Кончено. Больше он не будет спрашивать. Все так и останется. Гуммат вскакивает, кричит что есть мочи — голос теперь подчиняется ему: «Не лгите! Хоммак был неправедный человек! Он был вор!»
Его услышали. Люди в ужасе вскакивают и бегут прочь — только бы не слышать эти немыслимые кощунственные слова. «Не убегайте! — кричит Гуммат. — Я сказал правду!» Но никого уже нет. Кругом пусто. Он бежит в поле, туда, где оставил отару. Но овец нет, и Гозель не видно. Куда ж она делась? Гуммат ищет, мечется, снова попадает на кладбище. Кругом могилы, могилы… Он бегает между ними, ища выхода, но выхода нет. И вдруг он замирает перед свежей могилой. Земля на могильном холмике шевелится, дышит… Какая-то непреодолимая сила толкает его к могиле. Качнулся, устоял, снова качнулся…
Гуммат открыл глаза. Темнота. Он пытается подняться, но неведомая сила прижимает его к земле. Сон это или явь? Он садится, ожидая, что сейчас его снова пригнет к земле, но его никто не трогает… Темно, пот заливает глаза… За спиной упругий мешок с шерстью. Значит, он в чулане… Но что за тени движутся в темноте? Гуммат протирает глаза, вглядывается. Тени приближаются, нависают над ним…
— Эй, кто здесь?!
Ответа нет. Кто-то хватает его за ворот и рывком поднимает. И тотчас же резкий удар в переносицу. Гуммат валится на мешки с шерстью. Его хватают, швыряют на землю. Удары следуют один за другим: в грудь, в лицо, в пах… Их двое, он слышит их тяжкое дыхание. Пытается подняться, взмахивает кулаком, падает, потеряв равновесие. Теперь его бьют ногами… Темнота…
9
Гуммат открыл глаза, встал на колени, держась за стену, поднялся во весь рост. Каждое движение вызывало нестерпимую боль, словно его шомполом насквозь проткнули. Боль была всюду: в голове, в животе, в паху, в ногах… Он не мог повести глазами — что-то давило на них изнутри. Слава богу, хоть не ослеп — вон свет видно, пробивается в щели. Нос тоже на месте, только толстый стал и весь в крови. На верхней губе запеклась кровь, смешанная с землей, на лбу две громадные шишки.
Дверь отворилась сразу — чего ж это они его не заперли? Прохладный утренний ветерок коснулся лица. С трудом сдерживая стон, Гуммат глубоко вздохнул, оглядел себя. Брюки, рубашка, синий штапельный китель — все было в земле.
Что же все-таки произошло? Гроб под цветистыми тканями, бегущие с кладбища люди… А потом вдруг темные фигуры, чуть видные в лунном свете. И сразу удары, удары… Что было во сне, что наяву, — Гуммат до сих пор не мог разобраться. Одно было ясно — били его по-настоящему.
Оторванный воротник кителя свисал на грудь. Гуммат потрогал его: когда ж это оторвали? А, когда с земли рванули! Крепкая рука, это он почувствовал по первому же удару. Правая шишка — от него. Да и глаз ему тогда, пожалуй, та же рука подбила. Значит, Хоммак? Но ведь он вроде умер, его же несли хоронить… Умер Хоммак или не умер?
Гуммат бросил взгляд в угол, туда, где лежали мешки с шерстью. Пусто! И фляг нет… Так… Значит, Хоммак снова его околпачил! Надо же — нашел место дрыхнуть! Хоть об стенку головой бейся! Но ничего, теперь Хоммак от него не уйдет: он видел шерсть, трогал ее своими собственными руками!
Послышались громкие голоса, и из-за дома выкатилась толпа. Что это — даже Курбан-ага здесь!
— …Встала утром, — донесся до Гуммата встревоженный женский голос. — Пошла в кладовку, а он, бедняга, лежит… Я как закричу со страха! Какая подлость — избили до беспамятства и бросили ко мне в кладовку! Опозорить решили! Знают, что Реджепа дома нет!..
Энне говорила с неподдельным волнением. Гуммат не отрывал от нее глаз. Ну до чего хороша! Врет, точно, что врет — ни разу в его сторону не взглянула, — а волнуется, и от этого еще краше… Глаза большие, как пиалы, щеки, словно гранатовым соком пропитаны! Желтый, с диковинными птицами платок, а из-под него косы: тяжелые, чуть не до колен. Полновата малость, зато все прелести на виду! Груди-то, груди-то так и поднимаются! Плачет! Слеза — ей-богу, слеза! — бежит себе по круглой щечке мимо пряменького носика! Это она его жалеет! А не взглянула ни разу — значит, еще не вовсе совесть потеряла. Почему-то Гуммату приятна была мысль, что эта красавица не вовсе потеряла совесть.
Вот ведь что значит красота! А может, она просто колдунья?! Сейчас поглядим: если Курбан-ага клюнет на ее вранье, значит, колдунья. Потому что, если по-честному, без колдовства, поверить он должен только Гуммату. Пускай он суматошный, пускай Настырным прозвали — такой уж характер бог дал, — но раз Курбан-ага с оружием в руках воевал за нашу жизнь, он обязан понимать, где правда!
— Что это с тобой, Гуммат?! — Жена! И откуда взялась, ведь не было же ее! — Я сплю себе, думаю, ты в городе, у племянника, а ты…
Разговорилась! Так он и будет ей отвечать. Последнее дело — объясняться с женой при народе.
— Помолчи! — не глядя на жену, бросил Гуммат. — Дома поговорим.
