— А, бригадир, здравствуй! Заходи, садись.
— Как поживаешь? Детишки как?
— Все хорошо. Да ты садись, Сапар-ага! — Мерван подвинулся, давая гостю место на деревянном помосте. — Давай чай пить!
— Я не чай пить пришел, Мерван. Яматов сынишка заболел. Горит весь…
— Я слышал.
— Как же так получилось?
— Как получилось? Не пришел твой парень, вот и получилось.
— Что не пришел, мне известно. С него свой спрос. Ты скажи, как ты, взрослый человек, мог допустить, чтоб ребенка солнцем прожгло?!
— Ты вот что, бригадир, ты на меня не кричи. Думаешь, я ему не говорил? «Поди, — говорю, — другого какого-нибудь мальчика приведи, а то устанешь». Он будто и не слышит. Нырнет в арык прямо в штанах и в рубахе, мне, говорит, не жарко, дядя Мерван… А ведь сам знаешь, куда это годится, если одежда на теле сохнет?..
— Ну раз ты знаешь, что не годится, так чего ж ты смотрел? Прогнать его, и весь разговор!
— А как прогнать, если замены нет?
Сапар промолчал — крыть было нечем. Хотя все равно не по-человечески это. Если б на месте Агаджана его, Мервана, сынишка был, небось не рассуждал бы так.
— Жена! Эй, кто там есть! Пиалу принесите!
— Я чай пить не буду. Мотоцикл у тебя на ходу?
— Да, в исправности.
— Давай в город съездим!
— Сейчас? На ночь глядя?
— Ну да. Плох мальчишка. Говорят, в городе доктор есть, сын мираба Мети. По детским болезням… Нужно его привезти.
— А если не поедет?
— Пусть попробует!
Часа через три сын мираба Мети приехал из города и на собственной машине увез мальчика в больницу.
Через двадцать дней Агаджана выписали. Все вроде бы обошлось, стало на свои места Но рубец в душе остался, разгладить его не смогли ни месяцы, ни годы. Особенно он давал себя чувствовать всякий раз, когда Сапар проходил мимо поля Ямата.
«Виноваты мы перед тобой, Ямат, крепко виноваты… Я знаю, ты гневаешься — мертвые переворачиваются в могилах, когда мы, живые, творим недостойные дела. Но ты уж поверь мне — Бибиш каялась, кляла себя… Не признавалась, конечно, упряма очень была, но казнила себя, я видел…»
Это место он узнавал сразу, хотя главной приметы — полуразвалившегося глиняного забора — давно уже не было. Люди не раз замечали, что, проходя здесь, мимо «поля Ямата», Сапар-ага всякий раз разговаривает сам с собой. Считали так: стариковская причуда. Не понимали люди, что для Сапара-ага Ямат жил, жил в том, что сделано было им на земле. И он, как с живым, здоровался с ним, рассказывал ему новости, советовался…
Нарастающий гул моторов оторвал старика от размышлений. Четыре огромные машины, слегка покачиваясь, не спеша двигались по большаку. Они шли на юг — убирать хлопок.
«Вот, Ямат, видишь, какие теперь машины? Нам о тобой не снились такие. В прошлом году, думал, ни за что Нурягды не справится с планом. Триста гектаров засеял — представляешь? До войны нам бы всем колхозом не одолеть столько, а тут одна бригада… Сказал ему про свои опасения, а он: я, мол, на сборщиков с фартуками не рассчитываю, машинами убирать будем. И что ты думаешь? За пятнадцать дней план дал! Без единого сборщика. Ты только не прими, что это я так, для красного словца, я всерьез…»
Шум моторов постепенно затих, и снова стало очень тихо. Сапар-ага остановился, прислушался к своему телу. Боли не было. Да и усталости особой тоже. Хотелось еще походить, посмотреть. Своими глазами увидеть, изменилось ли что тут за год, что нового на полях. Поглядеть, узнать, а на обратном пути обо всем рассказать Ямату.
— Здравствуй, Сапар-ага, — еще издалека приветствовал старика председатель. — Вот ты и на ногах, не сглазить бы!.. Почаще ходи по полям, никакая болезнь не подступится!
Он чуть наклонил голову и обеими руками пожал ему руку. Они не видались давно. Председатель заметно пополнел, появился второй подбородок, и шея стала короткая. До чего ж нынче люди легко полнеют! Другому и сорока лет нет, а уж живот отрастил. Раньше мучились, как бы пополнеть, а теперь не знают, как от жира избавиться. Вот говорят, не толстеют, у кого забот нет, кого чужие беды не трогают. Уж про кого другого, а про председателя этого не скажешь. Может, кто и скажет, если непонимающий, а Сапару достаточно в глаза человеку глянуть. Вон этот и улыбается, и слова веселые говорит, а глаза выдают. Не до веселья председателю, забот да хлопот у него на десятерых хватит…
— Как хлопок находишь, Сапар-ага?
— Надо бы лучше, да нельзя, не приведи бог сглазить! Собрать бы только без потерь…
— Да… С тонковолокнистым трудно придется. Машиной его не возьмешь. Пробовали, фабрики не принимают. Говорят, волокно портится…
— Тогда руками придется. Поаккуратней.
— Руки-то негде брать.
