Найденные голова, рука и сердце были доставлены Пинкертону на квартиру. Были приняты меры, чтобы эти части тела не могли разложиться в течение хотя бы нескольких недель.
В то время как начинается наш рассказ, Пинкертон находился ночью в своем рабочем кабинете, а перед ним на столе лежали все три находки.
Он нисколько не сомневался в том, что все три части тела принадлежали одному и тому же лицу и что это лицо было убито.
Пинкертон внимательно разглядывал находки и думал:
«Скорее всего можно будет напасть на след, основываясь на руке, а потому ее-то и нужно получше рассмотреть. Колец на пальцах нет: их убийца, конечно, предусмотрительно снял. Но на втором пальце заметно углубление, по которому можно судить, что тут было надето кольцо, по-видимому, довольно широкое. Не думаю, чтобы это кольцо было украшено камнями: углубление на пальце тянется кругом пальца вполне равномерно, и я сказал бы, что это было именно обручальное кольцо. Дело в том, что люди обыкновенно совершенно не снимают обручальные кольца. Они снимают на ночь все кольца, за исключением обручального. Это кольцо не мешает во время умывания, так как на нем нет камней и выпуклостей. А если на этой руке было обручальное кольцо, то убитая, несомненно, была замужняя женщина. Это опять наводит на мысль, что какой-нибудь муж, которому надоела жена, пожелал от нее избавиться, хотя не следует увлекаться подобными скороспелыми выводами. Убитая была очень красива, а это не согласуется с предположениями, что она надоела мужу. Правда, далеко не всегда красота приносит счастье, но большинство мужчин из-за красоты женщины прощают ей все. Что касается головы, то она отрезана от туловища очень острым ножом. Больше ничего нельзя сказать по поводу головы. Остается сердце!»
Пинкертон поставил лампу так, что яркий свет ее упал на лежавшее на фарфоровой дощечке сердце.
«Все врачи, с которыми я беседовал по этому поводу, — продолжал свои размышления Пинкертон, — заявили, что весьма трудно вырезать сердце из груди, да еще так аккуратно. Они говорят, что так ловко вырезать сердце может только врач. Отсюда получается вывод, что убийство совершено каким-нибудь врачом! Это все-таки уже маленькое указание. Но врачи забывают, что есть еще и другие мастера резать, именно мясники! Они тоже очень искусно умеют разрезать тело. Стало быть, убийца мог быть врачом или мясником. Однако все эти выводы ни к чему не приводят! Придется прибегнуть к неприятной мере!»
— Послушай, Боб, иди сюда!
Боб Руланд, помощник Пинкертона, моментально явился.
— Который теперь час, Боб?
— Около одиннадцати. На дворе темно, идет сильный дождь.
— Тем хуже для тебя, Боб, так как тебе немедленно придется отправиться в редакции шести наиболее распространенных газет. Там отдашь вот это объявление, которым я прошу заинтересованных лиц явиться ко мне на квартиру для осмотра найденных частей тела.
— Вот прибегут-то! — заметил Боб. — Не отбиться нам тогда от посетителей.
— Это мне как раз и нужно! — возразил Пинкертон. — А мы с тобой будем внимательно наблюдать за всеми лицами, которые подойдут к столу для осмотра.
— Понимаю! Вы полагаете, начальник, что сюда явится и сам убийца и что он при виде частей тела своей жертвы невольно выдаст себя каким-нибудь возгласом или движением?
— Это старая истина! — ответил Пинкертон, кладя руку на плечо Боба. — Убийцу всегда влечет какая-то непреодолимая сила к месту совершения преступления или туда, где сохранились следы этого преступления. А теперь ступай, мой милый, и дай объявления! Я хочу, чтобы они завтра же оказали свое действие.
Боб ушел и вернулся спустя часа два с докладом, что все устроено.
На следующий день публика валом валила в квартиру Пинкертона.
В первый же день перебывало человек семьсот.
Полиция должна была принять меры для того, чтобы толпа не произвела беспорядка. Посетители пропускались по очереди.
И действительно, случай был интересен.
Прежде всего, всякому представлялась возможность наяву увидеть все три находки. Кроме того, многие приходили из любопытства, чтобы взглянуть на домашнюю обстановку знаменитого сыщика.
Приходили и мужчины, и женщины, богачи и бедняки, умные и глупые, торговки и шикарно разодетые дамы.
Все они с напряженным вниманием разглядывали помещенные под стеклянным колпаком руку, голову и сердце, и все охотно побеседовали бы с сыщиком.
Но Пинкертон устранил необходимость беседовать с посетителями.
Официально его не было дома, на самом же деле он находился среди посетителей.
Он искусно загримировался пожилым седовласым ученым, который, казалось, никак не мог оторваться от этого редкого зрелища. С ним вместе пришел какой-то молодой студент, под видом которого скрывался Боб Руланд.
Благодаря своему гриму оба сыщика имели полную возможность наблюдать за каждым посетителем и сейчас же заметить, если бы кто-нибудь проявил признаки необычного волнения.
Нов течение первого дня ничего особенного не произошло.
Любопытные посетители очень внимательно рассматривали выставленные части тела; каждый волновался по-своему, но не было никого такого, кто хотя бы слегка возбудил подозрения Пинкертона.