Солтан прикусила язык. Ох, как ей не хотелось молчать. За всю свою жизнь слова не сказала в его защиту — такой уж характер, — но сейчас!.. Сейчас Солтан все выложила бы! Не позволил. Что ж, может, и прав; муж молчит, а жена его обелить старается. Пусть уж сам.
И вдруг Гуммат увидел Гозель. Выскочила из-за мужских спин, взглянула, на него, охнула, ноздри раздулись. Ну, все. И предупреждать бесполезно. Это не Солтан, пока не накричится, рот не закроет.
Прежде всего Гозель смерила презрительным взглядом Энне. Красавица сразу увяла под ее взглядом, потупилась, опустила голову. Гозель уперлась руками в бока, обвела взглядом собравшихся.
— Ну, что молчите?! Вас спрашиваю, мужчины! Слушаете брехунью и помалкиваете? — Гозель раскатисто рассмеялась. Ничего доброго этот смех не предвещал.
— Помолчала бы, Гозель, — строго сказал Курбан-ага.
— Нет, Курбан-ага, я молчать не буду! Я вас очень уважаю, боюсь даже, сказать по правде. Мужа не боюсь, а вас боюсь — честно говорю! Но рот вы мне не затыкайте. Штраф я заплатила, на работу хожу, воровством не занимаюсь — полноправный член колхоза! Я не то что говорить, я смеяться буду! Потому что смешно: я рождена женщиной, а такой, как Джума, почему-то зовется мужчиной! Мужчины! Обманывают вас, как глупеньких, а вы и уши развесили! Про меня с Гумматом невесть что плели — верили, Хоммак обманывал — верили! Теперь этой красотке поверили?! Эй, ты, куда Хоммака девала?! Тебя спрашивают, краля!
Энне молчала, не поднимая глаз. Ее била дрожь.
— С Хоммаком все ясно, — мрачно произнес Курбан-ага.
— Ясно?! — взвилась Гозель. — Тогда пускай эта врунья скажет, где они шерсть закопали!
Энне умоляюще взглянула на председателя своими прекрасными, мокрыми от слез глазами.
— Чего пялишься?! — выкрикнула Гозель. — Председатель от твоих глаз не растает!
— Прекрати! — угрожающе сказал Курбан-ага.
— Скажет, где шерсть, — прекращу!
Все смотрели на Энне. Красавица стояла, покусывая конец платка, и дрожала, словно на холодном ветру.
— Не… знаю… — выдавила она наконец из себя.
— Не знаешь? — вскинулась Гозель. — А утром, когда лопаты им давала, знала?! Говори, кто с Хоммаком был? Я его не признала — не здешний. Что головой крутишь — не знаешь? А может, вспомнишь? Вспомни, как под навес их отвела. А еще вспомни, сколько отрезов загнала на базаре?!
Энне разрыдалась и, закрыв руками лицо, ушла в дом. Гозель повеселела, победным взглядом окинула собравшихся. Увидела Гуммата, кивнула ему.
— Ну как, жив?
Ничего не ответив ей, Гуммат вопросительно взглянул не председателя. Курбан-ага удрученно молчал. Щеки у него отвисли, складки на лбу залегли глубже — сразу постарел на десять лет.
— Приказали бы раскопать, Курбан-ага! — не унималась Гозель. — А то, может, наговариваю на бедную женщину!
— Болтаешь много.
— Вырвите язык — умолкну!
Председатель обернулся к Гуммату.
— Ты иди домой, умойся, почисть себя, отдохни. А здесь болтаться нечего, не для улицы разговор. Позор это для нас. Большой позор.
Хорошо, конечно, что положен конец воровству, но то, что Хоммака разоблачил не он, что все получилось так скандально, с бабьими слезами, с криком, — это удручало председателя.
А Гуммат верен себе. Стоит грязный, избитый, под носом кровь запеклась, а глядит без всякой обиды, даже улыбается вроде. А ведь кое-кто и отворачивается, в глаза ему не смотрят, стыдно, значит, а может, и завидно: добился правды Настырный.
— Папа! Папа! — громкий детский крик заставил всех обернуться. Гумматов мальчонка мчал по дороге, высоко вздымая пыль босыми ногами.
Что еще такое?! Может, напугали ребенка — решил, что отца убили? Или еще какая беда? Солтан встревоженно взглянула на мужа. Тот быстрым взглядом окинул толпу — все с любопытством смотрели на бегущего мальчика.
— Папа! Скорей!.. — мальчик добежал до отца и остановился с разбегу, с трудом выталкивая слова. — Телефон! Телефон звонит!
Длинный Джума ударил себя по коленям, мотнул головой и засмеялся беззлобно.
— Ну, парень, весь в отца!
Гуммат бросил на него неодобрительный взгляд, покосился на Курбана-ага — тот тоже не мог удержать улыбки, — насупился, повернулся, молча взял сына за руку и, прихрамывая на левую ногу, заспешил к дому…
КАЛЫМ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Как только сваты ушли, Нартач сразу бросилась к мешкам — их было два: огромные, туго набитые канары из-под хлопка. Поглядеть скорей, чего насовали, если что неподходящее, пусть заменят.
В таких случаях обычно соседок зовут на помощь, ну, а ей это ни к чему, сама управится. Сплетен меньше.
Вот исполнилась наконец ее мечта. Перед ней лежат два мешка, доверху набитых отрезами и дорогой одеждой. Все муки, все сомнения позади. Столько кругом тревожных слухов! То одна сбежала с парнем без свадьбы, то другая… Девушки — товар ненадежный, за ними глаз да глаз. Скандалить-то ведь не станешь, — не приведи бог, взбунтуется, Джаннет — девка строптивая.