе. Там еще фраза на латыни «Новый порядок на века». Новый! На первые ступени Пирамиды допускают, а высшая только для них. Вот такой теперь в мире порядок.
– Ordnung muss sein! Орднунг мусс зайн! Порядок превыше всего, – согласился Хартман, возвращая купюру.
– У-у, немчура! Вы тоже для Власти рылом не вышли. Безбилетник!
– Вы им нужны, Борис. Следующий раз пригласят, – подбодрил Андреас.
– Ага, на Влияние. Влияние у меня и так из глаз брызжет! К черту вино. Крикните гарсону, пусть виски тащит. Да не шоты – бутылку!
На столе появилась бутылка шотландского виски и лед. Сосновский выпил крепкий напиток как воду и похвастался:
– Я был ученым, планировал стать Нобелевским лауреатом. Да-да! Мы Йели-Гарварды не заканчивали, но тут кое-что есть. – Он постучал себя пальцем по лбу.
– Вы много пьете, Борис, – пожурил друга Хартман.
– Много? Вы с теорией относительности знакомы?
– Эйнштейна?
– Он тоже не дурак. Но я на себе поясню. – Борис Абрамович выпил и, орудуя вилкой и ножом, рассказывал с полным ртом: – Когда я занимался математикой, от бокала вина отказывался: сразу сознавал, что хуже понимаю проблемы и проигрываю в конкуренции с другими учеными. В бизнесе я чувствовал себя легко, даже если выпивал бутылку водки. Но тем не менее понимал, что и здесь есть конкуренция. А в политике…
Сосновский скривил рот, заелозил языком, пытаясь выковырнуть застрявший кусок мяса.
– Хуже трактира! У них даже зубочисток нет. – Он выковырнул мясо ногтем и отодвинул тарелку со стейком. – В политике, Андреас, я могу выпить литр виски, но всё равно буду разбираться лучше, чем вы и другие. Вот такая относительность. Наливайте!
Андреас льстиво кивал, наполняя стаканы.
После ресторана немец повел друга Бориса на территорию Йельского университета к Вулси-Холлу. Сосновский недоумевал:
– Университет – пуп вселенной! Почему? У студентов ветер в голове. Мальчики мечтают о девочках, а не о политике.
– Пустую голову легче заполнить демократическими принципами.
– Помню-помню – тем, что нравится США.
– Так и есть! Образование, бизнес и государство в США единый организм с общей кровеносной системой, а в качестве сердца и мозга выступают тайные общества и закрытые клубы. Сейчас увидите.
Было без четверти полночь когда они подошли к зданию холла. В концертный зал заходили влиятельные гости с открытками.
Хартман придержал русского гостя в сторонке и с почтением нашептывал:
– Это Рокфеллер. Это старик Ротшильд. За ними глава семьи Морган. Не разговаривают, хотя сто лет знают друг друга.
– И сто лет решают за нас, – проворчал БАС.
– Этого вы должны знать – Генри Киссинджер, динозавр политики, куда ж без него. Та дама – Хиллари Клинтон. Сначала мужа на трон посадила, потом и сама полезет. Ее Билу концерт ни к чему, у него уже второй срок – последний. А это Джордж Буш младший. Старший уже был президентом, и сын далеко пойдет. Он не только в Йеле учился, но и родился здесь.
– А негр что там делает? – возмутился Сосновский.
– Тише! Темнокожий юрист из Чикаго ради толерантности. Обама, кажется.
Двери закрылись. Хартман расслабился и сразу стал тем, кем он был – сильно выпившим и уставшим. Он пробормотал заплетающимся языком: