– А на Западе?
Он посмотрел на меня с сожалением.
– Вы не могли не заметить, что у России президент при инаугурации кладет руку на конституцию, а в Штатах – на Библию?
– Ну?
– И что, – спросил он, – главнее? Конституция – сегодня одна, завтра другая, а Библия – это основа, это фундамент, на котором держится весь наш мир. Я не в библейском смысле, а в том, что все конституции мира – порождение Библии! Все гражданские и уголовные законы, все наши «можно» и «нельзя», «мальчики так не делают», «девочки так не поступают» – тоже оттуда!
Я пробормотал:
– Ну, вообще-то… как-то об этом не думал…
– Библия, – сказал он, – первый упорядоченный свод законов против настизма! Этических законов, вечных, так сказать, типа не укради, не убий, не солги, не подосри соседу и все такое, сами вспомните. Потому наша система, сколько бы настизм у нас ни бушевал, он разбивается, как морские волны о несокрушимые скалы нашей этики. И даже наша всемогущая церковь теперь ни при чем.
Я спросил тупо:
– А зачем же она тогда?
– Архаизм, – ответил он с улыбкой. – Традиция. Памятник.
– В смысле?
– Наши философы и богословы, – сказал он светло, – пришли к выводу, что протестантская этика настолько вошла в быт, что теперь можно полностью отказаться от религиозной составляющей. Церковь у нас свою роль уже выполнила!.. А у вас, к большому сожалению, она и не начинала.
Глава 5
После такого обескураживающего разговора остался горький осадок, но одновременно и некое просветление в пространстве между ушами. Дудиков клянется, что обожает Россию, сам же, дескать, исконный русский, более того – сам вижу, он в нее буквально влюблен, однако упорно и целенаправленно действует на разрушение существующий власти, а мне как раз именно теперь начинает казаться, что власть в России и общество неразделимы. Что если рухнет власть, то рухнет и Россия, хотя это какая-то чушь, вон сколько раз власть рушили, а Россия поднималась, как Феникс из пепла…
Ребята внимательно выслушали мой пересказ разговора с Дудиковым, а Оксана и Гаврик по этому случаю быстро выставили на стол вино и бутерброды.
Данил принялся скручивать с головой бутылок пластиковые винтовые пробки, Валентин сказал быстро:
– Думаю, все мы рады реакции Запада насчет нашей «Срани Господней»…
Зяма возмутился:
– Рады? Суконная твоя душа!.. Да у меня, можно сказать, душа порхает, как стрекозелка!.. А наш бугор как цветет?.. Бугор?
Я сказал медленно:
– Да это и так понятно… Демократические страны, как постоянно нам твердят, не воюют между собой. Потому что там у правительств нет той власти, чтобы по своему желанию поднять армию и двинуть на соседа или послать в дальние страны. Однако можно натравить все население! Это еще круче. Население никогда не знает меры, но если его умело натравливать, делает гораздо больше, чем в состоянии любое правительство. Потому там правительства молчат, а население уже негодует по поводу узниц совести… давайте и мы наших засранок так называть?..
– Давайте, – согласился Зяма с энтузиазмом. – Против нашей подлой власти не существует подлых приемов!..
Я напомнил:
– Итак, этих узниц совести выдвинут на всевозможные и очень престижные премии правозащитных организаций. Возможно, даже на Нобелевскую премию мира.
У Данила чуть стакан из руки не выпал, а Грекор пробормотал озадаченно:
– Ну, это слишком…
– Для ненависти, – возразил я, – ничего не бывает слишком. Когда говорят эмоции, разум молчит в тряпочку. Потом когда-то всем станет очень стыдно за поддержку таких вот… узниц совести, но не сейчас, когда против власти, что сверху открыто срет на всех нас, мы применяем… такие методы.
Валентин сказал рассудительно:
– Если рассуждать высоко, как заставляли Томлинсона, то те, кто защищает этих настиек, через год-два будут жутко стыдиться, что так делали, потому нам нужно успеть выжать из ситуации все, что сможем.
– А что сможем? – спросил Грекор.
– Общество, – ответил Валентин, – пока что на нашей стороне, проклятую церковь все ненавидят! Потому Люську и Марину защищают даже интеллигенты, которые сами с такими героинями даже в метро рядом не сели бы.
Зяма фыркнул:
– Для интеллигенции важнее уесть РПЦ, так что они поддержат кого угодно и что угодно! А оправдание своей низости русская интеллигенция всегда найдет, это она умеет лучше всего…
Грекор спросил Валентина с подозрением:
– А ты что, против Люськи и Маринки? Или тебе наша церковь стала нравиться?
Валентин поморщился, в глазах укор, сказал с неудовольствием:
– Мне наша церковь не нравится куда больше, чем тебе. Но вовсе не из-за тупых и жирных попов.
– А почему?
– Да потому, – ответил Валентин с той злостью, какую в нем никогда не видели, – что я пьяный грузчик, который видит только то, что видит!.. Православная церковь виновата в куда более серьезных грехах.
Грекор заинтересованно спросил, ничуть не обидевшись:
– Ну-ну, каких?
– Православная церковь, – отрезал Валентин, – пальцем не шевельнула, чтобы хоть что-то добавить к тем словам апостолов, что были сказаны во имя Христа! Человечество развивалось, умнело, усложнялось, католическая ветвь тоже развивалась и усложнялась, откликаясь на вызовы времени, а православная… даже пальцем не шелохнула! Только жирела, тупела, хапала и просила помощи и защиты у власти, ибо народ ее уже не признавал…
– Во-во, – сказал Грекор.
