— Опять про бабушку до семнадцатого года? — сердился Бересов.
— Требуют, товарищ подполковник, — вздыхал капитан, подкладывая бумагу за бумагой.
— Требуют, требуют! — ворчал Бересов, размашистым росчерком заверяя анкеты. «Любят же у нас некоторые товарищи бумагу переводить! — думал он угрюмо. — И война не отучила. А кому про эту бабушку знать нужно? Людей прежде всего по делам изучать следует, а не по бабушкам!»
С треском расчеркиваясь на последней анкете, он спросил:
— Наградные листы все заготовили?
— Ночь напролет сидели. Вот, прошу.
Подполковник взял кипу листов и углубился в их чтение. Во вчерашнем бою отличилось немало солдат и офицеров. Многих из них он знал лично и только некоторых — по донесениям.
Бересов не скупился награждать тех людей, которые в бою были впереди. Он награждал, не смущаясь тем, что иногда степень награждения была несколько выше степени совершенного подвига. Он знал тех, кого награждает, верил в то, что каждый награжденный постарается с лихвой оправдать полученную награду, и редко ошибался в этом.
Сейчас перед командиром полка лежали наградные листы по первому батальону. Он быстро подписывал их и откладывал в сторону. Но на одном листе он задержался.
— «Сержант Уйзенбаев», — прочел он в заголовке листа. — Что же вы ему тут только «звездочку» написали? Мало! Он два «фердинанда» остановил. Орден Отечественной ему, первой степени! Да, — вспомнил подполковник, — ведь вместе с Уйзенбаевым замполит первого был? Представить на него посмертно, тоже — первой степени. Придет орден — выслать семье.
Капитан уже подложил Бересову очередной лист, но подполковник словно не замечал его. «Сколько потерь: Бобылев, Скорняков… Какие люди, какие офицеры были! — думал он. — А сколько солдат осталось лежать на поле?.. И это — за один бой. А впереди еще много боев… Дорог будет мир нашему народу… Дороже, чем какому-нибудь другому…»
Бересов взял следующий лист.
— Рядовой Гастев Петр. Взял в плен десять немцев. Это какой же? Из роты Алешина? Э, нет, тут медали мало. Дать Гастеву «Славу»!
Подполковник быстро просмотрел остальные листы и подписал их. Неутвержденными остались только представления к наградам, поданные на минометчиков. Минометчиков за время боя несколько раз хвалил не только комбат, но и сам Бересов. Командир роты, пользуясь случаем, представил своих к награде всех поголовно.
— Никому не подпишу! — рассердился Бересов. — Пусть их командир хорошенько подумает, кого следует награждать, кого нет.
— Минометчики хорошо стреляли, наградить стоит, — попытался замолвить слово капитан.
— Попробовали бы плохо стрелять! Я б им показал, где раки зимуют! — Подполковник сдвинул брови и решительно оттолкнул неподписанные листы.
Когда капитан, захватив все бумаги, уже собрался уходить, подполковник спросил:
— А почему ни на кого из обозников не подали?
— Обозники не воюют, — пояснил строевик, — сам начальник тыла говорит: «Меня не награждают и моих награждать нечего».
— Что, по себе судит? — рассердился Бересов. — Наградить лучших ездовых! Поход был не легче боя. Понимать надо!.. Ну, что там еще из бумажных дел?
— Есть требование из штадива, — капитан подложил последнюю бумажку. — Нужно выделить одного лучшего офицера, имеющего боевой опыт, для откомандирования на курсы усовершенствования офицерского состава.
— Гм… — Бересов, прищурившись, с неудовольствием посмотрел на бумагу. — Все лучших забирают. То на курсы, то к соседям… Д-да…
Как и любой командир в его положении, Бересов не желал отпускать из полка хороших офицеров. Но он не позволил бы себе обойти полученное распоряжение и послать кого-нибудь похуже, как это старались сделать иной раз некоторые другие командиры. Бересов никогда не мыслил делячески. Он понимал, что если лучшие нужны где-то в другом месте, то они нужны не только для его полка, а и для всей армии, и этим надо гордиться. То, что сейчас, в разгар войны, боевых офицеров с фронта посылают в глубокий тыл на длительную переподготовку, радовало Бересова. В этом он видел один из признаков мощи армии, силы государства.
«Так кого же послать? — размышлял Бересов. — Кому ни предложи, никто из полка уходить не захочет, хотя об учебе и многие мечтают… А тех, кто в тыл захочет, я знаю. Нет, пусть воюют, голубчики!..»
Подполковник вспомнил, как трудно было выполнить подобное требование в прошлый раз: все намеченные кандидаты отговаривались правдами и неправдами, особенно Яковенко. Он даже обиделся, когда ему предложили поехать на учебу, и удивлялся, за что такая немилость. Сейчас, вспоминая об этом, подполковник подумал: «Эх, надо было его тогда все-таки послать. Сам бы потом благодарил… А теперь не пошлешь его, пожалуй: ведь как с ним получилось… Ну да ничего. Выправится. Пусть возвращается поскорее…»
— Кого прикажете наметить, товарищ подполковник? — прервал размышления Бересова строевик.
— Обождем пока. Подумать надо. Пошлем кого-нибудь подходящего: выбрать есть из кого.
