Но, слава богу, телефон молчал. Гуммат облегченно вздохнул. По-настоящему-то во всех домах надо телефоны установить — вот тогда надежно. Между прочим, что тут особенного?! Сейчас, слава богу, пятьдесят шестой год. А телефоны, они еще до войны были…
Гуммату вдруг нестерпимо захотелось объяснить кому-нибудь, что такое телефон. Подвернись ему сейчас под руку эти весельчаки, он бы им растолковал, что к чему. Серые люди! Сразу видно, что фронта не нюхали. Дивятся — телефон провели! А чего стоит провести? Плевое дело — были бы столбы да проволока! Вот на фронте — это да! Хоть тут тебе чащоба лесная, хоть гора километр высотой, хоть болото: приказ — значит, тяни!
Длинный Джума как сегодня разорялся! «Продали бы, мол, мне те столбы, что на Гумматов телефон сгубили, двойную цену бы дал! Крышу перекрыть надо, а балок днем с огнем не сыщешь!..» Ну что о таком сказать? Ему лишь бы крыша не протекала, а до людей дела нет. И вразумлять его — ослу проповедь читать. Лучше отойти. Вот загорится его дом, сразу сообразит, зачем нужна пожарная команда и для чего Гуммату телефон. Вообще-то, не приведи бог, пусть лучше до смерти дураком ходит, лишь бы пожаров не было.
А еще толкуют, что, мол, покоя теперь Гуммату не будет с телефоном. Вроде сочувствуют. Интересное дело, душа у них, что ли, болит за него?.. Все может быть, ведь Солтан тоже считает, что не будет им добра от телефона. Она так расстроилась, даже в комнату ни разу не зашла, — смотреть на телефон не хочет. Гуммат выглянул в окно — жена мела улицу перед домом. Ну ясно: беснуется — вон сколько пыли! Так веником машет, что и на лицо смотреть не надо — все понятно. Ветра ни чуть-чуть, травиночка не шелохнется, а у нее из-под веника пыль столбом! Пыли Гуммат наглотался уже порядочно, но злобы против жены не чувствовал, вздохнул только с сожалением. «Ну вот чего она? Ей-богу, не понимаю! Ну пускай звонить будут, спать не дадут — не ее забота. А если и будет ночью какой приказ — дело есть дело, выбирать не станешь: это хочу, а это не по мне…»
Посидеть, поразмыслить Гуммату не дали соседки. Они шли гурьбой — впереди всех Гозель — прямо к его дому. Гуммат мрачно глянул на приближавшихся женщин, встал и вошел в комнату.
Гозель он терпеть не мог, на редкость противная баба. Зазнайка. На каждом шагу похваляется, что ее младший брат живет в Ашхабаде и работает в каком-то учреждении. А тут еще мужа ее председатель аробщиком поставил, раньше-то он в поле с кетменем работал. Вот баба нос и задрала. Говорят, приезжал к ним на днях родственник, расспросил, как положено, о житье-бытье, а потом говорит: «А что муж твой, как раньше, в колхозе работает?» — Нет, он больше не колхозник!» — «Служащим стал?» — «Да, он теперь на арбе ездит!»
Люди-то над ней посмеиваются, а Гуммату не до смеха. Не смешно это, потому что превозносить какого-то служащего, значит унижать односельчан. Подумаешь — служащий! Ничем он не лучше других. Просто он в городе нужен, а вот Гуммат здесь незаменим! Давно бы надо объяснить это глупой бабе!
Выскажи ей все Гуммат в лицо, сразу на душе полегчало бы… Одна беда: он не то что сказать, и взглянуть-то на нее побаивается…
А непрошеные гости были уже на веранде. Гозель стояла впереди всех, у двери, и с независимым видом ковыряла в носу, казавшемся особенно большим на худом маленьком лице. За ней виднелись несколько женщин с детишками на руках. Эти вроде бы даже смущались немножко: глаза опущены, рты прикрыты яшмаками. Дальше толпилась целая ватага ребятишек. Вытянув тонкие шеи, они нетерпеливо заглядывали в комнату, словно там сейчас должны были раздавать мозговые кости.
Гуммат потел в духоте, не зная, как поступить: выйти он опасался, а в комнате вроде бы и заняться нечем. Подошел к телефону, сдул с него пыль. Бросил взгляд на веранду, отвернулся. Никак он не мог решить: улыбаться ему или, наоборот, хмуриться. А Гозель уже протиснулась в комнату.
— Пришли взглянуть, что за телефон у тебя.
— Глядите, не жалко! Вон на стене висит!
Все вошли в комнату и молча уставились на телефон. Гуммат и сам не мог оторвать от него взгляда. Он прекрасно понимал, что это не просто железный ящик с проводами, это такая вещь, что очень даже может возвысить его в глазах соседей.
— А чего это? — кислым голосом спросила Гозель. — Всех начальников обошли, а тебе поставили?
— Попробуй не поставь, когда приказ вышел! Из района дано указание — первым установить телефоны в доме начальника пожарной команды.
Гозель хихикнула, худое лицо ее некрасиво сморщилось.
— А ты, оказывается, начальник! А мы и не знали! Хе-хе!.. — Она с усмешкой обернулась к женщинам. — Что ж, поздравляем!.. Только телефон-то ваш какой-то ненастоящий! Телефону на столе положено быть, не ковер — на стене болтаться.
— Много ты понимаешь!
— А то не понимаю? Будто я у Аман-джана телефонов этих не видела! Да у него целых два: один черный, другой белый!
— Ну, что ж, нам с Аманом не равняться! — насупившись, пробурчал Гуммат.
— Может, скажешь, что и председателю такой же повесили?
— Такой же. В точности.
