, курят сигары, травят анекдоты про бродячих торговцев и пьют очень-очень много ирландского виски, итальянского вина и немецкого пива, но никаких спектаклей там не устраивают. Падре Джим попросту выдумал все насчет спектакля, чтобы Мэри Браун помалкивала. Я никому не рассказала, что в Мужском клубе не ставят спектаклей, потому что падре Джим подарил мне открытку со святым Патриком, а это мой любимый святой, и вообще он добрый, никогда не налагает страшных епитимий после исповеди. Кто знает, отчего падре Джиму взбрело на ум так чудно нарядиться, но мне радостно хотя бы оттого, что мой нос не суется в чужой вопрос.
Толпа уже почти разошлась, когда к обочине перед церковью подъехал мистер Гэри и подскочил к падре Джиму. Мистер Гэри что-то сказал ему, и тогда падре Джим закричал в голос, почти завыл:
— Что значит — как посмотреть? Это смертный грех, Гэри. Смертный грех!
Бабуля всегда говорила, похороны никому не даются легко и словом «веселье» их никак не опишешь.
Нелл локтем пихнула меня в ребра:
— Ты меня слышала, Салли?
— Что?
Я все еще глядела на мистера Гэри. Приобняв падре Джима за плечи, он повел его к пасторскому дому; преподобный шел чуть сгорбившись и руки держал слегка на отлете, словно ступал по канату в цирке. Один неверный шаг — он рухнет на землю и никогда уже не поднимется.
Нелл повторила:
— Мы собираемся навестить маму.
А Эдди добавил, таким самодовольным тоном:
— Тетя Марджи все устроила. Говорит, вашей маме получшело.
А мне и ответить нечего, потому что в своем сердце я уже смирилась с тем, что мама умрет, даже если Расмуссен назвал это неправдой.
— Гип-гип ура! — завопила Тру.
— Правда, Эдди? Ты не ошибся? — спросила я.
— Тетя Марджи сказала, с вашей мамой все будет в полном ажуре. Не сразу, конечно. Но умирать она не собирается.
Мамы не было рядом почти весь май, и июнь, и еще шесть дней, а теперь она собиралась вернуться.
Мне вдруг стало не хватать воздуху. С мамой все будет хорошо. Как Расмуссен и говорил. Я обернулась к Тру. Сестра прыгала как безумная, скакала с ноги на ногу.
— Эдди отвезет нас в больницу Святого Иосифа, — сказала Нелл. — Я вчера долго сидела у мамы; она дождаться не может, чтобы увидеть сестричек О’Мэлли.
Мы залезли в «шеви» и помчались по улицам, а я смотрела на мелькающие мимо дома и удивлялась тому, насколько мир сегодня выглядит лучше, чем вчера. Тротуары чище, и машины блестят ярче, и даже Пол Анка в радиоприемнике поет зажигательнее прежнего.
Закончив поправлять макияж, Нелл откинула вниз подголовник и обернулась к нам с Тру, притихшим на заднем сиденье машины:
— Есть и другие хорошие новости.
— Так твои сиськи взаправду перестали расти? — обрадовалась Тру.
Видите, какая остроумная у меня сестра? Даже Нелл рассмеялась.
— Мы с Эдди собираемся пожениться.
— О всеблагие Иисус, Мария и Иосиф! — обалдело простонала Тру.
Эдди зафыркал от смеха, а Нелл объяснила:
— Мы помолвлены. — Тут она помахала левой ладонью, и на пальце блеснуло тонкое золотое ирландское колечко: две сплетенные руки. — Это обручальное кольцо миссис Каллаган. Она дала его Эдди, чтобы он подарил мне.
Чувствовала я себя так, будто выползла из кабинки аттракциона «дикая спираль» на ярмарке штата: голова несется кругом, и все вокруг такое вытянуто-кривое. Ни за что не поверила бы, что в это лето может втиснуться еще хоть одно большое событие. А вот и нет, уместилось. Нелл выходит замуж.
Когда мы повернули на 59-ю улицу, я сказала:
— Нужно хоть на минутку заглянуть к бабуле, рассказать, что маме стало лучше.
Буркнув «оки-доки», Эдди свернул на бабулину улицу, но притормозил у «Магазинчика на углу» Делэнси — купить себе сигарет «Кэмел» и всем по содовой. Нелл отправилась с ним. Похоже, она ни на миг не желала выпустить руку Эдди, а тот и доволен. Наверное, решил, что сиськи Нелл нравятся ему больше, чем Мелиндины, потому что не мог оторвать глаз от ее «очаровашек тридцать шестого размера», как он их называл. Нелл всегда ужас как гордилась своими сиськами. Так что теперь они оба восхищались ими: нашли что-то общее. Совсем как мы с Генри — книжки, и шоколадная газировка, и самолеты, все те вещи, которые интересны нам обоим. У нас с Генри тоже есть нечто общее. Вот только непонятно, почему мама вышла замуж за Холла? У них-то ничего общего нет.
Когда Нелл и Эдди вошли в магазин, Тру наклонилась ко мне:
— Только ты сама расскажи бабуле, ладно?
— Ладно.
Я понимала, Тру счастлива от свалившихся на нас новостей — мама не умрет, нам можно пожить у Расмуссена, а Холл сел в тюрьму, — и ей не хотелось подпортить радость игрой в «Угадайку» с дядюшкой Полом. Да и его домики из палочек от эскимо кому угодно испортят настроение, ведь до аварии дядюшка Пол был плотником. Глядя на сестру, я решила, что лучшего момента может и не представиться. В конце концов, я впервые видела Тру настолько счастливой и вроде как захотела добавить вишенку-украшение на торт ее счастья.
