— Ахмед, — крикнул Курбан, — Осман-бай здесь! Сюда побежал — клянусь солью!
Ахмед спрыгнул во двор. «Все! — пронеслось у меня в голове. — Сейчас он бросится к Нумату и пули изрешетят его!»
Я кинулся вслед за Ахмедом. Вели и Курбан тоже прыгнули во двор. Ахмед, успевший уже выстрелить, кричал, потрясая наганом:
— Я здесь, Осман-бай, выходи!
Я схватил Ахмеда, пытаясь удержать его в темноте. Но он отпихнул меня.
— Я не уйду без Нумата. Вставай, дядя, иди к нам. Дядя Нумат!
Нумат не шевелился.
— Ну вставай же, дядя.
Из виноградника выстрелили. Под навесом опять заблеяли овцы… А Ахмед все стоял, все ждал, что Нумат поднимется.
Там, в винограднике, поняли, что Нумату не встать, и ждали, чтоб Ахмед подошел к нему. Но я крепко держал его за халат.
Послышался шорох. Ахмед напрягся, прислушиваясь. Потом взмахнул наганом.
— Слушай меня, Осман-бай, — он умолк, чтобы убедиться, что слушают. Шорох в винограднике стих. — Если Нумат погибнет, я истреблю весь твой род. Под корень изведу. Выходи, Осман-бай! Выходи, если ты мужчина. Выходи, гроза беззащитных!
Снова поднялась стрельба. Я чуть ли не силой втащил Ахмеда на крышу. Под навесом метались овцы. Скулила растревоженная шумом собака. Кто-то выстрелил в лампу, и все вокруг окутала мгла.
— Уходите, ребята, — негромко сказал Ахмед, — я останусь.
Я тряхнул его за плечо.
— Не дури. Пойдем.
— Отстань!
С наганом в руке Ахмед ползал по краю навеса, высматривал себе цель.
— Хоть бы одного отправить на тот свет, — повторял он. — Хоть одного. Отомстить за Нумата!
В винограднике опять стало тихо. Но голоса послышались где-то совсем рядом… Может, окружают?..
Мы с Вели схватили Ахмеда за руки и потащили по крыше ко рву. Вроде никого не видно… Да разве разглядишь в этой темнотище? Только что беспросветная мгла была нам дороже всего, а теперь провалилась бы она вместе с этими чертовыми деревьями!
— Обходят, — прошептал Вели. — С той стороны обходят.
Мы мигом очутились во рву. Из-за угла раздались выстрелы. Бросились к пустырю. Стреляли с навеса, на котором мы только что лежали. Вдруг Ахмед остановился. Я бегом вернулся к нему.
— Ты что, рехнулся? — прошипел я, хватая его за руку. — Как собак всех перестреляют.
— Ничего… — сквозь зубы процедил он. — Хуже смерти не будет…
Он прицелился в свесившуюся с навеса голову, выстрелил…
— Бежим!
Мы побежали, пригибаясь к земле. Я слышал за собой тяжелое дыхание Ахмеда. Вдруг он опять начал отставать. Я обернулся.
— Ты что?
— Наган подыми… — не двигаясь с места, с трудом выдавил он. — Здесь где-то упал…
Он ранен. Я бросился к Ахмеду.
Вели и Курбан подхватили его под руки. Он кряхтел и мотал головой.
Я никак не мог нащупать наган. Вот он. Слава богу. Я, не целясь, выстрелил назад.
Почему-то вдруг стало тихо. Ни стрельбы, ни собачьего лая. Так тихо, словно деревня затаилась, напуганная ночными выстрелами…
Мы приволокли Ахмеда в заросли. Сначала он бодрился, но последнюю сотню шагов мы почти несли его. Когда я, стаскивая с него тяжелый, пропитанный кровью халат, осторожно приподнял его левую руку, он вдруг выгнулся и начал фыркать, словно его бросили в ледяную воду. Я задрал ему рубашку и стал осторожно ощупывать спину, грудь… Повыше подмышки, там, где ключица сходится с плечом, темнела маленькая пулевая рана. Я нечаянно тронул ее.