Второй день тоже не дал никакого результата.
По-видимому, и третий день не обещал ничего нового. Было уже шесть часов вечера.
Ярко горела люстра и освещала таинственные находки.
В гостиной находилось человек сорок и в числе их также загримированные Пинкертон и помощник его Боб Руланд.
Вдруг вошла какая-то молодая, очень красивая дама в изящном платье. Она подошла к столу с трудно скрываемым страхом и брезгливостью и взглянула на голову.
Внезапно она вскрикнула и выбежала из комнаты.
— За нею, Боб! — крикнул Пинкертон. — Выследи ее! Я должен знать, кто она такая!
Боб уже не слушал его. Он стремительно помчался вдогонку за неизвестной.
А Пинкертон, сильно волнуясь, остался.
То обстоятельство, что красавица при виде головы вскрикнула, ясно доказывало, что она так или иначе знала жертву убийства.
Знала ли она ее лично? Была ли она причастна к убийству? Вид этой дамы был очень изящный, но Пинкертон никогда не судил по внешнему впечатлению. Напротив, изящный костюм или платье всегда усиливали его подозрения, раз они уже зародились.
В течение целого часа Пинкертон ждал.
Ровно в семь часов парадная дверь его квартиры закрылась и дальнейший доступ посетителей был прекращен.
В начале восьмого вернулся Боб.
— Ну что, Боб? — спросил его Пинкертон. — Поймал?
— Поймал! Она живет на Парк-авеню в доме тринадцать. Отец ее — биржевой агент Флинн. Зовут ее Эдитой, под судом и следствием она не состояла, отец ее любит безумно. Она особа состоятельная и в прошлом году ездила на два месяца в Европу.
— Каким образом ты узнал это?
Боб опустился в кресло, так как, по-видимому, сильно устал.
— Она сбежала вниз по нашей лестнице, прежде чем я успел ее схватить, — продолжал он. — Затем она подбежала к первой попавшейся коляске и быстро уехала. Мне оставалось только бежать вслед за коляской, а это дело не легкое — ведь отсюда до Парк-авеню хороших три четверти часа! На месте я сначала поговорил с женой швейцара и дал ей понять, что юной красавицей интересуется некий очень богатый человек. Когда я сунул ей доллар, она стала разговорчивей. Оттуда я отправился в ближайший магазин колониальных товаров и побеседовал немного с владельцем. А в конце концов я пошел бриться к соседнему парикмахеру!
— И что ты узнал еще?
— Парикмахер разболтался без всякого стеснения. Оказалось, что дело с путешествием в Европу не совсем чисто. Парикмахер выразился приблизительно так: «Знаем мы эти путешествия, которые совершает молодая, красивая женщина и возвращается домой с более стройной фигурой, чем раньше!»
— Завтра утром я постараюсь побеседовать с мисс Эдитой Флинн с глазу на глаз! — заявил Нат Пинкертон. — Мне почему-то кажется, что мы напали на верный след!
Глава IIIПЕРВЫЙ СЛЕД
В полдень следующего дня какой-то хорошо одетый господин попросил прислугу биржевого агента Флинна передать мисс Эдите визитную карточку.
На этой карточке было напечатано:
Фридрих Фердинанд Кестлер
Композитор
Прислуга вскоре вернулась и попросила посетителя в гостиную.
Там его принял довольно полный господин с гладко выбритым лицом. Он приветливо спросил:
— Вам угодно видеть мою дочь? Я ее отец! Она еще за туалетом, но скоро выйдет! Но не будете ли вы любезны сказать мне, что вам от нее угодно?
— Я имел удовольствие познакомиться с вашей дочерью, — ответил Кестлер, — на том пароходе, с которым она в прошлом году ездила в Европу!
— А, на «Этрурии»?
— Совершенно верно! Мы с мисс Эдитой беседовали довольно часто, а на прощание она взяла с меня слово, что я посещу ее, если буду в Нью-Йорке. А так как я теперь приехал сюда по делам, то мне казалось необходимым исполнить данное мною обещание!
— Ну конечно, мистер Кестлер! — ответил Флинн. — Моя дочь будет очень рада! А вот и она сама!
Отворилась дверь и на пороге в прелестном утреннем туалете появилась Эдита Флинн.
— Послушай, Эдита! — обратился к ней Флинн. — Вот мистер Кестлер, с которым ты познакомилась на пароходе «Этрурия»!
Она остановилась как вкопанная.
Она тяжело дышала и широко раскрыла глаза, в недоумении и смущении глядя на композитора.
— Неужели вы меня не узнаете, мисс Эдита? — воскликнул Кестлер, подойдя к ней и взяв ее руку.
Рука эта была холодна как лед.
— Неужели вы не помните, — продолжал Кестлер, — что я постоянно имел честь сидеть с вами рядом за табльдотом? Что вы перелистывали мне ноты, когда я играл на рояле?
— Да, конечно, помню! — проговорила Эдита, задыхаясь от волнения. — Очень рада видеть вас, мистер…
— Фридрих Кестлер! — докончил композитор. — А я тем более рад видеть вас, мисс Эдита! Ну, как вы изволили провести время в Европе?