– Потому, – сказал Валентин еще злее, – не против жирных попов нужно бороться и даже не против православной церкви! Даже если бы ее всю удалось бы стереть с лица земли, многие стали бы устраивать церкви в подполье!
Все помалкивали, только Грекор спросил тупо:
– Так что делать?
– Поднять железный занавес, – сказал Валентин с безнадежностью в голосе. – Это европейские бизнесмены с толстыми бумажниками к нам едут свободно, но папе римскому въезд строго запрещен!.. Сами знаете почему.
– А я вот не знаю, – сказал Грекор таким тоном, словно вот-вот добавит «вот такое я говно», – так почему?
– Да потому что наша РПЦ, что живет только благодаря власти, рухнет в тот же день, когда столкнется с церковью, что живет сама по себе за счет верующих! Вот это и был бы самый жестокий и, увы, смертельный удар по РПЦ!
Зяма, что слушал их перепалку молча, спросил с интересом:
– А что значит «увы»? Ты не хочешь, чтобы РПЦ рухнула?
– Конечно, – ответил Валентин уверенно, – не хочу. Пока есть РПЦ, страну будет лихорадить, а мы можем устраивать такие митинги протеста, которые при католицизме не пройдут. Если у нас прижилось бы протестантство, тогда вообще капец, власть была бы крепка, как броня наших танков!
Насмешили колонны системной оппозиции, там несут бесконечные лозунги с требованием убрать нынешнюю власть и посадить в Кремле их лидеров. Ну да, сразу по всей России станет все о’кей и олрайт, никакой коррупции, народ воспрянет и догонит и перегонит проклятую Европу, что нас обижает.
Салтыков-Щедрин, умнейший писатель, сказал с горечью: «Если я усну и проснусь через сто лет и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу – пьют и воруют».
Пили и воровали еще в те века, когда и воровать было нечего, кроме каменных топоров и мамонтовых шкур. Приход Рюрика ничего не изменил, пили и воровали также потом при всех князьях, царях, Ленине и Сталине, Хрущеве и Брежневе, воруют и сейчас, только раньше крупное воровство чиновников прямо называлось казнокрадством, а сейчас изысканно – распилом да откатами.
И вот сейчас оппозиция наивно уверена, что если вместо нынешней власти посадить их лидеров, то те сразу изведут коррупцию? Сталин не извел, Рузвельт не извел, Черчилль не извел, Обама не сумел, в Китае постоянно расстреливают за коррупцию, а наша сраная оппозиция вот так возьмет и всю ее изведет, даже не запачкав ручки?
А еще тот же Щедрин сказал: «У нас в России воруют все. И при этом, хохоча, приговаривают: «Да когда же это все кончится?» Ну да, это же понятно когда, вот только проголосуйте за лидера нашей оппозиции, и он сразу все кончит, и народ запоет от щастя.
Валентин проговорился, что на материале, который собрал с нашей помощью, можно не только докторскую защитить, но и вообще вырисовываются контуры исполинского труда, способного вывести его в десятку крупнейших специалистов по данной теме.
– Это самый правильный расчет, – горячо шептал он мне почти на ухо, чтобы не мешать Оксане и Зяме что-то ловить рядом на форумах, – ставка на молодежь, у которой силы и дурной энергии много, девать ее некуда, а мозгов, чего уж скрывать, ничтожно мало, хотя в этом возрасте все еще как уверены, что все на свете знают лучше своих профессоров.
– Аркадий Аркадиевич, – сказал я с досадой, – не говорите так красиво!
Он посмотрел на меня с великим удивлением.
– Это красиво?
– И заумно, – ответил я.
Он наморщил нос.
– Анатолий, учись языку будущего! В нем не будет места нашим «блин» и «насрать», все станут правильными и скучными. В общем, если молодым олухам польстить, наговорить сладких слов об их доблести, их понимании политической ситуации в стране, их ведущей роли в создании нового демократического общества, то можно увести хоть в пропасть, но наша задача – повести на ломку существующей власти, что намного легче.
– Что и делаем, – напомнил я сухо.
– Наши средства пропаганды, – сказал он, – создали усилиями киноактеров, писателей, художников, драматургов и политиков настолько благоприятный образ Америки и в то же время донельзя отвратительный облик российской власти, продолжая льстить обывателям, что мнят себя интеллигенцией, мол, как же не повезло такому талантливому, замечательному и одареннейшему народу, что у него такая власть! И как бы все жили хорошо и замечательно, если бы удалось от этой власти избавиться…
– Ну-ну, – сказал я, – продолжай.
– Теперь, – продолжил он, отвечая на мой призыв, – осталось направить эту кипящую негодованием молодую энергию на ломку этой системы! Дураки, к счастью, не задумываются, что будет потом. Им кажется, что стоит сломать эту власть, сразу станет хорошо и замечательно. Они не примеривают к себе ни судьбу Египта, ни чью-либо еще, и даже не понимают, что среди них нет ни лидеров, ни внятной политической программы, кроме лозунгов, что прекрасно, так как нам вовсе не нужно, чтобы на обломках этой власти возникла другая, демократическая и крепкая. Ее столкнуть будет посложнее, а ста