— Полегче… — просипел Ахмед. — Там пуля, наверно…
Похоже, что так. Мы положили на рану платок и крепко перетянули поясом — остановить кровь. Больше мы ничем не могли помочь раненому.
— Да, братцы, не вышло… — сквозь зубы пробормотал Ахмед, когда мы положили его на землю.
— Ты сейчас помолчи, — сказал я как можно спокойней. — Не дергайся. Засни, легче будет…
Ахмед умолк. Я нагнулся к его лицу, глаза были закрыты. Едва ли он заснул так быстро, скорей всего забылся, ослабел от потери крови.
Что делать? Сидеть и смотреть друг на друга? Лекаря бы надо…
— Курбан, — негромко сказал Вели, — ты батрачил в той деревне, за холмом. Не знаешь, есть там лекарь?
— Есть один, только… — Курбан безнадежно махнул рукой. — Не пойдет. В прошлом году на него ночью разбойники напали, так он, бедняга, напугался, даже слег на неделю… Оно, может и хорошо, что трус, припугнуть, куда хочешь пойдет, да только проку-то с него… Еще без памяти свалится от страха…
— Ребята, — не открывая глаз, слабым голосом позвал Ахмед, — не надо никакого лекаря. В муках родились, в муках помрем, коли смерть придет.
— Не то говоришь, Ахмед, — строго сказал я, — где твое мужество?
— Брось, — простонал раненый. — Мужество мое при мне… А сдохнуть сейчас самое время…
— Ты что-то совсем раскис. Больно, что ль, очень?
— Да не от боли. Очень уж зло берет… Ушел от меня Осман-бай!
— Никуда он теперь не уйдет. Осман-баям конец приходит. А потому помирать нам с тобой не расчет. Сейчас ребята в деревню сходят, отыщут хорошего лекаря, он тебе перевязку устроит. Через два дня опять будешь крепче тутовника.
— Хорошо бы… Ох и перетянули ж вы мне плечо. Насчет лекаря… так надо сделать… У башенки, вон там, возле кладбища, конь у меня в кустах… Ох! Так и рвет, так и рвет! Пусть Курбан к Халмураду-ага съездит. Это недалеко. Курбан, ты ведь знаешь его дом, второй с краю… Старик сразу примчится, как узнает. Он хоть и не лекарь, а врачевать умеет, человек бывалый.
Курбан стоял, ожидая, не скажет ли Ахмед еще что. Но тот умолк, забылся.
— Иди, Курбан, — сказал Вели. — Только смотри без шума.
Парень ушел.
Мы сидели молча, стараясь не потревожить Ахмеда. Но он снова открыл глаза.
— Уехал?
— Уехал.
— Ну дай бог… Знобко мне что-то…
Я снял халат, укрыл Ахмеда. Его била дрожь.
— А чудно все-таки устроен мир, — тихо, не открывая глаз, заговорил Ахмед, — сегодня над тобой судьба мудрует, завтра другого за ворот ухватит. Вот этот Халмурад-ага… Знаешь, что с ним приключилось? Буря поднялась в песках, пол-отары у него разбежалось. Три дня я с ним овец искал, чуть не у колодца Динли нагнали… Я, конечно, не для Осман-бая старался — овцы-то его, да старика жалко. Бай с него, с живого шкуру бы содрал. Чего-то жарко мне. Ты что, халат на меня бросил? Сними, а…
Он был весь в поту, лицо горело.
— Не надо, Ахмед. Это тебе кажется, что жарко. Поспал бы, пока старик придет.
— Нет, сними.
— Ладно, ладно, сниму.
Ахмед замолчал, слышалось только его тяжелое дыхание.
— Ты убрал халат, да? Положи, трясет что-то.