— Ну уж не знаю! Я бы у себя в доме никогда это чудище не повесила! А где кружок с номерами? Как по нему звонить-то?
Гуммат молча подошел к телефону, несколько раз крутанул ручку и протянул трубку Гозель.
— На, слушай.
Женщина испуганно отшатнулась. Гуммат ткнул трубку ей в руки.
— Слушай! Потом говорить будешь: телефон или не телефон!
— Алло! Алло! — слышался из трубки хрипловатый голос. — Говорите, кого соединять!
Гозель махнула рукой, словно отгоняла мух. Сунула ему трубку.
— Убери эту чертовщину!
Гуммат поднес трубку к уху.
— Кошек! Это я, Гуммат. Ты уж извини, так вышло… Поскольку она не верит, что это телефон… Кто? Гозель Нуриева, соседка моя. Да нет, нет! Понятно. Больше не будем. Пей спокойно свой чай!..
Гуммат повесил трубку и обвел всех торжествующим взглядом: «Ну, убедились?» Нахмуренные брови его расправились, глаза блестели.
— Подумаешь! — фыркнула Гозель. — Лучше сдохнуть, чем по такому звонить! Проси каждый раз Кошека — еще чего не хватало!
— Ладно. Чем сдыхать, ты лучше меня слушай! — Гуммат сделал строгое лицо и поднял указательный палец. — Телефон этот поставлен для того, чтобы оповещать о пожаре. Если где загорится — у вас или у соседа, — сейчас же звонить мне!
— Типун тебе на язык! — Гозель в ужасе замахала руками. — На кой черт нужен твой телефон, если у меня дом загорится?!
— Предупреждаю, — продолжал Гуммат, не отвечая на ее выкрик. Он только голос повысил. — Если кто, заметив пожар, сейчас же не сообщит мне по телефону, будет оштрафован на десять рублей — я уже договорился с председателем!
— Да разве тебя дома найдешь?! Ты ж вечно по деревне слоняешься!
— Ничего, телефон найдет! Так помните, граждане, — не удивляйтесь, что я вас называю граждане — пожарникам так положено. Не будете звонить, штраф сделаем двадцать рублей. Повторяю: заметив пожар в доме или в другой какой постройке, немедленно звоните начальнику пожарной команды!
Гозель весело расхохоталась. Брови Гуммата сошлись на переносице, образовав толстый мохнатый валик.
— Чего это ты больно взыграла? Я всерьез говорю, со всей ответственностью!
— Ой, девоньки, — с ответственностью!
— Замолчи! А то я тебе сейчас двадцатку пришлепаю!
— Двадцатку! Ой, насмешил! Чуть кишки со смеху не лопнули!
— Какие у тебя кишки, жаба сухая!
— Звоните ему, ха-ха! Ну да, ведь у нас у каждого в ослином стойле телефон привешен!
Женщины отворачивались, прятали рты под яшмаками. Но плечи у них тряслись, видно, что смеются. Ребятишки тоже начали похохатывать. Довольная, что ей удалось поднять соседа на смех, Гозель веселилась от души, всплескивая худыми, жилистыми руками, Гуммат страдальчески морщился, стараясь не видеть, как раздуваются от смеха ее широкие ноздри. Опять в грех ввела, проклятая! Разозлился на нее и… приврал. Совсем чуть-чуть, а все-таки приврал! От смущения у Гуммата даже пот на носу выступил. Хоть бы жена не вошла! И так твердит, что не к добру этот телефон, что его для того и поставили — над Гумматом потешаться. Кончать надо с этими болтуньями.
— А ну, посмеялись — хватит! Убирайтесь отсюда!
Женщины и ребятишки послушно направились к двери. Но только не Гозель — от этой не сразу отделаешься.
— Заважничал! — презрительно бросила она, кривя свои тонкие синие губы — Вот уж точно сказано: «Не дай бог, дурак козу заимеет — два раза в год стричь будет!».
Среди ночи зазвенел телефон. Сначала Гуммат не понял, что за звонок, потом вскочил, взял трубку и солидным голосом произнес: «Алле!» Больше он не говорил «алле!», он только слушал, кивал и негромко повторял: «Хорошо. Хорошо. Сейчас…»
Повесил трубку и начал поспешно одеваться.
— Куда это? — не поднимая головы с подушки, спросила Солтан.
— Председатель вызывает.
— Неймется ему среди ночи!
— Может, срочное что-нибудь… Ты спи, спи.
— Поспишь тут! Ни днем ни ночью теперь покоя не будет! Повесили!
«И чего ворчит! — огорченно размышлял Гуммат, выходя из дома на улицу. — Раз тебе установили телефон, а у других его нет, придется иногда и недоспать!.. Чего ж особенного!..»
Прохладный ночной воздух освежил его, разогнал сон, и в теле появилась какая-то особенная легкость. Он шел и дышал полной грудью. Удивительно пахнет село, недвижно лежащее под светлым, усыпанным щербинками звезд небом. Запах его, как бальзам, как настой, приготовленный искусным лекарем из десятков целебных трав. Горьковатый дух скотных дворов, тонкий запах листвы, аромат полей — непривычному человеку запах этот может показаться тяжеловатым, но ведь сплошное цветочное благоухание — это уже не село…
Он шел по родной деревне, и не только запах, даже мысли о ней были ему сладки. Может, потому, что в голове ясность — он уже успел выспаться. Гуммат был легок на подъем и от недосыпа никогда не страдал.
В двадцать четвертом году басмачи убили его отца, работавшего тогда в сельсовете. Мальчика забрал дядя, отцов брат, увез в пески. Долго — пятнадцать лет — прожил там Гуммат, пятнадцать лет пас отары, но так и не смог привыкнуть к пескам. Гумматова душа с детства пропиталась запахами родной деревни, его тянуло домой, на родину.