— Вот послушай меня. — Я уже собиралась повторить Тру то, что сказал папа. Что она не виновата в аварии.
Сестра смотрела на мелюзгу, распевавшую «Раз-два-три-замри» у входа в магазин.
— Забудь, — буркнула она. — Не хочу я слушать твои глупости про Расмуссена. Никакой он не убийца и не насильник. — А потом резко развернулась ко мне, придвинулась вплотную, сжала мои щеки ладонями и прошептала: — Зато я, кажется, знаю, кто им может быть.
Глава 28
Тут из магазинчика выскочили Эдди с Нелл, и Тру повернула воображаемый ключ на своих губах и выбросила его в окно. Так она давала понять, чтобы я держала рот на замке насчет того, что ей известно, кто может быть убийцей и насильником. Предупреждала не проболтаться при Нелл или Эдди. Это будет тайна сестричек О’Мэлли.
Эдди сунул нам через окошко по бутылочке кока-колы, а затем пакет еще с двумя:
— Угостите бабулю и дядюшку Пола.
Похоже, предстоящая свадьба пошла Эдди на пользу, он явно вел себя взрослее. Вылитый отец семейства.
Мы проехали еще с десяток домов и остановились под большим вязом у бабулиного дома, который она называет «хижина». Бабуле сгодился бы дом и побольше, потому что она женщина крупная — и в высоту, и в ширину, особенно в области рук, там у нее ужас как много дряблой кожи. Зато на лице у нее почти нет морщин, а волосы густые и белые, как домашний хлеб, и подстрижены «под пажа». Еще у нее идеальные зубы — когда челюсть ей без надобности, бабуля кладет ее в стакан с водой. Если встретишь бабулю на улице, обязательно подумаешь: ну до чего же она похожа на парня с однодолларовой бумажки!
— Ты там недолго, к одиннадцати нам надо в больницу! — крикнула Нелл мне вслед. — Доктор Салливан выйдет и все расскажет про маму. И не говори бабуле про нас с Эдди, хочу устроить ей сюрприз.
Кажется, все хотят от меня одного: чтобы я никому ничего не говорила.
Я постучала в дверь, которую не мешало бы покрасить, и стала ждать, что дядюшка Пол откроет ее, как он всегда делал. Если дожидаться, пока дверь отопрет бабуля с ее скрюченными коленями, придется сидеть на крыльце, пока коров не погонят домой.
— Привет, дядюшка Пол.
Одет он был как обычно. Кирпичного цвета брюки и белая майка, из которой торчали похожие на французские батоны руки в самых бледных веснушках, какие я только видела. Волосы у дядюшки Пола густые и рыжие, но чем-то напоминают съехавший на затылок парик.
— «Угадайка», Тру!
— Нет, я Салли, ты помнишь, дядюшка Пол? У Тру рыжие волосы, как у тебя.
Я протиснулась мимо него и отправилась искать бабулю. Нашла ее в кухне, у раковины, с медным чайником в руках.
— Привет, бабуля. Я с подарками.
Распахнув холодильник, я сунула туда кока-колу. Бабуля любит кока-колу. Каждый день выпивает почти целую упаковку из шести банок. Это придает ей энергии и сил, уверяет она.
Выпученные бабулины глаза сделались еще больше.
— Что ж, и тебе привет, Салли. Какой милый сюрприз. Может, чашечку? — Она не стала со мною обниматься, вот еще. Бабуля не особо увлекается обнимашками.
— Не стоит, спасибо. Я совсем ненадолго. Тру с Эдди и Нелл ждут меня в машине. Мы хотим поехать повидаться…
— «Угадайка», Тру! «Угадайка», папочка! — Дядюшка Пол подступил ко мне сзади и накрыл мои глаза ладонями.
Я отлепила его пахший клеем палец и немного посмеялась из вежливости, думая про себя, что дядюшка Пол с каждым днем делается все страньше и страньше, так что, может, бабуле стоит отправить его жить в приют на Лисбон-авеню?
— Ну, хватит уже, сынок, — сказала бабуля. — Возвращайся лучше к себе в комнату, строй домики.
Дядюшка Пол опустил голову:
— Ладно, ма.
Бабуля подождала, пока дядюшка Пол не зашаркает прочь, а потом спросила:
— Так чему же я обязана удовольствием?
— Маме стало лучше. Нелл говорит, самое страшное позади, — сообщила я, радуясь, что могу поделиться такой прекрасной новостью.
— Ты опоздала на день и принесла на доллар меньше, чем нужно, моя славная Салли. — Бабуля потянулась к шкафчику и вынула одну из тех красивых чашек, что оставались у нее еще с былых времен в другой стране. — Офицер Расмуссен заходит почти каждый день. Держит меня в курсе ее дел.
Должно быть, на моем лице появилось необычное выражение, потому что бабуля вдруг улыбнулась.
— Ему-то это зачем? — ахнула я.
Медный чайник засвистел, и бабуля прикрутила под ним пламя.
— Мне казалось, ты знаешь, что Дэйв Расмуссен водил дружбу с твоей матерью.
Вот одна из основных бабулиных черт, которые я по-настоящему люблю. Она много чего знает про всех, кто живет в нашей округе, и никогда не стесняется поделиться своим знанием. Скажем, что Брауни Макдональда выставили из семинарии за то, что как-то раз он выпил все вино для причастия, или что миссис Делэнси из «Магазинчика на углу» была когда-то Шелли, Девушкой-Змеей, и танцевала в каком-то клубе в центре города… Не потому ли миссис Делэнси берет с бабули всего полцены за кока-колу — просто чтобы это оставалось тайной?