Я снова укрыл его.
— И все я виноват… Чуть было не погубил вас. Надо было дождаться, пока обратно запрут.
Была середина ночи, самое холодное время. Мы накрыли Ахмеда еще одним халатом.
— Может, ослабить повязку?
— Ничего. Потом… Слушай, как тебя зовут? Мердан? Когда-нибудь будет настоящая жизнь, Мердан?
— Конечно, будет. Сами ее сделаем. Собрать бы только всех бедняков в одну силу — горы свернуть можно.
— Что горы, нам бы Осман-бая свернуть. Баи не хуже гор дорогу заслоняют. Карман у них тяжелый, а в этом проклятом мире карман — первое дело. Без денег и молитва до аллаха не дойдет… Не светает еще, а? Сейчас он старика привезет. Если бы все люди были, как Халмурад-ага…
— Помолчи, Ахмед, о Халмураде-ага мы с тобой еще потолкуем.
— Найдется, о чем потолковать. Я так… Легче вроде, когда разговариваешь. Да, негодно наш мир устроен. Один шашлыком брюхо набивает, другой с голодухи пухнет. Один в шелка рядится, другой чуть не нагишом ходит. И не хотят друг другу помочь. Ну-ка, вроде скачет кто-то…
Мы прислушались. Топот приближался. Ахмед улыбнулся, не открывая глаз.
— Мелекуш, я его издали узнаю…
Через минуту Курбан был уже возле нас.
— Старик сейчас придет, — сказал он, соскакивая на землю.
— Ну, слава богу.
Я встал.
— Надо в деревню сходить, посмотреть, как там. Дай мне наган, Ахмед, на всякий случай. К рассвету вернусь. А уж если не успею, пусть ребята сами идут в деревню. Ты здесь будешь нас дожидаться.
В деревне было неспокойно. По улицам носились всадники, земля гудела от частых ударов копыт. Издали глухой этот звук был похож на стук гребней в руках множества ковровщиц.
Собаки бесновались. Они с рычанием бросались на кого-то и вдруг захлебывались отчаянным визгом.
Раздался выстрел. Потом второй, на другой улице… После каждого выстрела шум ненадолго затихал, собаки умолкали… Да, в деревне переполох — не иначе как нукеры Осман-бая рыщут, отыскивая нас.
Я шел задами. Против дома Нумата поднялся на бугор, прислушался. Шум перекатился дальше, куда-то ко двору Мурад-бая. Здесь было тихо, только с хриплым лаем металась на цепи собака. Света в кибитке не видно. Неужели и женщину схватили?
Вдруг позади кибитки мелькнула высокая фигура в большой лохматой папахе. Я лег за куст, приготовив наган. Нет, на нукера не похож — старик и без оружия… Но походка уверенная, голову держит высоко. Кадыр-ага!
Я вскочил, бросился к нему.
— Кадыр-ага!
— Кто здесь?
Я вплотную подошел к старику, чтобы при свете луны он мог разглядеть мое лицо.
— Ты? А где остальные? Ахмед где?
— Жив, Кадыр-ага. Все живы.
— Живы? Идем.
Старик повернул. Я пошел за ним. Кадыр-ага не произносил ни слова. Даже шаги его не стали торопливей. Можно было подумать, что все происходящее нисколько не трогает его. Однако через несколько минут я убедился, что старик совсем не так уж спокоен.
— Мальчишки, — не оборачиваясь, проворчал он. — Подняли свою дурацкую возню… Теперь байские нукеры треплют и правого и виноватого. Всю деревню перебаламутили!
Мы миновали овечий загон, потом какой-то пустырь и вошли в густой виноградник. Посреди него был устроен деревянный топчан. Там сидели люди, человек семь-восемь.
— Проходи, — сказал мне Кадыр-ага. — Придется здесь говорить, в собственном доме покоя не найдешь. Садись. Подвинься, Вельназар, пусть парень сядет!