— Ну уж сейчас грех жаловаться. Если сейчас не управляться…
— Сапар-ага! Это только так кажется, что народу много. Ну сами посудите. В каждом доме полно детишек. Мне лично совесть не позволяет докучать многодетным матерям, — выходи, мол, на хлопок — у них забот по горло. Школьники, конечно, выручают, да больно цена дорогая — учиться как следует не даем. Мужчинам, сами знаете, и без фартуков дел хватает — на машинах работают, отары пасут. Грузы какие, опять мужчины нужны. Так и получается — нет людей на ручную уборку… Мало людей, очень мало!
— Вот ты, председатель, говоришь, людей мало. А нет разве таких, что живут тут, а работают в городе? Почему бы их не вернуть?
— Да с милой душой! Кто возвращается, мы, знаешь, как встречаем — чуть не с музыкой! А насильно не имеем право. Я ведь с ними толковал.
— Со всеми говорил?
— Со всеми. Каждого по отдельности приглашал.
— Ну что тебе, к примеру, сказал Овез, сын Сахета?
— Который каменщиком? Сказал, что останется строителем.
— И пусть! Что, в колхозе дома нельзя строить? Ты ему про это-то говорил?
— Сказал… А он: ничего, мол, колхоз и без меня обойдется.
— Неужели так и сказал?
— Прямо так! А чего вы удивляетесь?
— Удивляюсь, потому что знаю его. А ты, верно, не очень хорошо его знаешь.
— Возможно, Сапар-ага. Пойдемте на стан, чайку выпьем!
— Чайку — это хорошо, это можно.
Солнце приближалось к зениту, спина прогрелась до самых костей, губы запеклись — самое время чай нить.
А все-таки с Овезом что-то не то. Неспроста он председателю так ответил.
Конечно, Овеза Сапар давно не видел — болел, а он не из тех, кто по соседям ходит, но все равно: не мог Овез переродиться. Может, председатель просто подхода к нему не нашел?
Расспрашивать обо всем этом подробно Сапар-ага счел неприличным. Решил, сходит вечером к Овезу, поглядит, как он, чайку попьет, а заодно и поинтересуется… Едва ли Овез повторит ему эти слова.
За чаем Сапар-ага помалкивал, но председатель почему-то догадался, о чем он думает.
— Я, Сапар-ага, не меньше твоего жалею, когда люди из колхоза уходят. А только задерживать их права у нас нет. Строят кругом; тут стройка, там стройка… На юге, говорят, газ в земле нашли, город большой будет. И везде люди нужны. Если каждый только о своем думает, это тоже не дело. Так что я считаю, нужно по желанию: хочешь — в город иди, хочешь — в селе оставайся.
Сапар-ага огорчился. И не потому, что неверный этот довод, а потому, что на Овеза такие слова вполне могли произвести впечатление: если и намеревался вернуться, не вернется.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Сапар-ага вернулся домой уже за полдень. Сейитли тоже пришел, сидел пил чай. Внуков не было видно ни в доме, ни во дворе — убежали куда-нибудь играть…
Едва Сапар-ага вошел в прохладную комнату, как усталость разлилась по всему его телу. Он вышел во двор, засучил рукава, умылся холодной водой. Но усталость почему-то не проходила, наоборот, ноги начали дрожать… Видно, увлекся он, побродил больше чем можно. А поясница ничего, помалкивает. Да и сердце вроде не щемит. Обойдется. Сейчас перекусить, полежать немножко, и все будет в порядке.
— Чай настоялся. Будешь пить, папа?
— Обязательно, сынок, во рту совсем пересохло.
— Я смотрю, устал ты? Ходил много?
— Пустяки… Разве может человек устать от полей? Вот больница — это да, вконец она меня вымотала!
Невестка поставила перед Сапаром-ага большой чайник.
— Джамал говорит, без тебя старики наведывались. Узнали, что из больницы вышел, навестить хотели.
Джамал кивнула, подтверждая слова мужа.
— Это хорошо, что они решили навестить…
— Сказали, вечером еще придут.
— Хорошо, если придут…
От зеленого чая тело пробило потом, внутри все смягчилось, отошло… Сапар-ага с удовольствием поел плова с курицей. Умеет невестка плов готовить, и рис у нее всегда мягкий, с морковкой ровно перемешан. Да, видно, старость свое берет, теперь только мягкая пища по душе. Покойница Бибиш тоже мастерица была на плов, а вот такой мягкий он у нее не получался. Скоро пять лет, как умерла, бедняжка… Плохо без нее. Недаром умные люди говорят: «Жена мужу не на радость, а на старость». Сильно он тосковал, когда умерла Бибиш. Потом ничего, притерпелся. Счастье еще, что семья у него ладная: хороший сын, невестка уважительная. У Джамал свекор всегда на первом месте. Может, это Сейитли ее научил, а только думается, сама все понимает. Потому что, если нет у человека понятия, если сердце ему не подсказывает, тут уж учи не учи… С невесткой повезло, ничего не скажешь. Не он один так думает, люди так говорят, а это вдвойне приятно…
Пообедал, и потянуло поспать: положи сейчас голову на подушку, мигом сон сморит.
— Ты бы вздремнул, отец, — сказал Сейитли, видя, что старик совсем отяжелел. — А я схожу к Агаджану, сегодня уезжает. Он потом зайдет к тебе проститься.
— Что это он больно скоро собрался?
— Так ведь только за матерью приезжал.
— Опять хочет в город свозить?
— Нет, отец, на этот раз насовсем увозит.
Сапар-ага словно кто за плечи тряхнул.
— Быть не может! Не согласится она!
— Уговорил. Вечерним поездом уезжают. Мы с ним еще с утра вещи в багаж сдали.