— Ты же знаешь, я не могу об этом говорить.
— Что же получается: я уже не вправе очистить свое имя?
— Да никто твое имя не чернит, — заявил он и опять скрестил руки. Вид у него был усталый. И седины в его волосах, по сравнению с тем, что я помнила, заметно прибавилось. — Послушай… ну да, ходили разговоры в связи со смертью Плохого Боба. Многие считали, что ты убила его, чтобы заткнуть ему глотку.
— Это была самооборона! — чуть не сорвалась на крик я. Он кивнул, но, судя по позе, оставался при своем мнении.
— Черт побери, Джон, ты мне не веришь? Ты же знал этого ублюдка. Это был жуткий, испорченный старик…
— Он был живой легендой, — мягко указал Джон. — Ты убила легенду. Надо понимать: неважно, что за дерьмо он собой представлял и что за гадости вытворял: этого сейчас никто не помнит. Все помнят его достижения, а не грехи.
«Он мне демона в глотку запихал!» — хотела закричать я. Но не могла. Да и не имело это значения: Джон был прав. Боб в глазах многих являлся лицом неприкосновенным, чуть ли не святым, а я злокозненной стервой, прикончившей беззащитного старика у него же дома. Вне всякого сомнения, махинация с «Райским королевством» была его рук делом: во всем чувствовался его стиль. Надо думать, он вовлек в этот бизнес и других Хранителей, но меня даже не пытался. Уж он-то знал, что я бы на это не пошла.
И вот сейчас я чуть ли не слышала, как он хохочет надо мной в аду. Хотелось верить, что ему там очень жарко, а чтобы охладиться, приходится пить соус «Табаско».
— Ничего об этом не знаю, — заявила я. Джон посмотрел на меня как-то странно, потом повернулся к Элле. Она подняла брови и молчаливым кивком указала ему на дальний конец помещения. Он повернулся и молча пошел туда, где его джинн легкими, плавными движениями пальцев приводил в порядок поврежденный письменный стол. Расщепленные планки соединялись заново, выбоины разглаживались.
— Джон на эту тему говорить не может, — промолвила Элла, — но мне всего пара лет до пенсии и карьеры не делать, так что бояться особо нечего. Так вот, золотце, утверждать, будто ты ничего не знала насчет этого «Райского королевства», не в твоих интересах. Лучше придумай другую историю, да побыстрее.
— Что? Почему?
Она разгладила бумаги из моей папки и принялась закреплять их в скоросшивателе.
— «Райское королевство» принадлежит твоему боссу, Марвину Макларти, Дивному Марвину. Ведущему прогноза погоды.
Она выдержала эффектную паузу.
— Так что не надо говорить, будто ты ни о чем ни слухом ни духом. Он принял тебя на работу без собеседования. Ты должна была знать его до того, как пошла устраиваться на студию.
Ах он ублюдок. Змей! Пудель драный! Я поверить этому не могла. Он казался слишком тупым для таких корыстных махинаций. Выходит, Дивный Марвин инвестировал деньги в мошеннические строительные проекты, действуя рука об руку с Хранителями. Из чего следует в первую очередь, что он о нас знал… и ведь точно, права она. Я послала резюме, и принял он меня практически без вопросов, только увидевшись. Я-то, конечно, приписала это своему несказанному обаянию, но, похоже, за этим стояло нечто иное.
Кто-то порекомендовал ему принять меня. Кто-то, понимавший, что рано или поздно их махинации привлекут к себе внимание и тогда им понадобится козел отпущения. А на эту роль, судя по всем бумагам, лучше всего подходила я.
Если Марвин действовал в связке с Плохим Бобом, это многое объясняло. В первую очередь высочайшую точность прогнозов, которая, должно быть, забавляла Плохого Боба. Надо же, как ловко они все проворачивали, не привлекая внимания Хранителей. А ведь Плохой Боб имел рейтинг куда выше, чем у Джона Фостера, и, кроме того, действительно являлся легендой. Какие могут быть вопросы к легенде?
Только вот Боб Бирингайн предпочел поступиться профессиональной этикой и репутацией в обмен на прекрасный особняк, весомый банковский счет и прочие удобства, которые сулит участие в организованной преступной деятельности. Оно бы и ладно, но… Дивный Марвин? Кто вообще мог подумать, что такой идиот окажется мошенником? Хотя, возможно, в этом-то и была фишка.
Элла смотрела на меня в ожидании ответа. Которого у меня не было.
— Ты веришь, что я не виновата? — спросила я.
— Конечно, верю, Конфетка. Не смеши.
При этом по ее по-прежнему сосредоточенному на мне взгляду чувствовалось, что этот поспешный ответ не был искренним.
Она сказала неправду.
— Если ты и была замешана, нынче-то, черт возьми, вся организация разваливается. Многовато это для любой женщины.
Она по-прежнему не сводила с меня взгляда.
И тут до меня дошло кое-что по-настоящему важное. Со смертью Большого Боба манипуляции с погодой не прекратились, а поскольку себя я из этого уравнения всяко исключала, круг подозреваемых становился весьма и весьма узким.
Это не Джон. Я покосилась на него: он разговаривал со своим джинном. Внимательно слушал то, что тот говорил, не прекращая своих легких, плавных движений.
Ни страха, ни настороженности, ничего такого. Нет, я сердцем чуяла, что Джон Фостер на роль злодея не годится.