Канцелярист ушел. Подполковник потянулся было к своей трубочке, которая уже давно дожидалась его на столе, но в это время загудел телефон. Бересов поднес к уху телефонную трубку. Несколько секунд он молча и сосредоточенно слушал, и лицо его все шире и шире расплывалось в улыбке.
— Благодарю! И вас также поздравляю, товарищ генерал!.. Слушаю… Будет исполнено!..
Положив телефонную трубку, Бересов вытащил из кармана кисет, ухватил пальцами трубочку и весело застучал ею по краю столешницы, выколачивая пепел.
— Знаешь, как наш полк называется? — спросил он у адъютанта, который все сидел над своими «учебными пособиями».
Адъютант поднял удивленные глаза.
— Известно как, — недоуменно сказал он, — обыкновенный, стрелковый.
— Нет, ошибаешься! Теперь не обыкновенный, а Корсуньский!
Бересов с удовольствием сделал ударение на последнем слове.
— Есть приказ? — сразу оживился адъютант.
— Есть! — торжествующе подтвердил Бересов. Лицо его сияло. — Приказ Верховного. Сейчас генерал звонил. В Москве салют. Двадцать залпов из двухсот двадцати четырех орудий. Всему нашему фронту от имени Родины!..
— Вот здорово! — воскликнул адъютант. — Только как же так? Звание — Корсуньский, а Корсунь этот мы и в глаза не видели.
— Город берет не только тот, кто входит в него. В Корсунь не входили, зато не дали врагу от Корсуня уйти.
— И что это за Корсунь? Посмотреть бы. Наверное, районный городишко какой-то.
— А ты слышал про такой районный городишко — Канны? — лукаво прищурившись, спросил Бересов.
— Как же, по истории в школе учил.
— Ну и про Корсунь по истории учить будут. Как про Сталинград. И про эти самые Канны.
Бересов встал и взволнованно заходил по комнате, обдумывая что-то.
— Садись к телефону, — сказал он адъютанту, — передай комбатам о приказе Главнокомандующего. Нет! — раздумал подполковник. — Я сам позвоню, поздравлю. А ты сообщи начальнику штаба: готовить полк к выступлению.
— Новая задача?
— Новая.
К полудню полк вытянулся в колонну вдоль извилистой улицы села и медленно двинулся по дороге, ведущей на запад. Фронт не мог ждать долго. Одна победа должна была рождать другую — таков был непреложный закон движения вперед.
Впереди, в голове колонны, ярко алея над снежной белизной, горело, колыхаясь на ходу, полковое знамя. Во время маршей обычно везли его, зачехленное, в штабной повозке под охраной автоматчиков. Но если полк выступал в поход после только что одержанной победы, знамя по приказу Бересова выносилось в голову колонны. Таков был неписаный закон, установленный с тех памятных времен, когда полк перестал отходить и начал наступать.
Как рукой сняло с бойцов многодневную усталость. Солдатские лица посвежели, помолодели. Словно и не было недавних тяжелых дней похода, бессонных холодных ночей на передовой, страшного напряжения боя.
Радостную весть о том, что полку, вместе со всей дивизией, в честь вчерашней победы присвоено наименование Корсуньского, знали уже все бойцы. Точного текста приказа еще не было получено. Но всем было известно самое главное — победа под Корсунем названа новым Сталинградом и дивизия отмечена в приказе среди многих других отличившихся соединений.
С веселым говорком, протаптывая в рыхлом снегу глубокие дорожки, шли по улице бронебойщики, автоматчики, стрелки, пулеметчики, минометчики, связисты… Одна за другой катились пушки, тяжелые минометы, пулеметные, патронные, саперные повозки…
Бересов выехал вперед на своей серой лошаденке, служившей ему верой и правдой от самого Орла, и остановился у края дороги. Мимо, подтягиваясь при виде командира полка, шла вторая рота. Ее командир, младший лейтенант Алешин, шагал сбоку, ревниво оглядывая строй. Завидев командира полка, он молодцевато козырнул. Бересов улыбнулся: «Совсем серьезный офицер! А ведь еще недавно был такой птенчик в желтеньких погонах!»
Вслед за пехотой двигались батальонные повозки. На одной из них сидели две девушки с санитарными сумками и весело о чем-то болтали. Когда повозка поравнялась с Бересовым, они на минутку приумолкли и попытались сделать серьезные лица, но едва повозки проехали немного вперед, как снова послышался звонкий девичий смех. «Сороки! А деловые! — вспомнил Бересов. — Мне про них еще Яковенко докладывал… Когда же он в полк вернется? Приходил бы поскорее. Что ему по госпиталям околачиваться?..»
Колонна первого батальона прошла. Проминая рубчатыми колесами снег, промелькнула батарея сорокапятимиллиметровых пушек. Потянулись последние повозки.
— Эй, Кузьма, что ты своих косматых на трофейных не сменял? — кричал один ездовой другому. Тот, нахлестывая неказистых, но безотказных коняг, отвечал:
— Чего менять? Они без обмена до Неметчины дойдут.
— А ты, отец, знаешь, откуда твоих завели? — подтрунивал над степенным ездовым молодой парнишка, который сидел на соседней повозке и правил парой громадных трофейных тяжеловозов. — Твои коняги от осла с зайцем произведены. От зайца, значит, рост малый, уши длинные, бег скорый. А от осла — терпение. Специально для войны такую лошадь выдумали. Самая удобная: ест мало, везет много, от земли не видать, замаскировать от бомбежки легко.