Кэрол Ширел я знала не слишком хорошо: может, и она, но судить трудно. И как теперь, после ее гибели в автокатастрофе, это выяснить? Если это была Кэрол…
И что это Элла по-прежнему так на меня смотрит?
— Джон знает? — спросила я.
— О чем?
— Насчет Марвина.
— О, конечно. Поэтому и не стал с тобой говорить. Понимаешь, его это просто убивает: он и рад бы верить тебе, но… черт возьми, Конфетка, он ведь идеалист. Сама ведь знаешь, как Джон все воспринимает. У него нет чувства реальности.
И тут во мне созрело решение броситься в бассейн с аллигаторами.
— Ладно, — промолвила я, понизив голос, как бывает, когда девушки секретничают между собой, — только между нами, я в этом бизнесе не участвовала. Но ты ведь и сама это знаешь, верно? Я о чем — Плохой Боб рассказал мне об этом в то утро, я об этом размышляла, но даже не догадывалась, что все продолжается. А оно ведь продолжается, несмотря ни на что. Верно?
— Ты ведь не думаешь, будто я могу иметь к этому отношение, правда? — промолвила она, моргнув.
Я подняла брови.
По прошествии доли секунды она опустила веки и прошептала:
— Только не сейчас, не при нем.
Хорошо, что я не смотрела ей в глаза: она, наверное, прочла бы в моем взгляде горе. Но Элла ничего не заметила. Повернулась, закончила приводить в порядок бумаги в моей папке, аккуратно скрепила их и вернула на место. Но не все. Сдвинула несколько в мою сторону, сопровождая это кивком, безошибочно означавшим «забери».
Меня мутило, но пришлось изобразить улыбку. Взяв бумаги, я, будто бы между делом, убрала их в свою сумочку. Элла проследила за этим со странной улыбочкой, потом подмигнула и занялась другими папками.
Я испустила глубокий вздох и направилась к Джону и его джинну. Джинн взглянул на меня, точнее, сначала взглянул, а потом пристально всмотрелся полыхающими белым пламенем глазами. Такая замедленная реакция могла бы показаться забавной, тем паче что я не сразу сообразила, в чем тут дело: вроде ничего странного в моем облике не было. И только потом, после первоначального замешательства, до меня дошло, к чему он проявляет такое внимание.
Моя рука непроизвольно легла на живот, как будто таким способом я могла защитить мое дитя, еще не родившегося джинна, от его взгляда.
Он отвел глаза, а я убрала руку и вызывающе вздернула подбородок, словно предлагая ему высказаться. Он лишь поднял брови, так невыразительно, что это едва не вызвало у меня смех, после чего повернулся к Джону и спросил:
— Ну что, с этим вроде бы все?
У него был английский акцент, прямо дворецкий, да и только. Джон вежливо поблагодарил его, и он — пуфф! — исчез. Мне хотелось узнать, как его зовут, но спрашивать было бы невежливо. Предполагается, что когда вы встречаете вместе джинна и Хранителя, джинна вы вообще как бы не замечаете. Впрочем, не думаю, чтобы эта норма этикета была разработана джиннами.
— Прошу прощения, Джон, но мне нужно идти, — сказала я.
Он кивнул и протянул мне руку. Я пожала ее, задержала в своей и, подавшись вперед, легонько поцеловала его в щеку. От него исходил сухой, вязкий запах одеколона и табака.
— Остерегайся, — произнесла я, когда мои губы оказались возле его уха, уронив голос до шепота. — Не доверяй никому.
Пальцем на Эллу я, разумеется, не указывала, ничего подобного, ну а от предостережения в общем смысле никому еще вреда не было. Он слегка отстранился, нахмурился, а потом, собравшись, ответил мне спокойным кивком.
— Сейчас тебе нужно бы поостеречься.
— Тебе тоже, — заявила я и направилась через все еще не прибранную комнату к восстановленной джинном двери.
Конечно, это было никакое не ограбление. Кто-то вломился сюда, чтобы познакомиться с документами, и мое личное дело, в частности, было прочесано очень частым гребнем.
Походило на то, что дело до меня было решительно всем — хорошим ребятам, плохим, таким, про которых я не могла даже сказать, те они или другие. И вообще черт знает кому.
Я начинала серьезно подумывать о том, чтобы прибрать бутылку с Дэвидом и сестрицу и свалить из страны.
Интерлюдия
На острове шторм сначала обдирает вековые деревья догола, а потом, вырвав или сломав стволы, со смертоносной силой обрушивает их на все оказавшиеся на пути возведенные человеком строения. Рушатся стены, разлетаются вдребезги, на щепки и обломки, черепицы, крыши. На таком ветру даже безобидные пальмовые ветви превращаются в смертельно опасный режущий инструмент.
Шторм останавливается, поворачивается и начинает насыщаться.
Смерть приносит прежде всего штормовой нагон, обрушивающийся на сушу не в виде волны, а с постоянным напором, словно кто-то беспрерывно подливает воду. Уровень ее стремительно повышается: в считанные минуты она заполняет дома, и их обитатели, которым негде искать спасения, ибо снаружи свирепствуют губительные ветра, захлебываются и тонут. Некоторые строения, находящиеся дальше от берега, начинают содрогаться, дыша в резонанс со штормом, их стены ходят ходуном, то раздвигаясь наружу, то сдвигаясь внутрь. Каждое такое качание разрушает фундамент, добавляя